Еще раз повторю очевидную мысль: любой серьезный писатель в душе себя считает не столько мастером художественной литературы, сколько мыслителем и философом, замахивающимся на осмысление метафизических вопросов бытия. И английский писатель Джордж Оруэлл – яркий тому пример. Сейчас я хочу обратить внимание на то, что в своем романе «1984» этот писатель несколькими крупными штрихами изложил политическую экономию того общества, которое пришло на смену классическому капитализму. Эти самые штрихи присутствуют в книге полумифического героя романа по имени Эммануэль Голдстейн (он такой же полумифический, как и Старший Брат). Книга называется «Теория и практика олигархического коллективизма». Она раскрывает устройство общества Океании (государства, в котором происходят события романа), а также принципы и механизмы власти правящей партии английского социализма.
Описанное в книге Голдстейна общество можно назвать пост-капитализмом. Книга говорит о «конечной стадии капитализма — приблизительно между 1920 и 1940 годами». На смену классическому капитализму пришло общество, которое идеологи партии называли «социалистическим» (слово социализм содержится и в самом названии партии). Точной даты и деталей перехода к новой модели общества мы не находим в романе «1984». Но, судя по всему, переход произошел в 1950-е годы в результате революции. Но тот социализм, который установился в Океании, не был похож на те его вариации, о которых писали Платон, социалисты-утописты или Карл Маркс. Не был он также похож и на тот социализм, который в это время строился в Советском Союзе (хотя некоторые литературоведы пытались такую похожесть увидеть).
Вообще складывается впечатление, что в Океании в 1950-е годы произошла не социалистическая революция (наподобие той, которая имела место в России в 1917 году), а какая-то принципиально новая революция, не имевшая прецедентов в прошлой истории. Предыдущее развитие капитализма в Океании сформировало новую элиту, которая перехватила власть у традиционных капиталистов, зацикленных на обогащение и максимизацию прибыли. Новая элита в качестве высшего приоритета определила не деньги, а власть: «Новая аристократия составилась в основном из бюрократов, ученых, инженеров, профсоюзных руководителей, специалистов по обработке общественного мнения, социологов, преподавателей и профессиональных политиков. Этих людей, по происхождению служащих и верхний слой рабочего класса, сформировал и свел вместе выхолощенный мир монополистической промышленности и централизованной власти. По сравнению с аналогичными группами прошлых веков они были менее алчны, менее склонны к роскоши, зато сильнее жаждали чистой власти, а самое главное, отчетливее сознавали, что они делают, и настойчивее стремились сокрушить оппозицию».
Традиционные капиталисты стремились к бесконечному наращиванию капитала, а новая элита взяла курс на бесконечное сохранение власти. Любой человек смертен, а вот партия – коллективный мозг, коллективная олигархия – бессмертна. Ключевые должности в правящей партии передаются не по наследству, а по заслугам.
Многие принципы новой партии парадоксальны (на фоне партийных программ прошлого). Если раньше политики заявляли (кто-то ради красного словца, а кто-то искренне) о необходимости социально-имущественного равенства и о достижении достатка для каждого члена общества, то новая партия таких заявлений не делает. В «Теории и практике олигархического коллективизма» говорится о той угрозе, которая таится в таком всеобщем достатке и богатстве: «Став всеобщим, богатство перестает порождать различия. Можно, конечно, вообразить общество, где блага, в смысле личной собственности и удовольствий, будут распределены поровну, а власть останется у маленькой привилегированной касты. Но на деле такое общество не может долго быть устойчивым».
Для поддержания устойчивости общества, надо, наоборот, поддерживать массовую нищету и массовое невежество: «Ибо если обеспеченностью и досугом смогут наслаждаться все, то громадная масса людей, отупевших от нищеты, станет грамотной и научится думать самостоятельно; после чего эти люди рано или поздно поймут, что привилегированное меньшинство не выполняет никакой функции, и выбросят его. В конечном счете иерархическое общество зиждется только на нищете и невежестве». Конечно, партия не настолько глупа, чтобы публично провозглашать поддержание нищеты и невежества. Она должна практически добиваться этого. А людям предлагать разные убедительные объяснения того, почему нищету и невежество не удается победить.
Но ведь технический прогресс остановить нельзя. А он неизбежно будет обеспечивать рост производства различных товаров. Богатым и сверхбогатым с их сверхизбыточным потреблением уже сложно поглощать добавочные объемы производимых товаров. Значит потребление бедняков будет расти. И, следовательно, бедность и нищета могут исчезнуть. Тенденция к сокращению бедности четко обозначилась в последние десятилетия 19 века: «машина (имеется в виду машинное производство – В.К.) за пять десятков лет в конце XIX века и начале XX разительно подняла жизненный уровень обыкновенного человека».
Вероятно, в начале ХХ века наиболее прозорливые представители элиты поняли, какую угрозу несет тенденция предыдущих десятилетий: «Но также ясно было и то, что общий рост благосостояния угрожает иерархическому обществу гибелью, а в каком-то смысле и есть уже его гибель. В мире, где рабочий день короток, где каждый сыт и живет в доме с ванной и холодильником, владеет автомобилем или даже самолетом, самая очевидная, а быть может, и самая важная форма неравенства уже исчезла».
Были отдельные безумные предложения остановить научно-технический прогресс, машинное производство, экономический рост. Но стало понятно, что джина индустриализации запихнуть в бутылку истории не получится. Да это и небезопасно. Это грозит ослаблением страны, чем немедленно воспользуются ее враги: «Вернуться к сельскому образу жизни, как мечтали некоторые мыслители в начале XX века, — выход нереальный. Он противоречит стремлению к индустриализации, которое почти повсеместно стало квази-инстинктом; кроме того, индустриально отсталая страна беспомощна в военном отношении и прямо или косвенно попадет в подчинение к более развитым соперникам».
Итак, как найти выход из этого противоречия? Как продолжать развивать промышленность и экономику, не увеличивая при этом потребления трудящихся масс? Выход из противоречия новая элита видит в том, чтобы вести непрерывную войну, которая будет поглощать добавочную продукцию экономики: «На практике единственный путь к этому — непрерывная война. Сущность войны — уничтожение не только человеческих жизней, но и плодов человеческого труда». Война – не только дополнительное потребление (оружия, боеприпасов, амуниции, всевозможной техники). Она еще является средством уничтожения продуктов труда: «Война — это способ разбивать вдребезги, распылять в стратосфере, топить в морской пучине материалы, которые могли бы улучшить народу жизнь и тем самым в конечном счете сделать его разумнее. Даже когда оружие не уничтожается на поле боя, производство его — удобный способ истратить человеческий труд и не произвести ничего для потребления. Плавающая крепость, например, поглотила столько труда, сколько пошло бы на строительство нескольких сот грузовых судов. В конце концов она устаревает, идет на лом, не принеся никому материальной пользы, и вновь с громадными трудами строится другая плавающая крепость. Теоретически военные усилия всегда планируются так, чтобы поглотить все излишки, которые могли бы остаться после того, как будут удовлетворены минимальные нужды населения».
Кстати, насчет дефицитов товаров. Чувство дефицита, по мнению партии, должны испытывать не только низшие (пролетарии, или «пролы»), но также члены среднего и даже высшего социумов. Дефициты потребительских товаров – прекрасный инструмент, с помощью которого можно и нужно управлять людьми. Главное – чтобы доступ к дефицитным товарам был дифференцированным, учитывающим поведение человека: «Практически нужды населения всегда недооцениваются, и в результате — хроническая нехватка предметов первой необходимости; но она считается полезной. Это обдуманная политика: держать даже привилегированные слои на грани лишений, ибо общая скудость повышает значение мелких привилегий и тем увеличивает различия между одной группой и другой. По меркам начала XX века даже член внутренней партии ведет аскетическую и многотрудную жизнь. Однако немногие преимущества, которые ему даны, — большая, хорошо оборудованная квартира, одежда из лучшей ткани, лучшего качества пища, табак и напитки, два или три слуги, персональный автомобиль или вертолет — пропастью отделяют его от члена внешней партии, а тот в свою очередь имеет такие же преимущества перед беднейшей массой, которую мы именуем «пролы». Это социальная атмосфера осажденного города, где разница между богатством и нищетой заключается в обладании куском конины».
В «Теории и практике олигархического коллективизма» содержатся рассуждения насчет того, что в принципе дополнительный продукт экономики может быть представлен не только военными товарами или представлять собой компенсацию уничтоженных войной продуктов прошлого труда. Еще английский экономист Джон Кейнс говорил, что поддерживать экономику можно с помощью искусственного спроса со стороны государства даже таким способом, как строительство пирамид (наподобие египетских). И вот в этом руководства партии английского социализма говорится нечто подобное: «В принципе было бы очень просто израсходовать избыточный труд на возведение храмов и пирамид, рытье ям, а затем их засыпку или даже на производство огромного количества товаров, с тем чтобы после предавать их огню». Но все-таки военные расходы и расходы на компенсацию понесенных от войны потерь более предпочтительны. Почему? – Потому что мероприятия военного характера создают не только экономические, но также необходимые социально-психологические эффекты. Военные мероприятия позволяют мобилизовать граждан, в первую очередь членов партии. Необходимо создать «эмоциональную базу иерархического общества. Дело тут не в моральном состоянии масс — их настроения роли не играют, покуда массы приставлены к работе, — а в моральном состоянии самой партии. От любого, пусть самого незаметного члена партии требуется знание дела, трудолюбие и даже ум в узких пределах, но также необходимо, чтобы он был не вопрошающим невежественным фанатиком и в душе его господствовали страх, ненависть, слепое поклонение и оргиастический восторг. Другими словами, его ментальность должна соответствовать состоянию войны».
В книге «Теория и практика олигархического коллективизма» речь идет преимущественно об Океании и о необходимости перманентной войны именно для нее (вернее – для партии Старшего Брата). Однако, судя по всему, в равной степени такие же перманентные войны необходимы и двум другим мировым державам – Евразии и Остазии (с которыми поочередно воюет Океания). Судя по всему, между тремя мировыми державами, не имеющими принципиальных идеологических расхождений, существует какая-то договоренность о перманентных войнах без побед. Это нужно и выгодно всем трем мировым державам: «Гражданину Океании не дозволено что-либо знать о догмах двух других учений, но он привык проклинать их как варварское надругательство над моралью и здравым смыслом. На самом деле эти три идеологии почти неразличимы, а общественные системы, на них основанные, неразличимы совсем. Везде та же пирамидальная структура, тот же культ полубога-вождя, та же экономика, живущая постоянной войной и для войны. Отсюда следует, что три державы не только не могут покорить одна другую, но и не получили бы от этого никакой выгоды. Напротив, покуда они враждуют, они подпирают друг друга подобно трем снопам. И как всегда, правящие группы трех стран и сознают и одновременно не сознают, что делают. Они посвятили себя завоеванию мира, но вместе с тем понимают, что война должна длиться постоянно, без победы».
Эммануэль Голдстейн как непримиримый оппонент Старшего Брата разоблачает политику перманентных войн без побед, называя такие войны «мошенническими»: «Таким образом, война, если подходить к ней с мерками прошлых войн, — мошенничество. Она напоминает схватки некоторых жвачных животных, чьи рога растут под таким углом, что они не способны ранить друг друга. Но хотя война нереальна, она не бессмысленна. Она пожирает излишки благ и позволяет поддерживать особую душевную атмосферу, в которой нуждается иерархическое общество. Ныне, как нетрудно видеть, война — дело чисто внутреннее. В прошлом правители всех стран, хотя и понимали порой общность своих интересов, а потому ограничивали разрушительность войн, воевали все-таки друг с другом, и победитель грабил побежденного. В наши дни они друг с другом не воюют. Войну ведет правящая группа против своих подданных, и цель войны — не избежать захвата своей территории, а сохранить общественный строй».
И тут становится понятным проходящее через весь роман «1984» выражение «ВОИНА — ЭТО МИР»: «…само слово «война» вводит в заблуждение. Мы, вероятно, не погрешим против истины, если скажем, что, сделавшись постоянной, война перестала быть войной. То особое давление, которое она оказывала на человечество со времен неолита и до начала XX века, исчезло и сменилось чем-то совсем другим. Если бы три державы не воевали, а согласились вечно жить в мире и каждая оставалась бы неприкосновенной в своих границах, результат был бы тот же самый. Каждая была бы замкнутой вселенной, навсегда избавленной от отрезвляющего влияния внешней опасности. Постоянный мир был бы то же самое, что постоянная война. Вот в чем глубинный смысл — хотя большинство членов партии понимают его поверхностно — партийного лозунга ВОЙНА — ЭТО МИР».
P.S. Надеюсь, что приведенное мною краткое изложение политической экономии войны из романа «1984» позволит читателю задуматься о природе достаточно странных войн, которые сегодня идут во всем мире. В некоторые из них Россию втягивают или уже втянули.
Телеграм-канал «Шарапов» https://t.me/REOSH_Sharapov
Оставить комментарий