Статья С.А. Емельянова, доктора философских наук, члена Петровской Академии наук и искусств, эксперт Центра социально-консервативной политики, руководителя рабочей группы по культуре Координационного совета по Евразийской интеграции, размещенная на сайте Русская народная линия.
/Репродукция: Илья Глазунов. Сто веков/
Бело-золотая московская Русь с привольной природой восприняла привет от второго Рима — упадшего Константинополя — и вполне отличалась от Киевской. Она под символами креста искала золото земной правды. Представления о красоте единили эстетическое с нравственно- духовным и хозяйственно-полезным. Основными действующими лицами российского «производственного цикла» были крестьяне, святые и полуиноки.
Рискуя открыть Америку, можно заметить, что без народности у искусства ощущается недостаток смысла. Народное искусство и фольклор есть образцы органического совершенства. Российско-художественная сила выразительнее всего сказывалась в музыкальной стихии. Страдающий в глубинах жизни народ для удовольствия и здоровья пел трагические и веселые песни в поле, на речке и за лучиной. Серьезный исследователь смеховой культуры М.М.Бахтин акцентировал, что «низ народного тела в искусстве совпадает с его верхом».
Российский эстезис с краеугольной идеей народности проникал в реальную жизнь со всеми светлыми и темными сторонами. Любая деятельность не хлебом единым живущего человека воспринималась как общение с Божеством. Сущность понятия «культура» как «возделывание поколениями вековой земли» сопрягается с эволюционным путем. Folk art создавала мерная и неспешная работа творцов и активистов культурного пространства.
Простоватый народ-трудолюбец как союз поколений во времени не всегда был электоратом и иногда побивал пророков камнями. Это есть не реально существующее коллективное тело со своим «самосознанием», «характером», «волей» и «судьбой», а человеческие отношения (эмоциональные, политические, социальные и пр.) по поводу данных коалиций.
Не слишком продуктивен сравнительный анализ «Слова о полку Игореве» и «Евгения Онегина». Однако духовно-органическая кристаллизация навыков до степени совершенства сопоставима с экстремалиями авторского искусства. Народное искусство может долго жить без критиков, которые не всегда адекватно оценивают раскрытие сюжета максимально простыми средствами. Арбитры от эстетики и вкуса определяют место в Истории. Однако, время и народ — тоже хорошие критики.
Сказки, былины, легенды и анекдоты тысячелетней выдержки забродили без участия Гомера, Шекспира и Пушкина. Два-три простых народных слова могут быть выразительнее долгих страниц большого писателя. На них не распространяется Закон об авторских правах. Дистанция между искусством и народом русскоязычной популяции с большим количеством Иванов и Ивановых стремилась к нулю.
Народное и насквозь прикладное искусство не бывает безобразным и взаимосвязано с обиходом и обрядом, наиболее ощутимыми в праздниках и застольях. Вечность в фольклоре обычно изображалась как неподвижное царство Спящей красавицы, где годы не отличались от тысячелетий.
Великое не обязательно должно быть сложным. Однако встречающееся в предметных указателях понятие «народность искусства» не является синонимом его доступности. Под сенью упрощения легко укрыться массовым подделкам. Искусство призвано эмоционально-социально вести за собой. Фольклор и мифология дают модель поведения и идеал героя. Художник должен поднимать вкус-потенциал и шагать не вослед аудитории, а быть впереди.
Народно-донное искусство как эстетика своеобразия с трогательными васильками и ромашками, дымковскими игрушками, частушками и казачьими песнями говорило о богомольном этносе языком самого народа. Этносы пребывают по различным стандартам истины и не очень печалятся об этом. Общее, мировое и глобальное не всегда обладают вечной ценностью. И.В. Гете резонансно заметил: «Для того, чтобы узнать, что небо голубое, не обязательно объездить весь мир».
Народное самосознание синкретично сопрягается с феноменом патриотизма (лат. «patres» — отцы), национальной озабоченностью и развитой исторической интуицией. Любой американский негр скажет, что патриотизм — это нормально, а антипатриотизм — девиация. Не только пятиконечный патриотизм с игрой «Зарница» — духовный «щит и меч» всех высших проявлений духа, героизма, подвижничества и художественного творчества. Осознающий исторический нерв патриотизм иногда подлежит федеральному финансированию.
Придворные субфилософы и российские либералы любят цитировать изречение, приписываемое английскому литератору ХVIII века Сэмюэлю Джонсону: «Патриотизм- последнее прибежище негодяя». Однако первоначально в эти слова вкладывался совершенно правильный смысл. В статье «Патриот» (1774 г.) Джонсон призывал британский народ избирать во власть людей достойных, ибо только Патриот достоин места в парламенте. Никто другой не заслуживает доверия. Именно там-то и прозвучал впервые афоризм «Patriotism is the last refuge of a scoundrel», который можно трактовать так: «даже для самого отъявленного негодяя не все еще пропало, если в нем живо чувство патриотизма как последний шанс духовного возрождения».
Естественные для православного сознания мифология и мечты патриотизма отчетливо проступают не в завоевательных походах, а в обороне. Уже на заре священной истории вооруженные борения рассматривались как тяжкое преступление перед Богом. Однако, признавая войну как вечную спутницу человечества злом, автокефальная Церковь не препятствовала своим чадам защищать ближних и восстанавливать справедливость.
В иконографии святого Георгия Победоносца черного змия топчут копыта ярко-белого коня- в борьбе со злом желательно к нему не приобщаться. Борцы за мир часто гибнут от рук убийц (А.Линкольн, М.Кинг, А.Садат, И.Рабин), а на войне с фундаментальным чувством идентичности («мы» и «они») самые обыкновенные и мало похожие на американских фермеров сыны крестьянской гармонии становятся непобедимыми героями. Война как вечная спутница человечества есть самая острая форма борьбы, а подвиги совершают не только вожди наций. Слезы женщин, рыдающих над убитыми на войне сыновьями, братьями и мужьями — прозрачны и чисты, как бриллианты.
Православные пастыри неукоснительно окормляли стойко обороняющихся воинов. Исторические обиды становятся частью народной памяти и никто обычно не забывает, где закопал топор войны. Отсутствие у населения специальных знаний превращало боевое искусство в нечто сакральное или демоническое. Подвиги спаянных поэзией Библии славных воинов русской рати буйно и грандиозно праздновались на братчинах — коллективных трапезах.
Христианское смирение с сообща несомым крестом — это безропотность перед Богом, а не злом. Выражение «раб Божий» означает Божье всемогущество и готовность отстаивать Его замысел о мире. И здесь «раб» в битве против сил зла должен превращаться в мужественного воина. Христиане убивали своих врагов на поле брани. Пацифизм является не очень хорошей выдумкой и инсинуацией на христианство.
Ореол святости и псевдоним «Невский» князь Александр заслужил после того, как летом 1240 года малочисленный безбоязненный отряд конников вступил в неравный бой со шведскими рыцарями-супостатами и одержал неожиданную победу. Однако в результате невозбранного «замирения» А.Невского с Батыем Святая Русь повернулась лицом и контрибуциями к восточным бунчукам. Харизматический князь полагал, что «Не в силе Бог, а в правде» и предпочел союз с Ордой, которая терпимо относилась к православию без элементов духовной агрессии.
Согласно исторической правде, правнука князя А.Невского Дмитрия Донского на борьбу с незваными татаро-монгольскими гостями — «Куликовскую битву» — идейно вдохновил рожденный в Ростове Великом (и названный Варфоломеем) Сергий Радонежский. Преподобный с почти прямым генезисом от божества предрек победу и дал князю двух иноков-воинов — Александра Пересвета и Андрея Ослабю. По строгим церковным канонам монахи не смели даже носить оружие. Однако игумен Сергий и два инока решили отодвинуть черту. На передний край грозного фронта выходили творения зодчих — как бы навстречу врагу строились грандиозные храмы, символизируя решительность и готовность к борьбе. Согласно повествованиям жизнеописателей, после сражения Дмитрий Иванович приказал похоронить павших богатырей в братской могиле, а на ее месте срубить часовню. Сам преподобный Сергий как воплощение монашеского идеала, телом стоял на храме, а духом был на Куликовом поле в месте слияния Непрядвы и Дона. После данных экстремальных событий его авторитет на Руси сделался непререкаемым.
Победа на Мамаевом побоище была не только чудом. Некоторые элементы четкой тактики и грамотной стратегии Куликовской битвы проявляют знакомство Д.Донского с китайским военным искусством. Битва — это физическое явление с сопутствующей идеальной дискуссией, которую полководцы ведут языком маневра. Алая кровь полей боя подобна рубинам.
После того, как Русь начала релаксироваться от внешних воздействий, неспокойного ребенка перестали пугать лихим татарином. Освободившийся от чужеродного трансплантанта народный дух обретает упругость и количество новых монастырей начинает расти экспоненциальными темпами. Вдова великого князя Евдокия основала первый общежительный девичий монастырь в Москве.
Интеллектуальные апологеты азиатчины (Н.С.Трубецкой. П.Н.Савицкий, Л.Н.Гумилев и другие) полагали, что «Без татарщины не было бы и России». Евразийская характеристика оккупационной трагедии была, есть и будет есть излюбленным объектом их критики. Ограниченный контингент золотоордынских войск и татаро-монгольский вопрос далеко выходят за рамки исторической проблематики. Веротерпимость монголов — один из самых твердых аргументов евразийцев. Ордынцы не посягали на девственность русских монахинь и не создавали запретов церковному пению. Они хотели богатства и от них можно было откупиться. Взаимовлияние Монгольской империи и российского третьего Рима не раз бывало объектом внимания разномастных политических деятелей, которые в зависимости от ориентации и конъюнктуры делали соответствующие выводы.
Непобедимая сила духа с кровно-земляческими узами виделась в героической защите своей сакральной территории и невозможности того, чтобы чужих коней поили в русских реках. Об эпизодах борьбы с «неверными» сказывали былины. Православно-миролюбивый народ с мастерством публицистической детали охотно вспоминал о Куликовской битве, о Тамерлане и Тохтамыше. Иллюстративное искусство актуализировало повествовательность и «продлевало время».
Патриоты говорят о специфике, а националисты — об исключительности. Типовые законы специализируются в каждой народной истории с географией. Непохожий на прабабушкин нафталин национальный опыт славянской расы без наклона к нацизму и «ущемленному патриотизму» (выражение Ф.М.Достоевского) неповторим в своей повторяемости. Еще до изобретения ООН этничность в высших и осознанных проявлениях была активно миролюбива. Укорененные веры взаимообогащали друг друга.
Известно не только благодаря американскому русофобу и лжецу польского разлива Збышке Бжезинскому, что национальные чувства иногда преобладают над пафосом пространства и могут стать причиной греховной ксенофобии. Искусство христианской общины принадлежало десяткам народов Запада и Востока. На русскую живопись влияла не только Академия художеств, но и Эрмитаж. Эсперанто любви — в основе всех мировых религий.
Однако человек приобретает хорошие качества от края, в котором родился, а вода — от почвы, по которой струится. На чистом мраморе не растут цветы. Только могущие возлюбить свой не всегда трезвый народ и землю с семенем правды адекватно ценят других и мировую культуру в целокупности. Всерьез увлекающийся духовностью православный христианин любит отечество преимущественно на своей территории. А затем — братьев по крови, живущих по всему миру. Такая страсть есть исполнение заповедей Божьих к ближнему.
Язык и юмор не могут быть интернациональными. В основе большого искусства лежат почва и судьба. Национально-эстетические вершины с положительным обогащением бытия имеют общечеловеческое звучание. Вечная русская молитва и народное искусство всегда были исключением из правил и тенденций. Космополиты и граждане мира не первыми полетели в Космос.
Отсутствие или малое количество древнерусской любовной лирики, драматургии и развлекательных сочинений именно тем и объясняется, что в морально выдержанном фольклоре данные жанры существовали в формате новозаветных апокрифов с талмудическими параллелями: «Царь Ирод», «Соломон» и др. В Толковой Палее ветхозаветные сюжеты дополнялись рассказами о сказочном звере Китоврасе как аналоге греческого Кентавра. Иногда гонимые скоморохи в песнях, сказках и социальных сатирах ухохатывались над пасхально- ритуальной реальностью.
Респектабельная Муза истории и богиня памяти Клио иногда тоже смеется, а не имевшая «мигалок» и «вертушек» народная монархия с кровавыми русскими закатами над лобным местом упиралась в авторитет Бога и тело общины. Живущая по пословицам и поговоркам Россия не могла себе позволить Реформации и конфессионального разделения ввиду укрупнения вероятности внешних неблагоприятных воздействий. Все лучшее центрировалось в храме как образе мира. Духовенство любило живопись, но отдавало предпочтение мягко пленяющей сердце иконе как арт-продукту многотрудного иноческого подвига. В иконах ХV и ХVI в.в. исчезали греческо-дидактические линии и проступал образ Христа с русскими чертами. В годы живой веры молитва была самой жизнью с эстетической тканью красоты.
Слегка подчиняя факты концепции о первоначале Москвы от Первого Рима, можно вспомнить, что Первопрестольный авторитет ставили высоко все регионы, а также Константинополь. В злотоглавую приезжали весомые духовные деятели, художники и ремесленники. Рожденные в Центре идеи — образы широко экстраполировались и заметно влияли. Для строительства Кремля со священными чертогами Успенского собора как усыпальницы митрополитов ангажируются итальянские архитекторы. В приоритетную очередь — Аристотель Фиораванти из Милана.
На смену канонизированным идеалам светильника Сергия Радонежского пришли мечты «осифлян». Мирянин Дионисий был близок к идеологу Иосифу Волоцкому, считал живопись крупным компонентом богослужения и сотворил иконы «Богоматерь Одигитрия», «Св. митрополит Петр с житием», «Св. митрополит Алексей с житием». Генетический сын Дионисия Федосий отработал фрески Благовещенского собора в Кремле с выпуклой идеей властной преемственности. Сюжеты изобразительного искусства были преимущественно церковно-литературными, а надписи на иконах как бы останавливали время.
В трагедии Солнца русской поэзии А.С.Пушкина «Борис Годунов» не слишком грамотный народ — главное действующее лицо и высший судья. Он оттеняет трагические коллизии совести царя Бориса, на пути к власти которого- невинно убиенный царевич Дмитрий. Между Борисом и народом, не желающим быть соучастником преступления — пропасть отчуждения и гнева («Скорбит душа…»). В монологе Юродивого из одноименной оперы члена «могучей кучки» М.П.Мусоргского используются мелодии народных плачей, а в арии Варлаама звучит комедийная скороговорка. Без Поэта — эха русского народа было бы трудно отечественному роману, романсу и опере.
В годину тяжелых бедствий особое уважение обращалось на православных святителей. На пути страшной угрозы под названием «смута» стоял спаситель чудотворной Казанской иконы Божьей Матери и Патриарх Московский Гермоген. Святитель умирал от голода, однако устыдил малодушных, ободрил растерянных и совместил воедино всех жаждущих вызволить Русскую землю от иноверческого ига.
Крестьяне перестали пахать и сеять, а князь Дмитрий Пожарский молился перед иконой накануне генерального сражения с поляками. Если бы Минин с Пожарским спасали Россию хождением вокруг Кремля с плакатом, требующим повышения заработной платы, поляки бы выбрали их в Думу. После не самой большой смутно-социальной удачи возобладало духовное начало.
На лекциях в Духовной Академии история православия предстает шеренгой святых и поголовно преподобных монахов. Однако не было в анналах Церкви века, который считал бы себя «золотым». Рядом с Богом, Солнцем и Звездами церковная реформа с червивым яблоком раскола ощущалась как прозападная. Первотолчком стали формальные разночтения в церковных фолиантах и обрядно-региональные отличия с введением канона троеперстного крестного знамения. Никон (при крещении Никита) был горячим продолжателем линии иосифлян и сторонником симфонии властей, призывая совместиться на духовной основе с а-ля Европой.
Раскол — самое трагическое испытание для церковного организма. Тысячи убежденных в своей правоте старообрядцев обстаивали свои воззрения, несмотря на чудовищные притеснения. Мятежный и «огнепальный» протопоп Аввакум приумножал традиции нестяжателей, героически служил идее и актуализировал понятие абсолютной эстезы, истекающей из Бога. Он не «бегал за бугор» и супротивился экзогенной европейской красоте. «Житие протопопа Аввакума» — литературный реликт, поражающий страстностью борца и нежностью к страданиям единомышленников. В данном поэтично-знаковом произведении книжная лексика напряженно взаимодействует с просторечиями, символы — с тропами, а проповедничество — с шутовством.
Именно «ревнители древнего благочестия» оказались самой свободолюбивой и гонимой социальной группой. В старообрядческих скитах святость по-соседски жила с грехом. Узурпируемые аввакумовцы действовали фанатично и освоили приемы изображения своих недругов в виде комичных домашних животных. Изуверской формой протеста были массовые самосожжения. Со «староверами» в основном остались юродивые и в официальной трактовке Церкви сомкнулись с еретичеством.
В Киевской Руси столкнулись языческие и византийские ценности, а в ХVII веке от Р.Х. традиционно-культурные пласты противоречиво совмещалась с западноевропейскими. Церковное знаменное пение противопоставлялось музыке барокко. Рядовые монахи и попы ощущали подмену православной веры. Эстетические сдвиги в «после-куликовской» матушке- Расеи открывали дальнюю социально-преобразовательную дорогу.
В тяжелой воде российской истории смута и раскол показали, что российский социальный организм естественным путем не хотел сочетаться с Европой. Европейский путь развития мог быть привнесен только в результате реформ, осуществляемых политической властью.
Одетый в лосины адепт западной деловитости Петр с порядковым номером «1» стал зачинателем данных ре-форм и новых этно-конфессиональных реалий. «Прорубив очко» в чумную Европу, Петр не установил системных связей с Азией и изменил пол столицы. Из самой даровитой ученицы Византии Россия превратилась в вечного аутсайдера Запада. Незримым причастником строительства Северной Пальмиры как явления трагической красоты стал благоверный князь А.Невский, мощи которого были транспортированы в невский «парадиз» из Владимира.
Город лунного света, воды и экзотической архитектуры под названием «Санкт-Петербург» — это «фаустовский» проект европейского модерна на православной почве и столица Руси после Третьего Рима, которая в филофеевском смысле не могла возникнуть и существовать («Четвертого Рима не будет»). Богатеющая священными ведами Россия усыновила город на Неве как иконостас Европы и северную столицу. Радикальное Иное сблизилось с петербургским мифом и воплями угнетенной плоти.
В безблагодатной пародии с увесистой дланью централизации и «усеченной» народностью появляется десакрализованная литература. Собственные закономерности искусства отделяются от теологических. Образцом для подражания вместо Иисуса становится старший Царь, не озабоченный проблемой переизбрания после проведения реформы. Открывшаяся западным ветрам Россия жадно заглатывала все заманчивое, тянулась к «высшим истинам» и тайным откровениям.
Блестящим рисовальщиком и основателем-воспитателем ХVIII века был А.П.Лосенко. В его жизни не все было сказкой. В портретной живописи Ф.Г.Рокотова, В.Г.Левицкого, В.Л.Боровиковского еще как будто чудится тусклое мерцание древних икон. Особого зрительского и исследовательского внимания заслуживает цикл полу-парсунных портретов близких соратников Петра по Всепьянейшему собору (Преображенская серия) с ироничной трактовкой доброхотов Отечества и именитых фамилий.
Корабельный прораб Петр создал «сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор», который концентрировал знаковые фамилии. Режиссируемые царем сатирические представления, на которых куролесил глава самых отборных пьяниц и обжор Никита Зотов, обставлялись церемониально и всенародно, дабы и простой люд мог лицезреть насмешки над искореняемыми традициями и обычаями. Гравюры знакомили с данными юмористическими эпизодами.
От народных сказителей и старообрядцев доставалось на орехи и самому Первому лицу. Они изображали императора новым антихристом с элементами «культуры юродства». Как зазеркалье «всешутейших и всепьянейших соборов» и пародия на петровские похороны повсеместно распространялась лубочная картина «Мыши кота погребают».
Стратегические проекты харизматического Петра, как и апокалипсические реформы Никона, были утопичны и устремлялись к процветающей державе с жесткой иерархией. Фантастическим был и временной интервал- высокорослому Петру хотелось моментального социального чуда по сказочной формуле «сказано — сделано». Главной целью полагалась ксено-трансплантация европейских идеалов с надлежащими светскими атрибутами и превращением государства в ускорительный механизм.
Рожденные на базисе эллинистической традиции классицизм и барокко достигали Петербурга не напрямую из Рима и Парижа, а посредством запоздалых транзитных вариантов с элементами синтеза стилей-течений и школ. Так получили «путевку в жизнь» петровское барокко, растрелливский стиль и русский ампир.
Образ вздыбившейся России, которой постоянно не везет с народом и государством, представлен Э.М.Фальконе — французским другом А.П. Лосенко — в «Медном всаднике». Коней П.К.Клодта много, а обласканный исследователями и составителями энциклопедий Медный всадник всего один. Копытом взлетевшего на постамент коня растоптана змея как символическое изображение зла.
В каждой национальной литературе есть свой номер Первый. Ставший нами всеми А.С.Пушкин слышал в колыбели простовато-красивую русскую речь Арины Родионовны. Потомок Ганибалла находился с няней по призванию в тесном эмоциональном контакте, общался со станционными смотрителями, охотниками и егерями. Божественный Поэт явился прообразом русского всечеловечества и воспроизвел скульптурное изображение в одноименной поэме со «сверхплотным веществом» смысла.
«Медный всадник» говорит о вечной амбивалентности петербургского мифа. Стихия потопа и восстание «финских волн» не тождественны народному бунту, но имеют с ним аллегорические точки схождения. «Парнокопытное животное — Нева — державная власть — народ — бунт» — это звенья метафорической цепи. Преследование Евгения драгоценно- металлическим всадником изображено в рифмованной повести не только как бред сумасшедшего, но и как реальный факт с элементами сверхъестественного. Переполненный сочувствия к своему герою, автор возвышается до государственного взгляда на конфликтогенную ситуацию. Пушкинисты отмечают, что «Медный всадник» стягивает противоречия реальности и творческой мысли в целостный художественный мир, построенный по законам красоты.
Проживающий в Нью-Йорке и Париже М.М.Шемякин потревожил вечный сон «реформатора- окноруба» и установил на территории Петропавловской крепости памятник, который изображает дегенеративного гоминоида с маленькой головкой и наличием отсутствия народной любви и понимания.
Сатира с элементами садизма щедро изливалась на головы подданных из царского кубка острот — бритье бород и смена кафтанов, учреждение в честь Иуды одного из самых первых российских орденов. Обнаружив вокруг себя плутовство и измены, самодержавник примерно наказал светлейшего и «кристально честного» князя Алексашку Меншикова и приблизил шута И.А.Балакирева, а также прочих граждан сословия низкого, но ума острого и язвительного. В арсенал профессионального придворного шута обычно включался талант остроумной поэтической импровизации.
Экспозицией эстетики триумфа в синодальной пародии были фейерверки с расписанной процедурой, зрелищными эффектами и доступностью широкому кругу воспринимателей. Создатель репертуара русского театра А.П.Сумароков охарактеризовал народные игрища ХVIII века как «смех без разума». Однако, быть может, праздники в любую эпоху мобилизуют художественное сознание, актуализируют объединяющие идеалы и делают ощутимой связь с ушедшими в мир иной и еще не родившимися.
Для юродства петровской эпохи с обличением «грехов мира сего» была характерна высокая образованность, а иногда и знатный статус-кво в миру. Юродствовала Христа ради первая после-петровская святая Ксения Петербургская. В часовню святой Ксении на Смоленском кладбище Васильевского острова приходят за утешением в болезни или несчастье, а также в поисках вспомогания в семейной жизни и любви.
Искатель жизненной правды В.И.Суриков тянулся сердцем и кистью к трагедии большой истории. На полотне «Утро стрелецкой казни» (1881 г.) скрещиваются взгляды царя и гневно- непреклонного стрельца с горящей свечой. В основе сюжета — прощание, плач, ритуальное действо. Соборность проявляется как покорность. За спиной носителя государственного начала высится идейно-сплачивающий Кремль, а позади мужиков и баб — сказочный храм Василия Блаженного как фольклорно-народный формат того же феномена.
Самодержавный правитель создал гражданский алфавит, помог уйти из земной жизни своему сыну, приказал издать «Юности честное зерцало для воспитания хорошего тона в обществе», загонял недорослей в навигационные школы, реформируя и ломая все, что мешало динамическому развитию.
Однако народ-богомолец надрывно скрипел под воздействием данных процессов. «Идеал» и «почва» вступают в гармонию, только двигаясь навстречу друг другу. Почти бесполезно звать человека на небеса, не укрепив его на земле. Знающая вес пласта земли при пахоте Россия страстно крестилась, каялась и возвращалась к «почве». Европейский корнеплод и веселые боги барокко не очень активно приживались в русском огороде.
Скоморох-импровизатор Кирша Данилов с определенной долей исторической погрешности считается составителем первого в петровском веке сборника былин, лирических песен и духовных стихов с элементами обсценной лексики. Крупным драматургическим памфлетом на европейское шарлатанство с отечественным идиотизмом стала трагикомичная пьеса «Недоросль» Д.И.Фонвизина (фон Визина).
Богочеловеческий церковный организм не очень настаивает на гелиоцентрической системе, но иногда соприкасается с государством. Задача Церкви — вечное спасение совершеннолетних детей и внуков Всевышнего, а государства- забота об их земном благополучии. Став религией, политика превращается в инквизицию. Одной из самых безумных петровских утопий была замена Патриарха коллективно-ведомственным Синодом как «департаментом духовных дел». Местные архиреи превратились в церковных помощников губернаторов. Петру помогал раскол. Не слишком перспективной казалась мысль о скитниках, считавших молитву главным занятием. Разрыв в цепи русской святости искажал симфонию.
Толстый лед народной культуры прогнулся и томимые духовной жаждой борцы за чистоту святоотеческих традиций стали запинаться на тропаре. Искусство, в сущности, было ориентированно на первое лицо с близким кругом. В русской литературе случилась известная задержка. В целом высоко-политически чуткий Петр I выступал в роли упростителя системы. Можно в этой связи обратить внимание на высказывание консервативно-несравненного К.Н Леонтьева: «Всякое упрощение — всегда деградация».
После-раскольническая Русь содрогнулась под пером петровских указов и хлебнула из-за рубежа гражданские права только для элиты. Между «почвой» и «цивилизацией» (по терминологии В.О.Ключевского) бытовала социальная дистанция. Ее представители изъяснялись на разных языках: «почва» — на русском, а «цивилизация» — предпочтительно на французском. Образно говоря, голова общества отделилась от туловища, и каждая часть стала жить своей жизнью.
Распря между «черной» и «белой» костью порождала и обуславливала дальнейшие сдвиги, изломы и катаклизмы. Остальные несовместимости утяжеляли коллизии, что и повергло к зачатию российской интеллигенции, первоначально выступавшей в облике цивилизации.
Грозный двенадцатый год снова научил молится и возбудил общественное единодушие, а пахнущий дымом отечества российский разум в ХIХ столетии от Р.Х. дважды стремился стать выше власти. В первом случае это были декабристы, а во втором — радикальное народничество. Однако, если при почти бессмысленном стоянии мятежных идеалистов 1825 года на Сенатской площади «народ остался безучастным зрителем» (А.И.Герцен), то народничество влеклось к сближению с крепкой задним умом почвой и ее обращению в революционный ингредиент.
Говоря не ветхозаветным языком, еще до написания балета «Лебединое озеро» (1876 г.) объективный вирус первого русского капитализма выступал в формате какой-то смутной угрозы. Народники имели опыт политического воздержания и отвергали линейную социально-экономическую логику. В недрах течения выкристаллизовывалась национально-своеобразная концепция.
Богатство литературы создают не только гении, но и обыкновенные таланты. Эстетическая и этическая идеализация простолюдина как зримого воплощения «святой бедности»- своеобычная российская особенность. Образцом народнической утопии является «Сон счастливого мученика» из романа Н.Н.Золотовратского «Устои». В объятиях Морфея христианско-крестьянская община предстала царством суровой, но справедливой гармонии.
Народ обычно заслуживает власть, которая его имеет. Мучимое мыслью о растворении своего «Я» народничество касалось действительной жизни сопереживательно и без романтической идеализации. Много думалось и говорилось о моральной ответственности и чувстве долга перед скифами-пахарями, которые оплатили не очень красивой нищетой «высшие» проявления духа. В сущности, народники считали бродяг и антисоциальных элементов самой обыкновенной долей этноса и утверждали эстетику «гражданских слез».
Социальное положение «снизу» воспринималось как своеобразная ценность. Из народа вверх шли протяжные стоны бурлацких артелей, а сверху вниз- терпкое чувство осознанной необходимости с ними покончить. Сопереживательные интонации становились всеобщим принципом творчества. Первый герой поэмы главного редактора «Современника» Н.А.Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (1866-1876) — не отдельно действующее лицо, а страдающий народ.
Сформированные под влиянием демофильства эстетические артикуляции и соразмерные образы скручивались с принципами реализма и романтизма. Художник озадачивался общенародной жизнью. Важную роль играло увлечение Гегелем — под влиянием немецкой философии народность трактуется как выражение «духа народа». Не только Абсолютный Дух настойчиво требует для себя бессмертия.
Для народничества характерно, с одной стороны, упрощение и философский нигилизм, а с другой — напряженность «критически мыслящей личности». Из-за разъединенности данных крайностей в жертву приносилась логика мысли с приоритетом практического дела- «хождения в народ». Не очень продвинутые в общечеловеческих ценностях народники ступали на деревню с ярко просвечивающимся фольклорным бытием и «возбуждали» живые сердца, власть «винтила» народников. Революционная пропаганда с глотанием действительности как желудочного зонда повела к судебным делам- «процесс 50» (кружок московских пропагандистов) и «193-х».
Искусство и офилиграненный язык с рассасывающимися нормами не всегда торжествуют над насилием и терро- логикой. В довершение исторической миссии после не совсем удачного омовения в «безбрежном народном море» ставка была сделана на осмысление трезвой библейской заповеди «не убий». За русскими шахидами-спасателями реальности стоял глубинный пласт православной метафизики.
Без мечты нет героев, звезд, харизматиков и классических мафиозных романтиков. Героическое сознание мифологично и обретает озарение, разрушая мир во имя его спасения. Отрицательные мифо-фигуры и литературные герои обычно содержательнее положительных. Герой-альтруист не всегда успевает оставить потомство, иногда любит пошутить и избирает демонизм как нравственный ориентир. Опровергая инстинкт сохранения жизни, он жертвует собой. Эстетический эквивалент героического- возвышенное. Подвиги раздвигают границы Вечности, а идеалы не всегда гибнут вместе с героями.
Деятельность опальных мятежников-народовольцев значительно отличалась от современного высокотехнологичного терроризма. Она рассматривалась как жесткий, но в конечном счете полезный катализатор социальных перемен. Активисты несистемной оппозиции приобретали ореол отчаянных мучеников за «правое дело».
Данная излучина бытия крупно воздействовала на национальное самосознание и эстетическую жизнь. Она значительна в литературной эссеистике, в опирающейся на русский музыкальный тематизм «Могучей кучке» (М.А.Балакиев, А.П.Бородин, М.П.Мусоргский, Н.А.Римский-Корсаков) и живописи передвижников, свободных от консервативной Академии художеств.
В соавторстве с землей создавая оперу «Хованщина», М.П. Мусоргский вслед за народным интерпретатором М.И.Глинкой прибавлял национальные течения в классической музыке и в перфекте искал ответа на острые проблемы. Об этом классик писал в одном из писем В.В.Стасову: «А что если Мусорянин да грянет по Руси- матушке! …не познакомиться с народом, а побрататься жаждется… Прошедшее в настоящем- вот моя задача. «Ушли вперед» — врешь, «там же»! Бумага, книга ушла — мы там же. Пока народ не может проверить воочию, что из него стряпают, пока не захочет сам, чтобы то или иное с ним состряпалось, там же!».
Академия поощряла парадные портреты, холсты на темы Священного Писания, античной истории и мифологии, а долго-беспросветная жизнь вырабатывала надежду, что искусство может все объяснить и научить чему-то важному. Художник-правдоискатель ощущал ответственность перед данной ментальной потребностью. Не совсем слуга царю И.Е.Репин смеялся над модернистами, не умеющими нарисовать лошадку и говаривал: «Судья теперь мужик, и надо выражать его интересы».
Искусство с элементами юмора-сатиры помогало жить и быть. Народнические сюжеты в красках передвижников-подвижников (И.Н.Крамского, В.Г.Перова, Г.Г.Мясоедова, Н.Н.Ге и т.д.) и инструментально-почвенные мотивы «балакиревцев» активно соединяли эстетический идеал с этическим, утверждая положительный образ витязя-победителя. Изображение крестьянской темы как бы «выхватывало» героев из жизни. Архетипичный образ народной магмы в русской культуре- страдательный. «Товарищество передвижных выставок» мечтало сделать искусство «учебником жизни», а красоту превратить в хлеб для народа.
В идейно-эстетических творениях передвижников как первых русских бунтарей в искусстве осмысливались грани реальности и искалась правда через образ и цвет. На критически-реалистичной картине В.Г.Перова «Сельский крестный ход на Пасху» (1861 г.) деревенско- православная колонна завернула по пути из церкви в кабак и с трудом выбирается из него. Пастырь со стаканом во лбу спускается с крыльца. Пьяная паства несет иконы вверх ногами, поет нестройным хором или уже вообще не стоит.
Практикующий критик В.В.Стасов бросался в неравный бой за каждое новое резонансное произведение и всегда поддерживал искусство, в котором «есть сила негодования и обвинения, где дышит протест и страстное желание гибели тому, что тяготит и давит свет». Морально и материально окормлял передвижников заслуживший отдельную книгу из серии «Жизнь замечательных людей» собиратель П.М.Третьяков.
В строю народников самым знатным явлением этого рода был, несомненно, светоч русской литературы Л.Н.Толстой. Писатель не очень легкого пера в трактате «Что такое искусство?» резко отторгал новейшие культурные проявления. Раб Божий Лев Николаевич ставил этику над эстетикой, не любил слово «патриотизм», а также оперу и балет, полагая, что всенародное искусство может зарождаться только в случае непреодолимой потребности в передаче определенного сильного чувства. Искусство же богатых классов наступает потому, что художнику заказывают «художественный» вид развлечения и оплачивают его. Художник изобретает механические приемы, превращающие творчество из вдохновения в чисто ремесленное изготовление определенного изделия.
После духовного переворота и «второго рождения» (1880-е гг.), с предельной откровенностью раскрытым в «Исповеди», многодетный художник слова обращается к глубоководным мировоззренческим вопросам. Поиски вневременных оснований связывались с перенесением личного бытия в «жизнь всего человечества». К своему рафинированному христианству отчаянный утопист Л.Н.Толстой пришел через педагогическую деятельность, усиление религиозно-философской публицистики, коннозаводство и духовное единение с крестьянством.
Никто не способен написать абсолютно исчерпывающую книгу о чем бы то ни было. При всем том автор литературного романа как вымышленной истории вступает в греховное соперничество с Богом и мечтает о тиражах, а высокие гонорары слегка подтачивают его репутацию. Внушительным эпосом о свершившейся Великой французской революции и надвигающейся Великой русской является роман-эпопея бывшего артиллерийского офицера Л.Н.Толстого «Война и мир». Его иначе можно было бы назвать «Война и общество», «Запад и Восток» или «Европа и Россия».
В данном четырехтомном фолианте с небольшим избытком действующих лиц «война» — примета агрессивности и индивидуализма. «Мир» — символ христианского смирения и общины. Растворение личного в коллективно-народном олицетворено крестьянином- философом Платоном Каратаевым. В моменты тяжких испытаний не только от своих масонских «братьев», но и от данного героя черпает уроки морали искатель правды жизни Пьер Безухов.
В «Войне и мире» многие страницы заполнены рассуждениями о смысле истории, а батализм отважно соединился с бытовой драмой. Главный композиционный принцип романа с частыми описаниями церковных служб, молитв и православных святынь — «сцепление всех со всеми». Инстинктивно мудрый Л.Н.Толстой рисовал персонажи в движении-процессе. Во втором томе Наташа Ростова слушает игру на гитаре своего дядюшки и начинает весело плясать, а в эпизоде встречи А.Болконского с вековым дубом его пессимистическое мироощущение сменяется проблесками новых надежд. Глубокая мысль князя отталкивается от дуба и облачка, втягивая весь предшествующий философско-жизненный опыт.
Словесные и аудиальные искусства изначально взаимовлияли. Пацифистский утопист Л.Н.Толстой любил писать под музыку и подвергал сомнению не только образцовость Франции, но и ее социокультурного истока — античной Греции. «Война и мир» сознательно противопоставляется «Илиаде» Гомера. О литературных персонажах обычно известно больше, чем о реальных людях. В образе двоемужницы Элен Курагиной, красавицы с античными плечами и бедрами, автор развенчивает Елену Прекрасную как детонатора Троянской войны, и, стало быть, античное поклонение красоте, исключающей нравственность.
Мировое имя в литературе и безбрежная популярность делали «пророка новой веры». Во времена Толстого читателей было немного, однако круг идейных последователей каким-то образом расширялся. Сельско-городские романы не могущего представить балетную версию «Войны и мира» и «Анны Карениной» Л.Н.Толстого породили толстовцев-непротивленцев (лидер — В.Г.Чертков). Данное течение положительно решало определенные вопросы отдельных духоборов.
Иногда полезно знать изнанку классики. К литературной глыбе за «землей и правдой» пришел в 1889 году родившийся на великой русской реке Волге совсем юный Алеша Пешков. Да не застал- классик пешком ушел из «Ясной Поляны» в Москву.
На когда-то тоже юного Льва оказали неизгладимое воздействие заповеди Христа и учение просвещенного Ж.Ж.Руссо. Подставляющий обе щеки словесник не мог молчать, иногда писал стихи, разоблачал Шекспира, извлек для себя и читателей из масонской практики стимулк самосовершенствованию. Яснополянский старец полагал, что все истины Французской революции обернулись ложью, когда стали твориться насилием.
http://ruskline.ru/special_opinion/2015/06/paradigma_narodnosti_i_pravoslaviya/
