От Редакции. Кандидат философских наук, профессор кафедры гуманитарных и мировоззренческих дисциплин в Институте государственного управления, права и инновационных технологий (Москва) Сергей Константинович Абачев продолжает на сайте Русская народная линия начатую ранее (Часть 1 и Часть 2) интересную дискуссию, посвященную статьям Председателя РЭОШ В. Ю. Катасонова.
Дополнения профессионала к двум статьям В.Ю.Катасонова: окончание…
Смотрите, братья, чтобы кто не увлёк вас философией
и пустым обольщением, по преданию человеческому, по
стихиям мира, а не по Христу…
7. Наука подзаконна, философия свободна. Произведение Н. А. Бердяева «Смысл творчества (Опыт оправдания человека)»[26] — это, пожалуй, квинтэссенция его псевдоправославной апологетики человеческого творчества если не как такового, то уж, во всяком случае, весьма неразборчивого к моральному и духовному руслу направления человеческих творческих дарований. С точки зрения неискажённого православия, работа концептуально путанная, до мозга костей по-бердяевски субъективистская. С вопиюще неправославными кульминационными концепциями «христианского персонализма» и «свободной теософии». Но на то эта его творческая продукция и философская, чтобы не принимать её всерьёз за некую стройную теоретическую систему. Последняя виделась только её автору. (Типичное заблуждение философов.) Но это и не повод для православных браковать [26] тотально, открещиваться от неё, как от бесовского наваждения. Всегда полезно исходить из мной предложенного стереотипа: в противоположность теории научного качества, наиболее типичное философское учение — это по-авторски субъективистская концептуальная мешанина, по которой разбросаны некоторые ценные идеи. Вплоть до идей непреходящего значения.
Воспроизведу такие идеи Н.А.Бердяева из главы 1 этого произведения, именуемой «Философия как творческий акт».
«Научность (не наука) есть рабство духа у низших сфер бытия, неустанное и повсеместное сознание власти необходимости, зависимости от мировой тяжести. Научность есть лишь одно из выражений утери свободы творческого духа. В этом смысле «научность» глубоко симптоматична.
Наука и есть усовершенствованное орудие приспособления к данному миру, к навязанной необходимости. Наука есть познание необходимости через приспособление к мировой данности и познание из необходимости.
Научная логика есть орудие приспособления к необходимости, в ней есть покорность мировой необходимости, и на ней лежит печать ограниченности этой необходимостью, этой данностью.
Чтобы яснее стала невозможность и ненужность научной философии, важно подчеркнуть вывод, что наука есть послушание необходимости. Наука — не творчество, а послушание, её стихия — не свобода, а необходимость... наука — ветхозаветна по своей религиозной сущности и связана с грехом. Наука никогда не была и не может быть освобождением человеческого духа. Наука всегда была выражением неволи человека у необходимости. Но она была ценной ориентировкой в необходимости и священным познавательным послушанием последствиям содеянного человеком грех (Жирный шрифт курсовом мой. — С. А.)»
В нашу эпоху развитого научного самосознания науки идею Бердяева о «ветхозаветной подзаконности» творческой деятельности учёных можно конкретизировать и конкретизировать. В качестве материальной объективной реальности субъекту познания в науке противостоит далеко и далеко не только сам объект его познавательной деятельности. Он-то, конечно, в первую очередь. Но сколько не менее объективных, материальных, первичных, общественно-необходимых условий его деятельности опосредует его познавательное взаимодействие с собственно объектом научного познания! (Об их полноценной материальности в широком гносеологическом Ленинском смысле см. в [27].) Они до такой степени властно определяют (детерминируют) научно-познавательную деятельность людей, что в науке, в полном согласии с вышеприводимым положением К. Маркса, люди ставят перед собой только объективно выполнимыезадачи, актуальные проблемы. Постольку, поскольку объективно общество уже более или менее обеспечивает людей средствами их решения. Боле того, как уже отмечалось, в науке новые проблемы ставятся противоречиями ранее выработанных и социально объективированных научных знаний. Эти же знания выступают в качестве интеллектуального инструмента первичного научного исследования новой области, а уж на этом пути поэтапно вырабатываются и новые понятия, адекватные качественно новой области научного познания. Поэтому человек науки должен, должен и ещё сотни раз должен соответствовать общественно-необходимым требованиям научного познания, прежде чем он сможет сказать в науке своё новое авторское слово.
Поскольку техника в широком смысле искусственной «второй природы» суть специфически материализованная (овеществлённая) форма научных знаний, всё точно подобное демонстрирует и человеческое техническое новаторство. Например, проект ЕС-овского «небесного «Титаника»» А380 стало возможно реализовать именно тогда, когда он и был реализован. Ещё 40 лет назад его реализация была невозможной в силу многих-премногих объективных общественных причин. Не было соответствующих конструкционных материалов. Не было соответствующей производственной и испытательной технической базы. Не было современных средств наземной и бортовой электроники. Не было современных спутниковых систем навигации. Не было современной мировой инфраструктуры аэропортов. И т. д. и т. п. Уж по отношению к научно-техническому прогрессу абсолютно прав был К. Маркс в своём утверждении, что человечество ставит перед собой только реалистичные и актуальные проблемы.
И ещё пара очевидных выводов из Бердяевского тезиса о том, что дух науки современного исторического типа по типу ветхозаветного подзаконного духа.
Прежде всего, о «священном познавательном послушании», по выражению Бердяева. В светских областях коллективной человеческой деятельности лишь наука является уникальной школой человеческого смирения. И не только интеллектуального, но и морального.
Интеллектуального — в смысле понимания учёным своей всесторонней социальной зависимости от объективно существующей инфраструктуры научных знаний в обществе. В смысле понимания того, что в науке в плане личного самоутверждения по типу «а я вот так оригинально, уникально-личностно воспринимаю мир», делать нечего. Это всё хорошо для стадии «творческого возбуждения» новатора от науки, а в науке — примат фазы «творческого торможения». (На своих знаменитых семинарах акад. Л. Д. Ландау имел обыкновение пресекать аргументацию первого рода словами «Это интересно Вашей жене!») В смысле интеллектуального аскетизма науки, о котором говорил И. А. Ильин (см. пункт 13 в первом параграфе настоящей статьи).
Морального — в смысле отменно высокой профессиональной этики человеческого творчества, которое в науке современного исторического типа не только принципиально коллегиальное, но и таковое, как более нигде. Образцовый дух коллегиального творчества во имя общих целей. Образцовый демократизм: критичность и самокритичность учёных, не взирая на авторитеты, учёные степени, звания и административные чины от науки. Благодарность коллегам за критику своих личных результатов. Образцовые отношения между людьми разных поколений, поскольку «эстафета поколений» в науке с её органической преемственностью новых знаний с ранее выработанными требует их беспрекословно. Образцовый интернационализм и даже космополитизм в положительных смыслах этих слов. То есть, в смысле понимания того, что наука чем дальше, тем более превращалась из феномена Западной Европы Нового времени в науку Мировую, каковой она в настоящее время является в полной мере. Другой вопрос, что эта этика является сугубо профессиональной, о чём было много сказано в [22]. Но то, что наука учит человека великому личному смирению, несомненно. Так, как более нигде в светских областях культуры.
Ветхозаветная религия Закона была инициацией временно богоизбранного народа к принятию Новозаветного монотеизма как религии человеческой свободы нравственного самоопределения. И если уж имеется концепция подобия духа науки духу ветхозаветной религии Закона, то дальнейшая прямая аналогия с философским творчеством напрашивается сама собой. И в [26] Н. А. Бердяев её проводит:
«По своей сущности и по своей задаче философия никогда не была приспособлением к необходимости, никогда подлинные, призванные философы не были послушны мировой данности, ибо философы искали премудрой истины, превышающей данный мир. Философии чужд сервилизм. Заветной целью философии всегда было познание свободы и познание из свободы. Стихия философии — свобода, а не необходимость. Философия всегда стремилась быть освобождением человеческого духа от рабства у необходимости. Философия может исследовать тот логический аппарат, который есть приспособление мышления к мировой необходимости, но она сама не может стоять в рабской зависимости от этого аппарата. Познание мудрое выше познания логического. Философия есть познавательный выход из мировой данности, прозрение, преодолевающее мировую необходимость. Философия есть принципиально иного качества реакция на мир, чем наука, она из другого рождается и к другому направляется. Подчинение философии науке есть подчинение свободы необходимости. Научная философия есть порабощенная философия, отдавшая свою первородную свободу во власть необходимости.
Философия есть искусство, а не наука. Философия — особое искусство, принципиально отличное от поэзии, музыки или живописи, — искусство познания. Философия — искусство, потому что она — творчество. Философия — искусство, потому что она предполагает особый дар свыше и призвание, потому что на ней запечатлевается личность творца не менее чем на поэзии и живописи. Но философия творит бытийственные идеи, а не образы. Философия есть искусство познания в свободе через творчество идей, противящихся мировой данности и необходимости и проникающих в запредельную сущность» (Жирный шрифт с курсивом везде мой. — С. А.).
Как всегда и везде, где человеческая свобода, там и больши́е искушения человеку. Бердяев этим интеллектуальным и духовным рискам не уделял должного внимания. И это понятно: сам он со своей «свободной теософией» был под влиянием концепции философов «серебряного века», согласно которой Ветхозаветная предыстория христианства была «эрой Отца», Новозаветная является «эрой Сына» и увенчивается самоновейшей «эрой Святого Духа». В Нём многие русские религиозные философы мнили себя пребывающими сполна.И в награду Божию не за аскетические подвиги, а за религиозно-философские диспуты с вином и папиросами, например, в салоне З. Н. Гиппиус. (Гегелевская идея «полновесного» пребывания в Святом Духе в награду за интеллектуальное дерзновение в вопросах христианской веры оказалась для них весьма заразительной!) Но сама по себе Бердяевская концепция «подзаконности» науки и свободы философии в высшей степени продуктивная при условии её должного конструктивно-критического развития.И уж, во всяком случае, она в рамках единой русской философии, которая после 1922 года отчасти временно оказалась в большевистском изгнании, куда более глубокая и адекватная,нежели позитивистская, марксистско-ленинская теория мирового историко-философского процесса с еёЭнгельсовой «ИФ-эсхатологией».
Современная постановка вопроса о свободе философского творчества в ключе Бердяевской аналогии должна исходить из того, что философ на деле должен пройти«школу послушания», «подзаконной» инициации свободы его собственно философского творчества. Интеллектуальную «школу послушания» — в смысле усвоения современной высокой методологической культуры мышления во всеоружии современного научного самосознания науки. В смысле усвоения её научно-мировоззренческих «квинтэссенций», о которых я пытался дать первичное представление во 2-м иллюстративном ряде с комментариями статьи[4]. Духовную «школу послушания» — в религиозно-философских умопостроениях с историософскими притязаниями. Если говорить о православной историософии, то под предварительной «школой послушания» естественно понимать основательное освоение философом неискажённого ересями Богооткровенного православного богословия. Это и будет надёжной страховкой от рисков фабрикации в православно ориентированной религиозной философии вопиюще еретических прожектов по типу «свободной теософии» Н. А. Бердяева.
В философствованиях с историософскими притязаниями уместно считать жизненно необходимым также усвоения современного методологического опыта теоретической науки. И не столько в высших фазах её познавательных циклов, где достигается качество зрелой научной теории и логико-выводные умножения знаний становятся доминирующим методом, сколько в процессах становления научных теорий. В процессах принципиально неформализуемого, эвристически-поискового выхода их гениальных основоположников на основные понятия наибольшей общности и краеугольные законы-постулаты.
Сначала — историческая иллюстрация из творческих находок А.Эйнштейна (1879-1955).
Теперь и школьникам известно, что основные математические формулы релятивистской версии относительности движений к системам отсчёта вывели Г.А.Лоренц (1853-1928) и А.Пуанкаре (1854-1912). Тем не менее, их теоретическая мысль увязла в релятивисткой кинематике околосветовых скоростей. В частности, в попытках теоретически объяснить постоянство скорости света независимо от скорости движения его источника. А также в проблеме внутренней структуры электронов, движущихся с околосветовыми (релятивистскими) скоростями. Эйнштейн по молодости лет и по благотворному невежеству своему в сравнении с математически изощрёнными Лоренцем и, особенно, Пуанкаре (о чём Эйнштейн много раз сам говорил) подошёл к проблеме по-своему. Внутреннюю структуру электронов он посчитал на данном историческом этапе развития физики проблемой «неподъёмной», опережающей её объективные возможности. (Эта проблема с научно-теоретической достоверностью не закрыта по сей день.) А вместо попыток теоретического объяснения факта постоянства скорости светанезависимо от относительных движений систем отсчёта считать его одним из центральных постулатов, от которых логически выстраивается релятивистская динамика.И он выстроил её основы с наиболее доказательным выведением «сверхформулы» частной теории относительности Е = mc2.
Историки и методологи науки называют такой эвристической ход мышления объяснительно-постулативной инверсией (т. е. обращением). К. Маркс по аналогичным поводам писал об обращении (или переворачивании) метода.
Нечто подобное в работе «Материализм и эмпириокритицизм» проделал В. И. Ленин. Сначала он разносторонне показал, что «брюсселькие кружева» теоретизирований сторонников субъективного идеализма в теории познания со всех этих разных сторон выводят на итоговый абсурдный логический вывод солипсизма, согласно которому никакого мира объективной реальности вне человеческого сознания не существует. А затем поставил во главу угла теоретического строя эволюционной теории познания ««наивную» уверенность каждого здорового человека, не побывавшего в сумасшедшем доме или в науке у философов-идеалистов» в том, что в его чувственных восприятиях ему дан внешний материальный мир объективной реальности.
Предмет специфической веры-доверия? Конечно! Но эта вера бесчисленные миллиарды раз обоснована и продолжает обосновываться жизненным опытом каждого человека.Она не считается с духовным опытом человека и человечества? Конечно! Но речь-то идёт только о человеческом познании тварного материального мира, составляющего предмет науки современного исторического типа. И такому познанию в полной мере адекватна именно материалистическая теория познания. Ленин абстрагировался от проблем духовного опыта и Богопознания «автоматически» — по сверхценностным, сугубо иррациональныммотивам своего атеизма. Но это не суть важно. Верующему человеку для принятия эволюционной гносеологии требуется не более чем сознательное отвлечение от него. Но абстрагироваться в любом случае необходимо, ибо без абстрагирований и идеализаций предметов познания нет и быть не может их научных теорий.Эволюционная теория познания в этом смысле не составляет исключения.
А теперь перейду к религиозно-философским теоретизированиям с историософскими притязаниями, т. е. с нацеленностью на православное постижение сокровенного Высшего смысла истории народов и рода человеческого. И обращусь к са́мой что ни есть теоретически запутанной, ценностно конфликтной и предельно актуальной проблеме Высшего смысла Советской эпохи истории Отечества. В ней поистине авгиевы конюшни концепций разной степени обоснованности. В ней бушуют идеологические страсти и мощные эмоции. В ней даже пастыри и чада РПЦ чаще всего непримиримо разделены на «красных» и «белых». Даже в лоне РПЦ идёт сущая идеологическая гражданская война за Советский период отечественной истории [27]. А если уж и в лоне РПЦ не достигнуто примирения в канун вековых юбилеев роковых событий 1917 года, то чего тогда мы, православные, можем требовать от других россиян?!
Предлагаю эвристически рубануть по этомутеоретическому гордиеву узлу по-эйнштейновски. И по-ленински. Есть немногие, но ключевые исторические факты, от которых и надо логически выстраивать адекватную православно-историософскую концепцию.
1. Не подлежит сомнению то, о чём загодя предупреждали Ф.М.Достоевский и К.Н.Леонтьев: либерализм по-русски как эклектичная мешанина из обрывков традиционного для Запада либерализма Нового времени на практике государственного, культурного и социально-экономического строительства для России является однозначно пагубным. И в 20-м столетии это было удостоверено историческим опытом дважды: после февраля 1917 года и после контрреволюционного либерального реванша 1991-1993 годов.
2. Поскольку в падшем и многогрешном человечестве внутренняя и внешняя политика правящих властей есть искусство возможного, им не приходится выбирать между добром и злом. Выбирать приходится только меньшее зло. Для России — меньшее зло сохранения Державы даже дорогой и кровавой ценой по сравнению со злом её необратимого разрушения, расчленения и колонизации обломков, отдания их «на поток и разграбление» геополитическими конкурентами. На изничтожение ими её православной в своём духовном ядре культуры. На геноцид её носителей.
3. По факту отечественной истории 20-го столетия либералы-революционеры после февральской революции 1917 года в катализирующих условиях военного времени положили начало обвальному распаду Державы, а большевики смогли остановить этот распад, возродить её в Советском качестве и поднять к 50-м годам до своего специфического Имперского величия. По факту отечественной историибольшевистский переворот в октябре 1917 года оказался спасительной для Державы контрреволюцией по отношению к февральской революции российских либералов.
А дальше логика теоретических рассуждений упрощается до предела — в ключе знаменитого изречения «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного», а не в ключе поговорки «Простота хуже воровства».
Собственно, все псевдоправославные хулы на Советскую эпоху надо выводить на пару вопросовхулящим: «А Вы довольны тем, что родились в Державной стране, а не в обобранной до нитки колонии по типу Центрально-Африканской республики, но при суровом континентальном климате? А Вы довольны, что вообще на свет родились только благодаря великой Победе этой Державы в Великой Отечественной войне?» И тут не потребуется развёрнутого анализа, коим В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» выводил теоретические умствования субъективных идеалистов на абсурдный солипсизм. Просто надо ставить перед чёрными хулителями Советской эпохи эти вопросы. Кто из них осмелится дать на них отрицательные ответы?! А от положительных ответов начинается совсем другая логика историософии Отечества 20-го столетия. Адекватная логика.
8. Об «экологических нишах» философии в современной жизни и культуре народов и человечества. Современная логико-методологическая культура познания обобщает многовековой исторический опыт развития философии в её идейных взаимодействиях с религиозной культурой, а начиная с Нового времени — с наукой современного исторического типа. И в настоящее время она даёт возможность понять природу философии как феномена культуры с 2,5-тысячелетней историей так адекватно, как никогда ранее. И это естественно. И это закономерно. И это теперь утверждается на основе основополагающего объективного закона теоретических обобщений, согласно которому только высшие, разносторонне развитые формы общественно-исторических феноменов дают возможность при их человеческом осмыслении понять их наиболее существенные отличительные особенности. К общественно-историческому феномену философии этот логико-гносеологический закон, восходящий ко 2-му посланию Апостола Павла к коринфянам, по-своему переоткрытый, прежде всего, А. С. Хомяковым и К. Марксом, относится в полной мере. Этот закон я представлял читателям в 4-м параграфе статьи [7]. С апелляций к нему начал параграф 1 и данной статьи.
По-учебниковому краткая, но и развёрнутая версия современных итогов совместного самопознания своей логико-гносеологической природы наукой и философией даётся в [28, с. 385-419]. Здесь уместно представить только самую сущность этих итогов:
1. Окончательное опровержение позитивистской концепции историко-философского процесса по Конту — Энгельсу с её «ИФ-эсхатологией».
2. Понимание философии в её истинном многоукладном и исторически изменчивом многообразии.
3. Развенчание мифов о «супервозможностях» философского познания.
4. Обретение высокой методологической культуры выбора, постановки и исследования философских проблем.
5. Чёткое различение исторически преходящих и вечных философских проблем.
Здесь несколько разверну только пункты 4 и 5, поскольку остальные достаточно развёрнуты предыдущими параграфами.
В наше время философия отчасти специализируется по примерам науки. В [1] В. Ю. Катасонов склонен оценивать это непомерно негативно, как и сам феномен научно-технического прогресса. О последнем моя особая статья [3]. Но и наукоподражательность части современной философии тоже не должна однозначно порицаться, якобы, с православных позиций. Это в Святоотеческие времена все человеческие знания о внешнем материальном мире и о мире духовном располагались в лоне Теоцентричной христианской философии, совпадавшей и с христианским богословием. И то состояние европейской философии никак не может считаться неким идеалом. Даже идеалы будущего есть идеалы, ни коим образом не подлежащие воплощениям в жизнь. А уж искатькакие-то идеалы в древних исторических эпохах тем более непродуктивно. Хотя бы уже по одному тому, что в мировой истории падшего рода человеческого нигде и никогда не было «золотых веков». И уж где-где, а в истории человеческого познания абсолютно точно есть свой необратимыйпрогресс. И он в человеческом осмыслении богословски бесспорно требует эволюционного подхода.
Спора нет, результаты этого необратимого прогресса могут быть как конструктивными, так и деструктивными. И даже гибельными. Но здесь полная аналогия с необратимыми процессами в человеческом организме, которые в его физиологии представлены как процессами поступательного развития, так и процессами деструктивными. И они друг друга не исключают, но только дополняют. Хотя, разумеется, в возрасте старческой деградации человека или при фатальных телесных недугах деструктивные процессы становятся господствующими. И подобно тому, как физиологию зрелого человека или человека престарелого невозможно обратить вспять и сделать физиологией детской и юношеской, в истории духовного и интеллектуального развития человечества невозможно «отыгрывать назад». Разве что, в порядке мысленных экспериментов с прошедшей историей на предмет извлечения каких-то уроков для современности.
Несмотря на позитивистскую односторонность марксистско-ленинской теории мирового историко-философского процесса, она адекватно понимает исторический процесс формирования науки современного исторического типа в форме «отпочковывания» от чисто теоретической по своим методам философии частных опытных наук. С 16-го века естественных. С 18-го века общественных,начиная с экономической науки. С началом истории марксистского обществоведения — эволюционной теории познания как науки сугубо обществоведческой. А уж в 20-м столетии научное самосознание науки само стало многодисциплинарным. Наука Логики в её полной версии эволюционной теории познания — научно-теоретического качества со всеми его достоинствами (прежде всего, с систематическим соответствием историческому опыту познавательно-практической деятельности общественного человека, с прогностичностью) и недостатками (со своейузкой специализацией, которая систематически посвящена только этому «срезу» многогранного феномена человеческого познания и практики). Но её неизбежная и жизненно важная ограниченность дополняется разработкой таких эмпирических наук, как социология науки, наукове́дение, наукометрия, психология научного творчества, когнитивная психология и др.
В полной мере справедлив и Энгельсов тезис о том, что если за предмет исследования принимается опытная в своей основе наука, то всякая спекулятивная (в смысле «чисто теоретическая») версия такого предмета становится излишней. Она выполнила свою преднаучную миссию. Образно и довольно точно говоря, поставила новую область познания на научные рельсы, а далее спекулятивные методы исследования становятся в ней неуместными подобно тому, как становится неуместным штурман в кабине локомотива. На это могут возразить: «Но ведь у Энгельса есть одно из главных философских произведений «Диалектика природы». Как же можно говорить о том, что он был принципиальным противником её философских теорий?» Ну, во-первых, эта работа эмпирически данным образом не представляет собой философской системы по образцу «Энциклопедии философских наук» Гегеля. Она нарочито (кстати, по образцу «Нового Органона» Ф. Бэкона) изложена как сборник фрагментарных высказываний. В том числе, и в ключе позитивистской «ИФ-эсхатологии». Соответствующие тезисы в данной статье цитировались. Во-вторых, есть ещё одна главная философская работа Ф. Энгельса — «Анти-Дюринг». А уж она-то спекулятивно-умозрительную философию природы (равно как и общества, и его истории),поистине, подвергает систематической «критике на полное уничтожение».
«Общие диалектико-материалистические» теории материи как таковой, развития как такового и даже движения как такового, как я уже отмечал, надо списывать на счёт не марксистских классиков, а схоластически идеологизированной советской философии. Причём, в основном, «учебниковой». Хотя и многие советские профессиональные философы тоже грешили этим ломовым рецидивом спекулятивной натурфилософии.Но отнюдь и отнюдь не все!
В естествознании с эпохи И.Ньютона идут межотраслевые интеграционно-синтетические процессы, а в 20-м веке они приняли качественно новую форму. Становится очевидно, что наука своим путём идёт к новой версии концептуально Единой физики, химии и биологии, не нуждаясь ни в каких натурфилософских «подпорках». Таким образом, философии однозначно показано, что научно-теоретический синтез частно-научных знаний о природе — не её миссия.
В таких условиях философам остаётся лишь обобщать сделанные и достаточно устоявшиеся открытия науки в ряде научных картин мира.(См. в [4].) Эта миссия весьма достойна и почётна. Но её современное понимание, избавленное от мифов советизированного марксизма, — это всё, что́ на деле осталось от былых притязаний философии природы на какие-то результаты непреходящего значения.
Общекультурное и общенаучное значение нескольких ведущих научных картин мира также ни коим образом не может считаться непреходящим. Современное понимание этой роли исходит из того, что научные картины мира так же ограничены и схематичны, как их теории-прародительницы. Их роль в науке — ограниченно резюмирующая и эвристически-поисковая. Так, создание долгожданной Единой теории элементарных частиц, совпадающей со столь же долгожданной квантовой космологией, почти наверняка, потребует радикального пересмотра и са́мой многоплановой научной картины мира — системно-исторической с её тотальным эволюционизмом современной физики, химии и биологии. В этой «горячей точке» нынешней теоретической физики явно грядёт всеобъемлющий пересмотр понимания феноменов пространства-времени, который заставит в корне и пока невообразимо пересмотреть само понятие «эволюция». И весь исторический опыт взаимоотношений европейской философии с экспериментально-теоретической наукой говорит о том, что философы в этом деле не способны выработать какие-то результаты непреходящего значения. Это — дело самих физиков и только физиков.
Если в наше время кому и позволительно предаваться натурфилософским умозрениям, то только особо креативной части самих учёных-естественников.И только на стадии творческого «возбуждения», вспоминая образное и точное сравнение И. П. Павлова.
В истории науки философские умозрения не раз выводили учёных на крупные открытия. Например, Р. Декарт вышел на свои прорывные по тем временам аналитическую геометрию и понятие функциональной зависимости в математике, спекулятивно развивая теорию Бога-Субстанции Б. Спинозы. (За это богословское высокоумие сам Спиноза был отлучён от синагоги, поскольку в иудаистском монотеизме апофатизм чисто отрицательный, равно как и в мусульманском.) А Д.И.Менделеева на его эпохальное открытие периодического закона вывело увлечение пасьянсами. Проблему естественной систематики химических элементов он пытался разыграть в форме «химического пасьянса» — и «доигрался» в хорошем смысле. Но всё это — из области «возбудительных» и сугубо личностных особенностей этих гениев, которые не имеют решительно никакого общеметологического и методического значения. Освоение миллионами и миллионами обучаемых основ аналитической геометрии и элементарной теории функций ни коим образом не предполагает их предварительное знакомство с замысловатыми ходами натурфилософской мысли Декарта на пути к своим математическим новациям. Освоение школьниками периодического закона ни в какой мере не предполагает их предварительного знакомства с пасьянсами.
С непреходящими результатами философии в области обществоведения дело, по существу, обстоит так же. Ситуация осложняется лишь далеко не полной «отпочкованностью» обществоведения от философии, а также факторами идеологически ценностного порядка. В отношении последних современное обществоведение остаётся склонным к компромиссам, которые идут во вред его научной дееспособности, а то и к актам капитуляции. (Как в случае постсоветского антимарксистского «самоотказничества» ряда результативных советских специалистов в области философии науки. Включая часть обращённых в Православие, которые не в меру усердно открестились от марксистско-ленинского богоборчества, разбив себе лбы.)
В обществоведении непреходящими могут считаться только историософскиерезультаты. Но методологически зрелому научному обществоведению с историософией не по пути. Что касается историсофских притязаний светской философии, то они разоблачены, прежде всего, крахом марксистской псевдоисториософиисеё коммунистической псевдоэсхатологией. Взамен ей светская философия от обществоведения теперь представляет лишь ярмарку концепций, который также сто́ят друг друга в плане своей умозрительности, решительно ни к чему не обязывая подлинных управителей истории человечества.
В связи с последним даже напрашивается своего рода анекдот в одно предложение: «Сильные мира сего тщательно изучают материалы Международного философского конгресса». Философам на этот счёт не следует обольщаться и питать иллюзии. Нынешнее отношение правящих элит к философским премудростям остаётся тем же, что и в эпоху, когда Конфуций предлагал себя на роль придворного мудреца, или в 19-м веке, когда В. С. Соловьёв предлагал себя в пророки Императору Александру III и Римскому Папе. И это не следует ставить в укор правящим элитам всех времён и народов: философские теоретизирования — это одно, а реальное и компетентное управление государством — нечто совсем другое, требующее систематической опоры на эмпирические, зато надёжные знания. И такие знания поступали и поступают к руководителям государств из совсем других источников, включая общеизвестные спецслужбы и разведки. Мировая история знает только один прецедент «государства философов», о котором мечтал ещё Платон. Это — Советское государство. Правда, оно было «государством философов» не в том смысле, который имел в виду Платон, а в том смысле, что исповедовало и пыталось воплощать в жизнь спекулятивно-философский «научный коммунизм». И не дай Бог новых исторических и идеологических модификаций «государства философов» подобного рода ни в нашей стране, ни в какой другой!
Вместе с тем, у современной философии остаётся и просторная «экологическая ниша» в смысле мысленного синтеза научных знаний. Это лучше всего объяснить на примере современной философии науки.
Феномен НТП имеет далеко не только те сугубо познавательно-практические аспекты, которые ныне изучаются современным многообразием наук — дополнительнок эволюционной теории познания. Этот феномен на практике имеет свои общекультурные, научно-педагогические, социально-психологические, экономические, геополитические, военно-политические и другие аспекты. Иначе говоря, аспекты первого рода — это сама научно-познавательная деятельность с её собственными, внутренними законами. В частности, логико-гносеологическими. Аспекты второго рода — это внешнее социально-экономическое окружение НТП.
Его воздействия на НТП могут быть мощными. Например, военно-политический заказ ядерной физике 40-х годов на создание ядерного и термоядерного оружия. Он резко интенсифицировал извне выдвижение ядерной и субъядерной микрофизики на их современные рубежи познания. Без этого внешнего стимула она в настоящее время наверняка не оказалась бы на этих рубежах, хотя внутренняя логика продвижения физики от атомного уровня организации материи к ядерному и субъядерному этим внешним стимулом не затрагивалась. В пример внешнего негативного воздействия на внутреннее развитие науки приведу по-советски идеологизированную борьбу с генетикой в 40-60-х годах. Она на десятилетия затормозила в нашей стране процесс научного познания живой материи по законам его внутренней логики. Подобно этому, приняв по мотивам идеологического характера «в штыки» кибернетику на рубеже 40-50-х годов, наша страна не взяла должного старта в разработке поистине всеопределяющих в наше время информационных технологий и по сию пору остаётся здесь аутсайдером.
Философский подход с его извечной тягой ко всеохватным знаниям остаётся единственно подходящим синтетическим «противовесам» специализированных подходов к феномену НТП многообразия современных обществоведческих дисциплин. Но такой философ, во-первых, должен быть достаточно искушён в вопросах культурологии, общественной психологии, социологии, экономики, политологии и др. Если угодно, он должен быть энциклопедически эрудированным человеком по примеру Гегеля. Но, в отличие от Гегеля, он не должен претендовать на построение соответствующей всеохватной теоретической системы. Он должен чётко понимать, что его синтетические идеи по своей природе интуитивные — в смысле профессиональной интуиции, о которой говорилось в параграфе 5.
В этой связи сразу возникает вопрос о доверии общества к знаниям такого вот качества. Ведь интуиция-то «по определению» — феномен сугубо личностный.О том, что́ лично обладателю такого знания в сложном и многоплановом предмете стало интуитивно «ясно, как Божий день», обозревается его «внутренним оком» и в целом, и в деталях, другим-то людям можно поведать разве что каким-то телепатическим путём! Но это уже — вопрос доверия общества к такому философу. В общем-то, для нашей жизни ничего такого необычного. Ведь мы вверяем чужим профессиональным интуициям не то что свои умы, но нередко и сами свои жизни. Пользуясь услугами разных видов общественного транспорта, медицины и т. п.
Подобно такому положению дел в светской философии науки, дело обстоит в других «философиях чего-то» особо сложного и многопланового. В философии образования, в философии права, в философии глобальных проблем и т. п. Невозможно согласиться с В.Ю.Катасоновым в том, что это есть какое-то нездоровое, «духовно извращённое» развитие философии в наше время.
Надо также чётко различать исторически преходящие и вечные философские проблемы.
Примером первых могут быть те, которые ранее находились в ве́дении философии, а теперь всецело находятся в ве́дении науки. Самым ярким примером может служить атомистика. В современной науке она получила своё наивысшее развитие в концепции грандиозной иерархии уровней структурной организации неживой, живой и социальной материи. Она всесторонне конкретно разработана в тысячах физических, химических, биологических и обществоведческих дисциплин, включая эволюционную теорию познания. Но первоначально-то она была философской проблемой атомистического направления Античной натурфилософии с такими её представителями, как Демокрит, Лукреций и др. И кому из учёных в наше время придёт в голову обращаться к античной натурфилософии в решении фундаментальных и прикладных проблем современной научной атомистики? Разве что современным поклонникам спекулятивно-философских теоретизирований.
Но в профессиональной философии такие теоретизирования стали непопулярными после распада философской системы Гегеля. В её оценке как «колоссального недоноска, но последнего в этом роде» Ф. Энгельс оказался стопроцентно прав. Остаётся только любительский кадровый резерв философии. В среде философов-любителей по их историко-философскому и историко-научному невежеству спекулятивная атомистика по сию пору популярна. Достаточно обратиться к «космической философии» К. Э. Циолковского с её умопомрачительными фантазиями и теоретическими выкладками по поводу «разумных атомов». Тем не менее, в поздние советские времена по её поводу в Калуге аж приводились ежегодные Циолковские чтения! Псевдофилософские, а уж псевдонаучные — тем более.
Нарядус исторически преходящими, в философии всегда были, есть и до конца времён будут проблемы вечные. Они из эпохи в эпоху не получают своего не то что общепризнанного, но хотя бы широко признанного решения, но только в каждую историческую эпоху ставятся заново в новых исторических формах.
Разумеется, таковы в первую очередь проблемы моральные. У православных философов в понимании причин их вечности полная ясность: пороки человеческие со времён первородного греха одни и те же, а меняются только исторические формы их проявлений. Да и в целом вечные философские проблемы смысла человеческой жизни и мировой истории рода человеческого, места и роли человечества во Вселенной, войны и мира и др. на поверку оказываются сугубо религиозными по своей сути. И в современную эпоху всесторонней культурной, моральной и прочей деградации христианской Ойкумены за пределами огради храмов и монастырей силами одного только православного богословия в них адекватно ориентироваться невозможно. Требуется и адекватная православная философия.
9. Наконец, о христианской вере и философии. Начну с того, что, вопреки современным псевдоправославным нападкам отдельных авторов из комментаторского актива РНЛ на эволюционизм как таковой, православное богословие и православная историософия сугубо эволюционные. Их эволюционизм восходит непосредственно ко Св. Апостолу Павлу (См. [2 Кор., 3: 14-16.], [Гал., 3: 24]). Его общеметодологические законы теоретических исследований многовековых общественно-исторических процессов были по-своему переоткрыты в 19-м веке К. Марксом — применительно к эволюционизму экономической теории, на материале истории экономических учений. Понимал эту общую методологию и А.С.Хомяков с его принципом «возвратного хода» историософских исследований:
«Хотите узнать, что́ было, — сперва узнайте то, что́ есть.
Возвратный ход, т. е. от современного к старому, от старого к древнему, не может создать истории; но он, и он один, может служить её поверкою.
…Впрочем, точно так же, как люди строили правильные силлогизмы гораздо прежде, чем написаны были правила силлогизмов, история приняла в себя возвратный ход критический без ведома читателей и писателей. Всякий историк начинает adovo (от яйца; с самого начала. — лат.); но исправление истории начинается всегда с времени, ближайшего к самим писателям» [29, с. 33].
Поскольку эволюция в любой своей форме суть, прежде всего, процесс необратимый, эта методология позволяет в мысленных реконструкциях истории систематически избегать их неаутентичности. То есть, ошибочных «модернизаций» этой истории в ключе мысленного «опрокидывания» на эту историю специфики современных, развитых форм изучаемых общественно-исторических феноменов. Например, «опрокидывания» на античную форму атомистических учений, которые на деле были по-язычески Богоискательскими, современных форм атеизма. (В статье «Атомизм» Большой Советской энциклопедии 70-х годов можно увидеть соответствующий конкретный пример, где акад. Б. М. Кедров утверждал, что атомистика всегда была оплотом мировоззренческого материализма и атеизма.)
Всё это, естественно, жизненно важно понимать в мысленных реконструкциях истории взаимоотношений Богоокровенного, неизменного в своей догматике христианского вероучения с исторически изменчивой европейской философией. И не только с философией христианской эры, но и с философией античной.
В связи с последней тот же А.С.Хомяков сначала ссылается на Св. Климента Александрийского: «Философия воспитала эллинов ко Христу, как закон воспитал евреев» (Цит. по [30, с. 178].) В связи с историей усвоения православным богословием понятия Св. Иоанна Богослова «Бог-Слово» уже от себя продолжает: «Итак, скажем ли мы, что появлением этого термина (Вернее говоря, понятия. — С. А.) знаменуется прогресс в развитии Церкви? Отнюдь нет, ибо полнота церковной мысли чувствуется и в выражениях Ап. Павла; но дело в том, что явился новый слушатель. Иудей, римлянин, грек-мастеровой ничего бы не поняли, если бы Ап. Павел заговорил о Слове. Это выражение не пробуждало бы в них никакой идеи: оно бы для них не имело смысла. Но к Церкви Христовой примкнул новый личный элемент, новая историческая жизнь — воспитанная греческой философией» [30, с. 186].
И в целом античная философия дала Церкви соответствующий той исторической эпохе понятийный аппарат для облачения Новозаветного Откровения в общезначимую словесно-понятийную форму. Что́, собственно, и является одной из главных задач христианского богословия — катехизатороской задачей. «Изречение неизреченного», можно сказать, было и есть его извечная му́ка. Но она необходима. И в каждую историческую эпоху христианской эры определялась своим понятийным аппаратом. А ему вплоть до появления науки Новоеврепейского исторического типа более, как в философии, негде было разрабатываться и совершенствоваться. Естественно, со своими больши́ми издержками. Со своими соблазнами уклоняться в ереси. Со своими реальными соблазнениями. Но это был единственно возможный путь, предопределённый Св. Апостолом Павлом: «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» [1 Кор, 11: 16-19].
Популярно такое истолкование этих слов Апостола: речь идёт о рассаживании первых христиан за столами совместной Евхаристической трапезы. Да, но ведь не за свадебными же столами, а за столами соборного Таинства с обильными излияниями высших даров Святого Духа на христиан этой первоначальной христианской эпохи — эпохи «Огненной Церкви». А далее-то последовала многовековая история соборного утверждения Догматов как ограждений от ересей, которые отчасти были неизбежными в человеческих попытках «изречения неизреченного». И от духовно злонамеренных ересей надо чётко отличать добросовестные уклонения в еретичества всё по той же первопричине крайне трудной задачи человеческого соединения огня живой веры с холодным рациональным разумом — с мышлением в словах и понятиях.
Таким образом, без использования выработанных философией категорий и в философию же «погружённой» логики Аристотеля не было бы возможно Святоотеческое богословие.
Об аристотелевской логике надо сказать особо. Ничего иного в деле теоретического мышления для христианских богословов не было ни в Святоотеческую эпоху, ни в последующие вплоть до формирования науки новоевропейского исторического типа. А логика эта знает только работу рационального мышления с готовыми понятиями и дедуктивными частными выводами из общих положений. То, с какой крайней осторожностью в богословских вопросах следует пользоваться аристотелевским формально-логическим аппаратом, Святые Отцы чётко понимали. «Точное изложение православной веры» преп. Иоанна Дамаскина мне как профессиональному логику в этом плане представляется особенно показательным.
Но и с последующей католической схоластизацией христианского богословия всё не однозначно негативно. Дело в том, что логика — наука крайне специфическая. Она имеет свои собственные понятия о понятиях, суждениях, умозаключениях и доказательствах как основных логических формах мышления. Но работает она преимущественно не на этих своих понятиях, а на понятиях извне — из самых разных областей человеческого познания и опыта. В наше время данное обстоятельство аксиоматически очевидно. Достаточно просмотреть любой современный задачник по логике: сплошь задачи не по логике как таковой, а логические задачи по темам самых разных областей знаний вплоть до задач на бытовые темы. Отдельные задачи на понятия само́й логики, образно и точно говоря, подобны единичным песенным вальсам о вальсах в многообразии песенных и инструментальных вальсов на другие темы. И здесь полная аналогия с грамматикой языка. Её правила сами по себе не работают. Они работают только при наполнении текстов конкретными содержаниями неграмматического порядка.
И уж тем более наука Логики требовала своего, образно говоря, конкретного полигона,когда отрабатывала свои собственные понятия и методы. Им в западном христианстве и стало схоластизированное христианское богословие. Наряду со всеми своими богословскими издержками еретического толка, на нём отрабатывалось всё такое, чего не было в первородной, авторской Аристотелевой версии формальной логики. Здесь достаточно упомянуть одни лишь круговые схемы, компактно и наглядно отражающие взаимодействия объёмов понятий разной степени общности, авторство которых неправильно приписывается Л. Эйлеру (1707-1783). В частности, они проясняют до очевидности словесно весьма неочевидный логический закон, согласно которому в отрицательных суждениях их понятия-предикаты всегда мыслятся в полном объёме. А что касается издержек и заблуждений схоластики в области само́й науки Логики, то они как раз и стимулировали «переворачивание метода» Ф. Бэконом в смысле взаимоотношений опытных знаний с теоретическими, которое положило начало науке современного исторического типа.
Научная революция 16-17-го веков отчасти была детищем мощных секуляризационных процессов, запущенных Реформацией как духовной реакцией западного христианства на системный кризис католичества. Но в дальнейшем и сам НТП чем дальше, тем сильнее подхлёстывал эти процессы. За пределами церковной ограды стало особенно интенсивно эволюционировать историческое христианство, которое, как известно, к эсхатологическому концу времён обречено на полное вырождение. И на финальное перерождение на иудаистский манер до такой крайней степени, что бывшая христианская Ойкумена примет «на ура» Антихриста как конкретное физическое лицо, лжемессию и лжеспасителя. Спасётся, по Христову обетованию, только Священный остаток в Его Церкви — пастыри и чада, способные претерпеть жестокие гонения последних лет мировой истории. В этом историософском вопросе у православных никаких сомнений быть не должно. Вопрос только в конкретных сроках, а признаки прописаны как в Новом Завете, так и в Ветхозаветной книге пророка Даниила.
Главной современной историософской проблемой мне представляется усмотрение их конкретно-исторических форм, поскольку человечество в начале 21-го столетия от Р. Х. и впрямь вплотную приблизилось к самым последним десятилетиям своей истории в её посюстороннем, земном формате. Глобальные проблемы человечества пока представляются такими, разрешение которых выше человеческих сил, причём не интеллектуальных, научно-технологических, а моральных. Апокалипсические предчувствия сопутствовали всей истории христианства, ибо само христианство суть религия последних веков мировой истории. Русские люди были к ним особенно склонны. Но теперь, весьма вероятно, «всё всерьёз». Это, как в случае мнительного человека, который с отрочества ежегодно «находит» у себя новые смертельные болезни, но таким манером доживает до глубокой старости, где уже и впрямь «всё всерьёз».
Но в этой связи не могу согласиться с общим настроем В. Ю. Катасонова, согласно которому искушения НТП роду человеческому и есть чисто антихристовы искушения. Искушения Антихриста как конкретного выходца из еврейского народа, по пророчествам Апокалипсиса и Самого́ Спасителя, будут сугубо духовного качества. Они будут искушениями не новыми чудесами грядущих человеческих наукоёмких супертехнологий, а искушениями натуральными чудесами и знамениями от демонической духовности: «И творит великие чудеса и знамения, так что и огонь низводит с неба на землю перед людьми. / И чудесами, которые дано было ему творить перед зверем, он обольщает живущих на земле…» [Откр., 13: 13-14.] Непосредственные предтечи сына погибели также будут отнюдь не атеистически настроенными адептами культа НТП, но тоже чудотворцами от демонической духовности. Спаситель говорит о них: «Тогда, если кто скажет вам: «вот здесь Христос» или «там», — не верьте. / Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения, чтобы прельстить, если возможно, и избранных.» [Мф., 24: 23-24.]
А вот в какой области эта проблематика — в богословской или в православно-философской? В основном, во второй. По-современному вербализованное православное богословие даёт современному философу концептуальную основу анализа, не повреждённую ересеологиями. Ту самую основу, которая «обуздывает» свободу философских поисков, не позволяя им устремиться во все стороны от Истины — Господа нашего Иисуса Христа. Но сам предмет православной философии — не христианское вероучение, не его апологетика (по-своему и даже сугубо актуальная в наше время), не методические проблемы его катехизации для миссионерской деятельности Церкви Христовой. (Если угодно — прикладного аспекта православного богословия по подобию педагогического аспекта наук, которым надо обучать новые поколения их кадров). Её предмет — историческое христианство, а оно чем дальше от эпохи начала секулярных процессов Нового времени, тем более располагается за пределами церковной ограды.Которое с этой эпохи неуклонно становится всё более сложным и многообразным. Которое в настоящую историческую эпоху, как никогда ранее, далеко от былых благих намерений христиан обустроить по-христиански культуру, государство и право, образование, политику и др. Которое в эсхатологической перспективе и вовсе обречено на полную неудачу, из чего Новый Завет изначально не делал секрета для его исповедников. (Единственное вероучение, изначально и полностью свободное от какого-либо социального утопизма.) Вот этому-то особо сложному предмету, как мне представляется, и соответствует православная философия — по-современному окультуренная методологически, избавленная от былых иллюзий философов по поводу возможностей философских методов познания, смиренномудрая на началах православного богословия.
Такова моя конкретизация слов В.Ю.Катасонова, резюмирующих его размышления о христианской философии: «Жизнь настоятельно диктует необходимость более тесной смычки богословия с нашей повседневной жизнью. Эту «смычку» и можно назвать христианской философией. Она стихийно создается, просто мы не всегда даем себе в этом отчет. Яркий пример — «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», принятый Архиерейским Собором РПЦ в 2000 году. По сути эти «Основы» — часть христианской философии, относящаяся к учению об обществе» [2]
Что касается общей концепции В. Ю. Катасонова относительно ролей науки, философии и богословия в современной православной культуре, то она имеет свои спорные общие места, требующие уточнений.
«Философия, — пишет он, — может и должна стать важнейшей частью христианского мировоззрения. Последнее можно сравнить с домом, состоящим из фундамента, стен и крыши. Фундамент — христианское богословие. Стены — христианская философия. Крыша — науки, которые также должны быть освящены духом христианства» [2]
В каком именно смысле науки должны быть освещены духом христианства? В богоискательском? Нет. В плане своих общих и частных методологий познания? Нет. Только в нравственной ориентации научных поисков. В первую очередь, конечно, прикладных исследований, в которых человеческие целеполагания могут быть как благими, так и богомерзкими поистине сатанински. (Одна нейтронная бомба чего сто́ит!) Но, как я показывал в начале [22], и фундаментальные научные исследования с новоявленной «добродетелью» любознательности учёных уже ставит серьёзнейшие моральные проблемы.
«Христианское мировоззрение можно также сравнить с деревом. Корни его — богословие (не только школьное богословие, но и богословие в более широком смысле, как теория и практика общения человека с Богом). Корни дерева вбирают в себя питательные вещества из земли; в нашем примере это познание Бога через восприятие Духа Святого. Ствол дерева — христианская философия как система общих взглядов на видимый мир (физический и социальный).»[2]
Какого именно типа эти общие христианские взгляды на материальный мир? Только бы не фундаменталистские-«шестодневческие»! Проблема современного христианского мировоззрения и решаться должна на современном уровне научного мировоззрения, равно как и на современном уровне православной историософии.
«Родословная» традиционной широты философского мышления как в античной Европе, так и на Востоке той же исторической эпохи восходит к философскому Богоискательству, к поискам Космологического (Вселенского) Первоначала. Развитие науки Нового времени (тем более — в эпоху нынешних внутринаучных интеграционных процессов) развенчало «всеохватную» широту философии за пределами религиозных проблематик. Религия в христианскую эру стала совсем другой: не философы нашли Бога, но Сам Бог в лице Иисуса Христа вошёл в мировую историю в качестве её Персонажа со Своим Новозаветным Откровением. В условиях, когда светские псевдоисториософии потерпели полный провал, неискажённая христианская историософия по всем пунктам согласуется с опытно данной историей в большом и в малом (Кстати, наипервейший критерий истинности теорий в науке современного исторического типа. Как интересно!).Для понимания этого надо только по существу и разносторонне понимать христианское вероучение, чем себя обычно не утруждали и не утруждают его идеологические оппоненты.
Поэтому традицию широкого всемирно-исторического и вселенского мышления, «космическую философию» пора вернуть из светских блоков философии в её исконно религиозное лоно. «Самодостаточный» человеческий разум расписался в своём бессилии в этой области, а в области христианского богословия и религиозной философии он не «самодостаточен», но опирается на Богооткровенные знания. Эту версию можно ценностно отторгнуть, но тогда интеллектуально честный и методологически корректный философ должен отторгнуть и самоё концепцию причастности философии к вечным проблемам, к вечным истинам и вечным ценностям. В этом плане гораздо честнее откровенно позитивистское понимание философии в духе «ИФ-эсхатологии» Ф. Энгельса: философия как особая отрасль культуры себя изжила и должна бесповоротно уступить место науке с её зрелым самосознанием в лице эволюционной гносеологии.
Возвращая вечные философские проблемы добра и зла, войны и мира, места и роли человечества во Вселенной, смысла человеческой жизни и мировой истории в лоно христианской философии, необходимо помнить, что ереси остаются здесь главным соблазном философствующих умов. В свете историко-философской позиции С. Н. Булгакова пора массово понимать, что прогрессировавшее еретичество европейских философов в вопросах христианского вероучения привело к современному и пока беспросветному глобальному кризису, в который евро-американская цивилизация и культура завели всё человечество. С православных позиций дееспособной представляется только такая религиозная философия вечных проблем, которая отправляется от неискажённых Богооткровенных догматов христианской веры.
В многонациональной и поликультурной России ислам и иудаизм, естественно, дают свои версии религиозной философии с их подходами к вечным проблемам. Эти версии конфликтуют как между собой, так и с христианской версией. Выбор российскими религиозными философами своей позиции определяется их конфессиональной ориентацией. Вместе с тем, все три монотеистических позиции солидарны в том, что человеческий разум в границах своей земнородной и общественно-исторической «самодостаточности», без подпиток из Источника Богооткровенной веры бессилен перед вечными философскими проблемами.
Но, говоря о культурном и национальном многообразии России, не следует забывать, что три монотеистических религии в России далеко не на равных не то что в плане «удельного веса» в её общекультурном поле, но просто по сравнительным количествам россиян, исповедующих православие, ислам и иудаизм. Православие в России всегда было веротерпимо и тактично по отношению к исламу и иудаизму, не пытаясь «оправославить» ни мусульман, ни иудеев. Тем не менее, в российской религиозной философии вечных проблем позиции православной версии остаются доминирующими сообразно количественному доминированию россиян, исповедающих православие.
Тем более не определяет лица возрождающейся религиозной философии России буддизм. Его немногочисленные исповедники живут частично в Калмыкии, частично в Бурятии, частично на Алтае. Буддийская религиозная философия тем более не может в России «делать погоду» в подходе к вечным проблемам, не говоря о религиозной философии индуизма. Как сказано Д. Р. Киплингом, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись. Абсолютному большинству россиян-небуддистов достаточно лишь с уважением относиться к этим островкам духовности и культуры Востока в России. Из попыток «синтезов» спиритуализма Востока и здоровой духовной аскезы Запада в лучших случаях рождается нечто двойственное вроде философии Н. К. Рериха — одного из компетентных востоковедов. В худших случаях рождается нечто откровенно антихристианское типа теософии Е. П. Блаватской. Но обычно рождается просто рекламно красочная религиозно-философская халтура, которой теперь забиты прилавки религиозных и философских секций книжных магазинов России.
Источники:
1. Валентин Катасонов. О философии, домостроительстве и антихристе // РНЛ,05.09.2016.
2. Валентин Катасонов. Христианская философия: фантом или реальность? // РНЛ,13.09.2016.
3. Сергей Абачиев. К серии статей В. Ю. Катасонова о феномене научно-технического прогресса. (Ответные критические заметки профессионала.) // РНЛ, 05.10.2016.
4. Сергей Абачиев. За нерушимый союз Православия и эволюционной науки! (К серии статей о. Константина Буфеева о Библиейском Шестодневе на портале «Русская народная линия») // РНЛ, 06.07.2016.
5. Гайденко П. П. Эволюция понятия науки: становление и развитие первых научных программ. — М.: Наука, 1980. — 367 с.
6. Гайденко П. П. Научная рациональность и философский разум. — М.: Прогресс-Традиция, 2003. — 496 с.
7. Сергей Абачиев. Ответ на статью о. Георгия Городенцева «Страстно́е искушение?!» (Православие и эволюционизм.) // РНЛ, 07.06.2016.
8. Валентин Катасонов.«Капитал» как образчик НЛП. (Карл Маркс создал не экономическую теорию, а почву для революции.) // РНЛ, 27.07.2016.
9. Бубнов В. А. Антимарксизм. (Критика трудовой теории стоимости К. Маркса или о том, как пролетариат эксплуатирует капиталистов.) — СПб.: ДАН, 1999. — 567 с., илл. (В Интернете есть электронная версия.)
10. Ильин И. А. Аксиомы религиозного опыта. (Исследование.) Тт. I-II. — М., 1993.
11. Сергей Абачиев. О религии антихриста. Статья первая. Атеизм — религия бездуховности // РНЛ,16.10.2015.
12. Маркс К. и Энгельс Ф. Собрание сочинений. 2-е издание. — М.: ГИПЛ, 1959. Т. 20.
13. Маркс К. и Энгельс Ф. Собрание сочинений. 2-е издание. — М.: ГИПЛ, 1960. Т. 21.
14. Соловьёв В. С. Соч. в 2-х томах. 2-е изд. Т. 2. — М.: Мысль, 1990. — 822 с. — (Серия «Философское наследие». Т. 111.)
15. Франк С. Л. Духовные основы общества. — М.: Республика, 1992. — 511 с. — (Серия «Мыслители ХХ в.»)
16. Ойзерман Т. И. Главные философские направления. — М.: Мысль, 1971. — 387 с.
17. Ойзерман Т. И. Проблемы историко-философской науки. — М.: Мысль, 1982. — 319 с.
18. Булгаков С. Н. Собрание сочинений в 2-х томах. Т. 1. — М.: Наука, 1993. — 603 с.
19. Сергей Абачиев. О религии антихриста. Статья вторая. Возрождение духовности, которое не радует // РНЛ,19.10.2015.
20. Булгаков С. Н. Собрание сочинений в 2-х томах. Т. 2. — М.: Наука, 1993. — 751 с.
21. Булгаков С. Н. Свет невечерний. — М.: Республика, 1994. — 415 с. — (Серия «Мыслители ХХ века».)
22. Сергей Абачиев. «Мудрость мира сего есть безумие перед Богом» (Эссе на основе несостоявшегося интервью) // РНЛ, 14.08.2015.
23. Русский космизм: Антология философской мысли. — М.: Педагогика-Пресс, 1993. — 368 с., илл.
24. Трубецкой С. Н. Сочинения. — М.: Мысль, 1994. — 816 с.
25. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. 5-е издание. — М.: ГИПЛ, 1961. Т. 18. — 459 с.
26. Н. Бердяев. Смысл творчества. (Опыт оправдания человека.) // www.magister.msk.ru.
27. Сергей Абачиев. О гражданской войне за историю Отечества // РНЛ, 12.08.2015.
28. Абачиев С. К. Современное введение в философию. (Методы философии, её предметы и реальные возможности.): Курс лекций. — М.: Красанд, 2006. — 565 с.
29. Хомяков А. С. Собрание сочинений в 2-х т. Том. 1. Работы по историософии. — М.: Моск. Филос. фонд. Изд-во «Медиум». Журнал «Вопросы философии»: 1994. — 250 с.
30. Хомяков А. С. Собрание сочинений в 2-х т. Том. 2. Работы по историософии. — М.: Моск. Филос. фонд. Изд-во «Медиум». Журнал «Вопросы философии»: 1994. — 477 с.
http://ruskline.ru/special_opinion/2016/noyabr/pravoslavnye_budte_bditelny_filosofiya/
