Л. Н. Беленчук. ПРОБЛЕМА ГРАЖДАНСКОГО ВОСПИТАНИЯ ЛИЧНОСТИ КАК ОСНОВЫ БЕЗОПАСНОСТИ СТРАНЫ ВO 2-Й ЧЕТВ. XIX В.

The PROBLEM of CIVIC IDENTITY AS the BASIS for the COUNTRY’S SECURITY in the 2nd THURSDAYS. XIX.

Беленчук Лариса Николаевна

Belenchuk Larisa Nikolaevna

Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института стратегии развития образования Российской академии образования, г. Москва

PhD, Senior Researcher at the Institute of Education Development Strategy of the Russian Academy of Education, Moscow

ya.lbel@yandex.ru

Аннотация.

Статья посвящена проблеме гражданского становления личности как основы духовной безопасности страны в трудах мыслителей времени царствования императора Николая I. В ней раскрывается подход к темам свободы личности, крестьянской реформы, свободы слова, как их понимали основные представители двух течений общественной мысли того времени – западники и славянофилы. Их представления и идеи противопоставили друг другу в большей степени их исследователи, чем они сами. Показана роль и место гражданского воспитания в социальном движении и общественной мысли того времени.

Abstract.

The article is devoted to the problem of civilian personalities as the basis of spiritual security of the country in the writings of thinkers of the time of the reign of Emperor Nicholas I. It reveals the approach to the themes of personal freedom, peasant reforms, freedom of speech, as understood by the major representatives of two currents of public opinion — the westernizers  and slavophiles. Their views and ideas were put into opposition to each other to a greater extent by their researchers than themselves. The role and place of civic education in the social movement and social thought of that time was also revealed.

Ключевые слова: декабристы, Николай I, западники, славянофилы, реформа освобождения крестьян, свобода слова, воспитание личности.

Keywords: decembrists, Nicholas I, westernizers, slavophiles, reform of the liberation of peasants, freedom of speech, education of the individual.

Как известно, вступление на престол императора Николая I ознаменовалось восстанием декабристов на Сенатской площади. Император был человеком разумным и повелел, во-первых, озаботиться составлением всех претензий, которые имелись у восставших к верховной власти (так называемый свод Боровкова), а во-вторых, обратился к знаменитому уже тогда русскому поэту А.С. Пушкину с необычной просьбой: составить записку о воспитании отечественного дворянства. Император понимал, что такое настроение умов, какое было у представителей аристократии, принявших участие в бунте, не могло возникнуть случайно и само по себе. Казалось бы, почему к Пушкину? Что, было мало компетентных чиновников?

А.С. Пушкин – во-первых, сам представитель родовитого дворянства, к тому же хорошо знакомый со многими обвиняемыми по делу декабристов. Но самое главное – Пушкин знал (или интуитивно чувствовал?) то, чего не могли достоверно знать чиновники – он знал настроения, чаяния, представления той среды, о которой шла речь. Он как великий поэт мог глубже осознавать причины того печального положения дел, когда опора строя, его «тело», восстало против «головы». В своей Записке, поданной императору Николаю, А.С. Пушкин писал: «Лет 15 тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светскою образованностью или шалостями; литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления, воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний. 10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни, наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные» [8, с. 314-315].  Идеологию либерализма и политизацию высших слоев поэт видит главными причинами выступлений.

Эту же причину выдвигает историк В.О. Ключевский в своем «Курсе русской истории»: «Значительная часть людей, которых мы видели в списке осужденных лиц по делу 14 декабря, вышла из этого пансиона (речь о пансионе Николя), или воспитана была такими гувернерами» (иезуитами – Л.Б.). И далее: «Многие молодые люди большого света получили воспитание под руководством иезуитов, сменивших прежних гувернеров-вольнодумцев» [8, с. 317]. Правда, уважаемый историк почему-то считает, что в итоге воспитанники эти обладали «теплым патриотическим чувством», которое, видимо, и позволило им поднять руку на законную российскую власть.

В одной из статей русский педагог В.Я. Стоюнин, в целом положительно оценивая воспитательное воздействие французских гувернеров на своих подопечных, тем не менее, приводит отрывок из воспоминаний одного родовитого дворянина: «Воспользуемся теми же воспоминаниями, чтобы представить другой тип русского гувернера-француза в лице шевалье де Ролен де Бельвиль, который, воспитывал сыновей того же Голицына: «Не слишком молодой, умный и весьма осторожный, он старался со всеми быть любезен и умел всем нравиться – старым и молодым, господам и даже слугам. Обхождение его со мною (мальчиком) с самой первой минуты меня пленило… Во время наших прогулок он часто забавлял меня остроумною болтовней; об отечестве своем говорил как все французы, без чувства, но с хвастовством, и с состраданием более, чем с презрением, о нашем варварстве. Мало-помалу приучил он меня видеть во Франции прекраснейшую из земель, вечно озаренную блеском солнца и ума, а в ее жителях избранный народ, над всеми другими поставленный… При слове религия он с улыбкой потуплял глаза, не позволяя себе, однако же, ничего против нее говорить; как средством, видно, по его мнению, пренебрегать ею было нельзя. Он познакомил меня с именами (не с сочинениями) Расина, Мольера, Буало, о которых я, к стыду моему, доселе не слыхивал, и возбудил во мне желание их прочесть. Посреди сих разговоров вдруг начал он заводить со мною нескромные речи и рассказывать самые непристойные и даже отвратительные анекдоты: я не знал, что мне делать; я так уже привык в него веровать, что стыдился своего стыда» [15, с. 208-209]. Из этого небольшого отрывка видны особенности такого «воспитания»: привитие чувства восхищения Францией и одновременно неприятия родной культуры, равнодушия  к своей вере, и даже – что еще хуже – иезуитского к ней отношения как к способу добиться определенного поведения. О том, что этот «воспитатель» еще и занимался растлением своего подопечного, не приходится и говорить.

А.С. Пушкин в своей записке также в самых отрицательных тонах говорил о частных пансионах, делая вывод о пагубности частной школы как таковой: «Воспитание в частных пансионах не многим лучше; здесь и там оно кончается на 16-летнем возрасте воспитанника. Нечего колебаться: во что бы то ни стало должно подавить воспитание частное» [11, с. 319].

Таким образом, образование в высшем слое российского общества – дворянстве – оставляло желать лучшего. И особенно это касалось его национальной, исторической основы – ее просто не существовало. Вместо любви к Отечеству воспитывали уважение, и даже преклонение перед западноевропейской культурой. Критерием образованности считалось знание иностранного (преимущественно французского) языка. Многие из русских мыслителей и даже писателей неудовлетворительно владели русским языком, ведя переписку, дневники, записки по-французски.

Именно по этой причине во 2-й четверти XIX в. остро встал вопрос о воспитании личности, которое основывалось бы на гражданской и национальной идентичности. Можно сказать, что Первое философическое письмо П.Я. Чаадаева (1936) сыграло здесь роль детонатора. Обвинив российское общество в отсутствии национального самосознания, собственного просвещения и культуры, его автор пробудил в читающей публике чувства патриотизма, желание утвердиться на своей собственной, а не заимствованной основе. Студенты Московского университета, возмущенные упреками Чаадаева, хотели призвать автора Философического письма к ответу за оскорбление Родины. Их едва смирил гр. Строганов, попечитель Московского учебного округа, к которому они обратились с протестом.

Но гораздо более важным, чем студенческие волнения, следствием письма стало пробуждение национальной мысли, гражданского самосознания. В 40-е годы начинается оформление двух стратегических мировоззренческих течений в русской общественной мысли – западничества и славянофильства, которые в разных вариантах существуют по сей день.

Западничество в самом общем смысле можно охарактеризовать как приверженность ко всем формам и явлениям образованности западных народов,  в сравнении с которыми наше отечество представлялось адептам этой культуры  неразвитым и невежественным. Заимствование форм чужого языка не прошло даром для дворянства, проложив дорогу заимствованию доктрин. Язык способствовал усвоению смыслов западноевропейского образования, рационалистического по своему духу, отличительной чертой которого было противостояние светской школы и богословского схоластического образования.

У нас же духовное просвещение само по себе не было враждебно, и никогда не противодействовало светскому образованию: например, в числе преподавателей и устроителей духовных учебных заведений были усердные почитатели и пособники мирской просветительной деятельности Петра I – Феофан Прокопович, Стефан Яворский, Дмитрий Ростовский, Митрофан Воронежский (из них двое последних прославлены Церковью в лике святых).

Противопоставление веры и науки, просвещения и «религиозного мракобесия» было общим признаком всего западничества. Церковь, по их мнению, была устаревшим, архаичным институтом, мешающим просвещению. Либералов  же отличали и свои собственные черты, среди которых: неприязнь к авторитету, ко всему официальному, требование свободы во всех отношениях вплоть до полного анархизма и отрицания всяческих правил; натурализм (приложение выработанных в естественных и политэкономических науках понятий к духовной жизни человека), при этом наиболее существенными потребностями признавались физические нужды, и в удовлетворении их виделся идеал человеческого благополучия; пренебрежение к исторической жизни и преданию народа (либерализм с этой точки зрения явление вполне абстрактное). С другой стороны, опираясь на науки в основном опытные, либерализм является «ярым противником всяких отвлеченностей, не проверенных посредством опыта»; требуя свободы для всех, либерализм сам ее и отрицает: неуважение к преданию ведет к отрицанию того, что дорого и свято для других, т.е. ограничению чужой свободы; требуя свободы в науке, либерализм сам проводит исключительный догматизм, попирая науку и делая ее рупором своих идей. Анализ идей либерализма блестяще провел киевский исследователь П.А. Линицкий [см. 5, с. 201-204].

Поиски русского самосознания – основы воспитания личности —  проходили как в  западном духе (идей Просвещения и немецкой религиозной мысли – Гегель, Шеллинг), так и духе  самобытном, национальном, православном.  По последнему пути пошли славянофилы, мыслители, прекрасно (часто лучше, чем западники) знакомые с характером западноевропейского просвещения, но не удовлетворенные им и понимавшие его беспочвенность в России. В историографии ХХ в. бытовало мнение, будто бы истинными «апостолами личности» были именно западники, а славянофилы, будучи их антиподами, подчиняли личность разным внешним факторам (государству, общине, церкви). Однако, право личности на свободу отстаивали и те, и другие, но понимали ее по-разному. Стержнем мировоззрения западников была свобода личности, подчиняющаяся юридическим законам. Славянофилы, не менее западников утверждавшие свободу личности, не отрицая внешних регуляторов этой свободы (законов, судов, и пр.), в первую очередь подчиняли ее нравственному закону, данному Богом, отмечая преходящий и относительный характер законов человеческих.

За основу своих размышлений славянофилы взяли православное мировоззрение, основанное не на рационализме, но на совокупных силах личности, включающих в себя рассудок как составную часть, подчиненную духовно-нравственному ядру. Христианская антропология понимает человека в триединстве духа, души и тела. Помыслы человека исходят не из головы, но от сердца. Гражданское воспитание проистекает из чувства любви к Родине и своему народу. Отсюда и воспитание должно, прежде всего, воздействовать на сердце человека, а затем уже – будить его мысль и побуждать к действию.

Разное отношение к теме личности и ее свободы обусловливало и разное понимание важнейшего события времени — крестьянской реформы. Западники требовали немедленного освобождения крестьян от личной и экономической зависимости, славянофилы же видели всю глубину и сложность проблемы устройства крестьянства (да и дворянства!) при сломе всех прежних отношений, быта, культуры. Поэтому свою миссию они усматривали в подготовке общества к предполагаемым переменам.

Ю.Ф. Самарин, будучи образованнейшим человеком своего времени, и входя в Комитет крестьянской реформы, глубоко задумывался о судьбах России и ее народа, в частности, о той пропасти, которая лежала между просвещенными ее слоями и крестьянством.  Одновременно с освобождением крестьян, писал Ю.Ф. Самарин, нам нужны: «веротерпимость,  прекращение полицейской проповеди против раскола, гласность и независимость суда, свобода книгопечатания как единственное средство выгнать наружу все зараженные соки, отравляющие нашу литературу, и через это самое вызвать свободное противодействие искренних убеждений и честного здравомыслия» [14, с. 318]. Преобразования России виделись ему в некоем комплексе, одной из сторон которого было освобождение крестьян.

Известный меценат и издатель, близкий славянофилам, А.И. Кошелев также являлся сотрудником крестьянского комитета. У самого Кошелева в имениях было 5 школ, в которых он обучил около 1000 человек [13, с. 59]. В своих записках он отмечал: Одно из основных возражений против освобождения крестьян – то, что они недостаточно образованны. «…Но кто определил, чем определяется степень образования? Нет ли недоразумения в самом понятии об образовании (как возможности, прежде всего, быть хозяином своих способностей и трудов)? Не упущено ли в этом случае из вида нечто, стоящее выше образования – просвещение, которое человека делает человеком?  Для того, чтобы распоряжаться своими действиями не нужны сведения… из географии и истории, не нужна самая грамотность, конечно, во всех отношениях вожделенная, еще менее необходимы обычаи и привычки так называемых благовоспитанных людей; достаточно для этого, полагаю, здравого смысла, просветленного и утвержденного искренней верой…» [9, с. 213-214].

В народе есть суеверия, пишет далее А.И. Кошелев, но в каком же народе их нет? Народ покорен властям не из раболепия, но из убеждения, что всякая власть от Бога. Кто же образует крестьян, если они действительно не образованы? Нельзя ожидать образования для крепостных людей от их помещиков, писал А. И. Кошелев [9, с. 215-216].   В этом, надо сказать, издатель ошибался: помещики на волне реформы, хорошо понимая необходимость образования для свободных крестьян, стали устраивать школы для них почти повсеместно. Пока в государстве разрабатывался подход к реформе,  многие помещики (С.А. Рачинский, Ю.Ф. Самарин, Л.Н. Толстой, Тенишевы и другие) устраивали у себя в имениях школы по своей собственной инициативе и разумению.

Некоторые представители славянофильства еще до реформы освобождали своих крестьян, или всемерно облегчали бремя их повинностей. В то же время борец за освобождение русского народа А.И. Герцен пользовался огромными доходами с отцовских имений, живя в Лондоне и издавая там на «крестьянские деньги» «Колокол» и «Полярную звезду». П. А. Чаадаев поступил еще проще: сознавая, что рабовладелец – больший раб, чем крепостной крестьянин, он продал своих крестьян соседу-помещику, который сделал их жизнь почти невыносимой [16, с. 27].

Славянофилы прекрасно сознавали, какой груз ответственности ложится на них в деле отмены крепостного права. Иван Васильевич Киреевский, один из родоначальников славянофильства, писал своей сестре Марии, желавшей тотчас освободить всех своих крепостных: «Правда у нас теперь толкуют постоянно об эмансипации (освобождении крестьян – Л.Б.) – Кошелев, Хомяков и другие. Но я их  мнения не разделяю. Не потому, чтобы я считал хорошим и полезным для России оставить навсегда крепостное состояние, не потому даже, чтобы я считал это возможным (крепостное состояние должно со временем уничтожиться, когда предварительно будут сделаны в государстве другие перемены: законность судов, независимость частных лиц от произвола чиновников – и многие другие, которых здесь исчислять не нужно), но в теперешнее время, я думаю, что такая всеобъемлющая перемена произведет только смуты, общее расстройство, быстрое развитие безнравственности и поставит Отечество наше в такое положение, от которого сохрани его Бог! И что такое свобода без законности? Зависимость от продажного чиновника вместо зависимости от помещика. Но выгоды помещика больше или меньше связаны с благосостоянием  его крестьян…Чиновник же не связан ничем, кроме своей выгоды и другими чиновниками, тоже продажными» [7, с. 32-33].

У А.С. Хомякова было свое видение реформы. Он пытался примирить необходимость развития в русском обществе начала личности и традиций общинности. «Устраняя вопрос о праве на личность, он основывал будущий порядок вещей на чисто поземельных отношениях между землевладельцем и сельскою общиною. Необходимость сохранить ее неприкосновенность при всех будущих преобразованиях составляла одно из коренных его убеждений. Он дорожил ею не только как самородным произведением народной жизни и как вернейшим средством застраховать право крестьян на землю от тех несчастных и неизбежных случайностей, которых бы не вынесли разобщенные личности, но еще более как нравственною средою, в которой лучшие черты народного характера спасались от заразительного влияния крепостного права»,  — писал о нем его друг Ю.Ф. Самарин [14, с. 330]. Хомяков сам управлял своими крестьянами, встречаясь и разговаривая с ними на мирских сходах, делал все распоряжения гласно и открыто, не прячась за поверенных. Когда он решил осуществить давнюю свою идею перевода крестьян с барщины на оброк, он сделал это не вдруг, но предварительно обсудив с крестьянами каждый пункт своего проекта [14, с. 333-334].

Если А.С. Хомяков подчеркивал воспитательный, нравственный характер общинного труда, то А.И. Герцен, так же высоко ставя значение русской общины, ценил ее как прообраз коммунизма вследствие отсутствия частной собственности на землю. В его работах мы находим анализ положения общины и большую симпатию к русскому крестьянину. В работе «Русский народ и социализм» (1851-1852) Герцен, защищая крестьян от нападок одного французского автора,  писал: «Крестьяне редко обманывают друг друга; между ними господствует почти неограниченное доверие, они не знают контрактов и письменных условий». «У русского крестьянина нет нравственности, кроме вытекающей инстинктивно, естественно из его коммунизма (на самом деле – из христианского миропонимания – Л.Б.); эта нравственность глубоко народная; немногое, что известно ему из Евангелия (крестьяне посещали воскресные службы в храме, а значит, им было много известно из Евангелия, читаемого там каждую литургию – Л.Б.), поддерживает ее; явная несправедливость помещиков привязывает его еще более к его правам и общинному устройству» [5, т. 7, с. 321-322]. И еще («О развитии революционных идей в России», 1858): «Сельская Россия, всему внешне подчиняясь, на самом деле ничего не приняла из преобразований Петра  I. Он чувствовал это пассивное сопротивление; он не любил русского крестьянина и ничего не понимал в его образе жизни. …Русский крестьянин многое перенес, многое выстрадал; он сильно страдает и сейчас, но он остался самим собою… он низко склонил голову и несчастье часто проносилось над ним, не задевая его; вот почему, несмотря на свое положение, русский крестьянин обладает такой ловкостью, таким умом и красотой, что возбудил в этом отношении изумление Кюстина и Гакстгаузена»[1] [5, т. 7, с. 263].

В идеях А.И. Герцена отражалась протестантская мысль об автономии личности, которая в его интерпретации приводила к оправданию не только человеческих слабостей и недостатков, но и прямого зла. Отказавшись от духовного осмысления личности в рамках национальных духовных традиций, он свел ее к кантовскому «категорическому императиву». Народные традиции воспитания становились, таким образом, ненужной помехой на пути к новому пониманию становления человека. А далее — материалистическое понимание целей жизни и сути человека все более захватывало российское просвещенное общество, несмотря на то, что сам Герцен не совсем ему сочувствовал. В его художественном произведении – повести «Поврежденный» (т.е. «сумасшедший» — Л.Б.) описывается встреча героя-автора с неким господином, путешествующим для лечения по Италии с доктором [5, т. 7]. Лирический герой А.И. Герцена более на стороне «поврежденного», чем материалиста-доктора.

Огромное значение имеет герценовская концепция общины, в которой он видел залог самобытного и антизападного (если угодно, антикапиталистического развития России).  В его теории социальной революции личность также  носит жертвенные черты. В условиях русской действительности, писал Герцен, только та личность приобретает ценность и социальное значение и силу, которая готова пожертвовать своими личными интересами для блага народа, для его освобождения от рабства и невежества. Что же это за особая сила, присущая русскому человеку? По Герцену, она закладывается в общине. Экономический принцип общины – противоположность теории Мальтуса: она «предоставляет каждому место за своим столом». Чем больше детей в семье, тем она богаче – каждый из них получает от общины надел. Крестьянин, покидающий на время общину, не теряет прав на землю, лишить их его может только мирской сход при полном единодушии. Вследствие этого сельский пролетариат в России невозможен.

Рассуждения Герцена о западноевропейском человеке проникнуты с одной стороны верой в его силы, достоинство, с другой – пренебрежением и даже какой-то брезгливостью. «Меня просто ужасает современный человек. Какая бесчувственность и ограниченность, какое отсутствие страсти, негодования, какая слабость мысли, как скоро стынет в нем порыв, как рано изношено в нем увлеченье, энергия, вера в собственное дело! – И где? чем? когда эти люди истратили свою жизнь, когда они успели потерять свои силы? Они растлились в школе, где их одурачили; они истаскались в пивных лавках, в студенческой одичалости; они ослабли от маленького грязного разврата; родившиеся, выращенные в больничном воздухе, они мало принесли сил и завяли потом, прежде, нежели расцвели; они истощились не страстями, а страстными мечтами. … Одно утешение и остается: весьма вероятно, что будущие поколения выродятся еще больше <…> измельчавшая Европа изживет свою бедную жизнь в сумерках тупоумия, в вялых чувствах без убеждений, без изящных искусств, без мощной поэзии» [5, т. 6, с. 109].

Западнический подход к личности развил и К.Д. Кавелин в своих работах «Взгляд на юридический быт древней России», «Наш умственный строй»  и других трудах. Он утверждает, что когда христианская идея о достоинстве личности перешла в мир гражданский и начала в нем осуществляться, частные союзы заменились общим государственным союзом, цель которого – «всестороннее развитие человека, воспитание и поддерживание в нем нравственного достоинства». Миссия христианской церкви окончена, коль скоро ее идеал стал осуществляться в государстве. «Полное развитие личности, подготовленное христианством, возможно лишь в государстве» [цит. по: 10, с.  100-101]. Источник взгляда Кавелина – философия Гегеля, протестантское учение о духе. Сущность личности – свобода, появляется вследствие того, что человек противополагает себя всему натуральному, природному. Это и есть самосознание. Когда человек признает и в других такую же личность – его личное сознание расширяется и делается общечеловеческим. При этом церковь играет роль некоего регулирующего общественного института среди многих других. «Как скудно и фальшиво это понятие о христианстве, видно уже из того, что свободное развитие личности может принять направление прямо враждебное христианству;  и  это действительно мы видим в новейшей истории, особенно же в современных европейских обществах», пишет П.А. Линицкий [10, с. 106].

Теперь обратимся к мыслителям, попавшим в западники стараниями их исследователей. Наиболее полно тему личности развил выдающийся русский критик В.Г. Белинский.  Личность у В.Г. Белинского как будто совершенно автономна и независима: «каждый человек сам себе цель; назначение каждого человека развить в себе все человеческое, общее и насладиться им» [цит. по: 10, с. 179]. В письме к В.П. Боткину от 28 июня 1841 г. он писал: «Во мне развилась какая-то дикая, бешеная, фантастическая любовь к свободе <…> Личность человеческая сделалась пунктом, на котором я боюсь сойти с ума <…>» [3, с. 168]. Судя по эпитетам, сам автор сознавал не только всю силу, но и противоестественность этой любви. Белинский, однако, при решении вопроса о свободе личности, признавал ее божественную природу. В книге С. Ашевского (1911) [1] отмечается, что для Белинского был характерен культ сильной и знающей личности: кто не образован, тот почти не человек. С. Ашевский, тем не менее, утверждает, что Белинский на первый план ставит религиозно-нравственное воспитание. Посмотрим, так ли это.

Наиболее полно В.Г. Белинский сформулировал идеал личности и ее воспитания в  своей известной статье «О детских книгах». У Белинского в статьях много евангельских и святоотеческих мотивов. Так, вслед за  Коменским, Фребелем он повторяет мысль, взятую у ранних христианских мыслителей, что воспитание – это выращивание, а воспитатели – садовники. Криво посаженное деревце криво и вырастет – эта мысль знакома христианской педагогике с самых ранних времен. «Да, младенец есть молодой, бледно-зеленый росток, едва выглянувший из своего зерна; а воспитатель есть садовник, который ходит за этим нежным, возникающим растением» [2, с. 64].

Родительская любовь к детям должна быть, по мысли Белинского, выше естественной. Естественная любовь есть и у животных. «Но, повторяем, естественная лю­бовь, основывающаяся на одном родстве крови, еще далеко не составляет того, чем должна быть человеческая любовь. Из родст­ва крови и плоти должно развиться родство духа, которое одно прочно, крепко, одно истинно и действительно, одно достойно высокой и благородной человеческой природы». И продолжает: «Мы сказали, что отец любит свое дитя, потому что оно его рождение; но он должен любить его еще как будущего человека, которого Бог нарек сыном своим и за спасение которого он принял на кресте страдание и смерть. При самом рождении отец должен посвятить свое дитя служению Богу в духе и истине, и посвящение это должно состоять не в от­торжении его от живой действительности, но в том, чтобы вся жизнь и каждое действие его в жизни было выражением живой, пламенной любви к истине, в которой является Бог. Только такая любовь к детям истинна и достойна называться любовью; всякая же другая есть эгоизм, холодное самолюбие» [2, с. 64]. Никак невозможно сказать, что это мог писать атеист и материалист, каким его представляла советская, да и в определенном смысле, дореволюционная историография!

«Но кто не сделался прежде всего человеком, тот плохой гражданин, плохой слуга царю», пишет Белинский. И поясняет, что он понимает под выражением «быть человеком»: «Под человечностью мы разумеем живое соединение в одном лице тех общих элементов духа, которые равно необходимы для всякого человека, какой бы он ни был нации, какого бы он ни был звания, состояния, в каком бы возрасте жизни и при каких бы обстоятельствах ни находил­ся, – тех общих элементов, которые должны составлять его внут­реннюю жизнь, его драгоценнейшее сокровище и без которых он не человек. Под этими общими элементами духа мы разумеем до­ступность всякому человеческому чувству, всякой человеческой мысли, смотря по глубокости натуры и степени образования каж­дого» [цит. по:  12; с. 276].

В конце статьи автор приводит слова В.А. Жуковского: «При мысли великой, что я человек, всегда возвышаюсь душою», которые обычно трактовались как гимн человеческого достоинства и гордости. В.А. Жуковский же в этом стихотворении говорил не о величии человека в его самоопределении, а о его величии в богоподобии.  Стихотворение «Теон и Эсхин» посвящено двум товарищам, из которых один искал развлечений, а другой тихо жил дома, трудясь и любуясь природой. Первый вскоре воротился домой и стал завидовать жизни своего друга. Смысл стихотворения в том, что священна жизнь человека только в связи с Творцом, а не сама по себе. Что бывает с нею, когда человек уповает только на самого себя, Жуковский показывает на судьбе второго товарища, который вернулся с разочарованием и горечью в сердце. Исток этого мотива – евангельская притча о блудном сыне.

Т.Н. Грановский, которого также традиционно относят к родоначальникам западничества, всю свою жизнь повторял, что «прогресс заключается в нравственном самосовершенствовании». В этом он был полностью солидарен со славянофилами и бесконечно спорил с А.И. Герценом. Чтобы быть внутренне свободным, человек должен перенести свой центр из своей собственной в другую, высшую природу. Возвышение над нашей природой во имя своего «я» может быть, по его мнению, только прыжком вверх, за которым следует падение.

Таким образом, мы видим, что позиция славянофилов и западников по отношению к проблеме гражданского воспитания личности во многом совпадала: главными ее темами были личная свобода человека как основа его социализации, правда, понимаемая ими по-разному (одними – внешне, как свобода от угнетения, другими – внутренне, как свобода от зла), свобода слова (борьба с излишествами цензуры), нравственное значение крестьянской общины, воспитывающей в духе соборности, взаимопомощи, жертвенности. Эти идеи и были основой духовной самобытности, а следовательно и безопасности России в тот период и остаются актуальными в качестве бесценного исторического опыта по сей день.

Список литературы.

1. Ашевский С. Белинский в оценке его современников. СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, — 328 с.
2. Белинский В.Г. Избранные педагогические сочинения. М., 1982.
3. Белинский В.Г. Избранные философские сочинения. М., 1941.
4. Бердяев Н.А. О характере русской религиозной мысли XIX века. // Н.А. Бердяев. Собр. соч., т. 3. Париж, 1989.
5. Герцен А.И. Собр. соч. в 30 тт. М., 1950-1954.
6. Кавелин К. Д. Наш умственный строй: статьи по философии и истории русской культуры. М..Правда 1989. – 656 с.
7. Киреевский И.В. Разум на пути к истине. М., 2002.
8. Ключевский В.О. Курс русской истории. М.: Соцэкгиз, 1937. Часть V. – 596 с.
9. Кошелев А.И. Записки (1812-1883). М., 2002.
10. Линицкий П.А. Славянофильство и либерализм. Киев, 1882.
11. Пушкин А.С. О народном воспитании. //Хрестоматия по истории педагогики. Составители: Овчинников А.В., Беленчук Л.Н., Никулина Е.Н. Т. 2. М., 2016.- 735 с.
12. Очерки истории школы и педагогической мысли в СССР. XVIII — первая половина XIX века. М., 1973. С. 276.
13. Русская беседа. 1858, № 1, с. 1-57.
14. Самарин Ю.Ф. Православие и народность. М., 2008.
15. Стоюнин В.Я. Педагогические сочинения. М., 1892.- 567 с.
16. Шашков С. Эпоха Белинского.//Дело, 1877, № 5.

[1] Известные мемуаристы, писавшие о путешествии в Россию.