Догматические (теологические) основания российской государственности и национальной безопасности

Предлагаем вашему вниманию работу нового автора РЭОШ —  Александра Игнатенко с Украины. Советуем также ознакомиться с его книгой «Критика падшего разума», выложенной в библиотеке сайта. В контексте деятельности Русского экономического общества она представляется весьма серьезной и актуальной.

Часть 1. Страшная правда о русской душе.

После столетнего господства различных форм западных идеологий в России (коммунизм, либерализм), мы наблюдаем постепенное «возвращение блудного сына», русского самосознания к истине. Русский ум начинает приходить в себя и понимать, что империя есть собственная, богоустановленная и проверенная столетиями форма существования российской государственности, восходящая к Византии, что Москва — есть Третий Рим, а Русская Православная Церковь – их духовная основа.

Но если православная имперская форма государственного устройства России является органической и собственной, тогда как получилось, что мы утратили её?! Как могло случиться, что Православная Церковь и церковная культура, которые были положены в основание русского национального самоопределения и создания российской государственности — потерпели сокрушительный крах в начале XX ст.?!

Исчерпывающий ответ на этот вопрос дает прот. Г.Флоровской в своей книге «Пути русского богословия». Русский богослов довольно подробно исследует духовную историю России в контексте истории Православной Церкви, государства и культуры. Отцу Г.Флоровскому удалось не только собрать колоссальный эмпирический материал по каждой исторической эпохе, но и внутренне пережить духовную трагедию России. В центре внимания автора история церковной культуры и ее кризис, и, вместе с ними, история трагедии всей русской культуры.

Фундаментом церковной культуры является богослужение и богословие. Автор книги делает акцент на втором аспекте. И не случайно, поскольку богословие в логической форме определяет границы исповедания, его отличие от других религиозных конфессий и традиций. Богословие отражает процесс осмысления членами Церкви внутреннего содержания христианского учения, раскрывает внутреннюю связь между отдельными его частями, обеспечивает истинность мистического богопознания, историческую преемственность и самотождественность духовного содержания учения. Но и этим его значение не исчерпывается. Совместно с богослужением (культом), богословие определяет содержание культуры, общественно-политического и даже экономического устройства цивилизации («Философия культа» П.Флоренского, «Церковь и интеллигенция» арх. Рафаила (Карелина)). Митрополит Филарет Московский всегда подчеркивал необходимость богословствовать и рассматривал богословие единственным и незаменимым основанием целостной духовной жизни.

Основной вывод, который следует при внимательном прочтении книги прот. Г.Флоровского, состоит в том, что истинной причиной системного кризиса российской имперской государственности является духовный разрыв с Византией в XVI в., а, следовательно, и разрыв с Вселенским Церковным Преданием (основу которого составляет православное византийское богословие и патристика), — заменой его местным, национальным. Как это сегодня ни парадоксально звучит, богословская наука последние пять столетий, даже в церковных кругах, встречала враждебность и непонимание, а временами порождала «неожиданный адогматизм и даже агностицизм, мнимого благочестия ради». Русский «обскурантизм» (ересь новых гносимахов), пишет отец Георгий, явился роковой трагедией в истории русской церковной культуры. Такое отношение к богословию, в итоге, и привело к тому, что русское церковное сознание в историческом развитии утратило органическое единство, не пережило, во всей полноте, патристику и византизм. Не прошло школу христианского эллинизма и не овладело отеческим богословием изнутри. К сожалению, этот вывод русского богослова остаётся актуальным и в наши дни. Вселенское Церковное Предание, по-прежнему, остаётся в России не только «забытой религией», но и непознанным духовным сокровищем.

Таким образом, противоречивый и драматический характер исторического развития России теснейшим образом связан с кризисом церковной культуры, и, прежде всего, богословия. История Церкви составляют внутреннюю, субстанциональную основу всемирной истории. Церковь есть, по словам преп. Максима Исповедника, ипостасное ядро единства Бога и мира, пасхальный и эсхатологический исход Таинства в мир и мира в Таинство. Церковь — есть Мистагогия как «путь Таинства» в истории. Это процесс взаимопроникновения в Христе образа и первообраза, энергий человеческой и божественной природы [В. М. Живов «Мистагогия» Максима Исповедника и развитие византийской теории образа. По изд.: Художественный язык средневековья. М., Наука, 1982 г. с. 108-127. [Электронный ресурс]. URL: http://krotov.info/history/00/zhivov/zhivov_01.html].

Кризис церковной культуры, происходил, согласно историческим исследованиям прот. Г.Флоровского, в несколько этапов.

Первый этап. Это кризис русского византизма в ХVI веке, кризис византийской культуры в русском духе, повлёкший выпадение русской мысли из патристической традиции. Этот кризис был настоящей трагедией русского православия. «В самый решительный момент русского национально-исторического самоопределения, — пишет Г.Флоровский, — Византийские традиции прервались. Византийское наследие было оставлено и полузабыто. В этом отречении «от греков» завязка и существо Московского кризиса культуры…». «Заимствованная византийско-христианская культура не стала «общенародной» сразу, а долгое время была достоянием и стяжанием книжного или культурного меньшинства. Это было неизбежной и естественной стадией процесса» [Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. — [Электронный ресурс]. + URL: http://www.vehi.net/florovsky/puti/01.html].

Непосредственной причиной разрыва культурной преемственности выступили сначала поездка греческого митрополита Исидора на Флорентийский собор, и затем падение Византии. Религиозное сознание восприняло эти события как свидетельство наступления конца этого мира.

Падение Константинополя воспринималось как возможная опасность для чистоты греческой веры и отсюда недоверчивость к грекам живущим «во области безбожных турок поганского царя». Разрыв духовной преемственности, отмечает отец Георгий, приводит сужению православного кругозора, подмене Вселенского Церковно-исторического Предания национальным, падению авторитета и интереса к Византии [Там же].

В XV-м веке обозначается поворот к Западу. В конце XV века в Новгород и Москву проникает ересь жидовствующих. Параллельно в Новгороде идет сближение с латинством. Распространяется «Геннадиевская» Библия, написанная в католическом духе. Католический дух проникает в церковную жизнь. Латинское становилось постепенно ближе греческого. В XVI-м веке проходит Стоглавый собор, в котором отрыв от греков очевиден. В XVI веке происходит распад иконного письма в русской иконописи: отрыв от иератического реализма и увлечение декоративным символизмом (аллегоризмом). Преобладание Русского Царства над Русской Церковью – было политическим актом решительного отречения от Византии [Там же].

Второй этап кризиса церковной культуры соответствует первой открытой встрече России с Западом в XVI веке, которая заканчивается тотальным отступничеством церковной иерархии и отпадением в унию. Этот период истории прот. Г.Флоровский называет «псевдоморфозой религиозного сознания, псевдоморфозой православной мысли…» [Прот.Г.Флоровский. Пути русского богословия» — [Электронный ресурс]. URL: http://www.vehi.net/florovsky/puti/02.html. ].Псевдоморфоза – это замена одного элемента системы другим (чуждым ему), с сохранением внешних форм исходного. Псевдоморфоза – ложная фальшивая форма.

«Это была острая романизация Православия, — отмечает русский богослов, — латинская псевдоморфоза Православия. На опустевшем месте строится латинская и латинствующая школа, и латинизации подвергается не только обряд и язык, но и богословие, и мировоззрение, и сама религиозная психология. Латинизируется сама душа народа». И далее: « …. при всем этом внутреннем латинизме была удержана каноническая независимость… Но внутренняя свобода и независимость были потеряны, и было утрачено и само мерило для самопроверки… Восточные связи были перерваны. Утверждается чуждая и искусственная, неорганическая традиция, и она как бы перегораживает творческие пути… » [Там же].

Таким образом, резюмирует второй этап кризиса церковной культуры отец Георгий, открытая встреча с Западом окончилась сдачей в плен (киевская ученость). «Сложилась школьная традиция, возникла школа, но не создалось духовного и творческого движения. Сложилась подражательная и провинциальная схоластика, именно «школьное богословие», theologia scholastica. Это обозначило некую новую ступень религиозно-культурного сознания. Но в то же время богословие было сорвано с его живых корней. Возникло болезненное и опасное раздвоение между опытом и мыслью» [Там же].

Третий этап кризиса церковной культуры, в исторической периодизации прот. Г.Флоровского, соответствует великой Смуте XVII века, эпохе народных мятежей и восстаний.

«Кончается этот испуганный век апокалипсической судорогой, страшным приступом апокалипсического изуверства. Вдруг показалось: а не стал ли уже и Третий Рим царством диавольским, в свой черед…

В этом сомнении и в этой догадке исход и тупик Московского царства. Надрыв и душевное самоубийство. «Иного отступления уже не будет, зде бо бысть последняя Русь»… [Прот. Георгий Флоровский Пути русского богословия. — [Электронный ресурс]. URL: http://www.vehi.net/florovsky/puti/03.html].

В бегах и в нетях, вот исход XVII-го века. Был и более жуткий исход: «древян гроб сосновый», — гарь и сруб…» [Там же]

Реформы патриарха Никона, согласно прот. Г.Флоровскому, не означали возвращения к святоотеческой византийской традиции. Это была обрядовая реформа, реформа чинопоследования, возвращение к «греческой» торжественности, пышности и благолепию. Основная тема раскола не «старый обряд», но «Царствие», — резюмирует эту тему прот. Г.Флоровский [Там же].

Г.Флоровский называет раскол социально-политической утопией. Не «обряд», но «Антихрист» есть тема и тайна русского Раскола» [Там же]. «Мечта раскола была о здешнем Граде, о граде земном, — теократическая утопия, теократический хилиазм. И хотелось верить, что мечта уже сбылась, и «Царствие» осуществилось под видом Московского государства. Пусть на Востоке четыре патриарха. Но ведь только в Москве единый и единственный православный Царь (срв. у Арсения Суханова, в его «статейном списке», о его споре с греками)…

И это ожидание было теперь вдруг обмануто и разбито…» [Там же].

Основная предпосылка и источник раскола, согласно отцу Г.Флоровскому, в подмене идеи спасения священным укладом и обрядом (чином), «Типиконом», в ложном понимании природы Церкви и её Таинств. Духовную основу раскола, — выносит жестокий приговор русскому народу прот. Г.Флоровский, — составляет одержимость, мечтательность, беспокойство и мнительность, отсутствие духовного трезвения. Это выход, исступление из истории, отрыв от соборности [Там же].

Таким образом, раскол явился непосредственным следствием разрыва с Византией и патристической традицией. Правильная оценка духовного содержание раскола имеет свою актуальность для всей последующей истории России и Русской Церкви.

После смуты участие иноземцев в русской жизни становится все более ощутимым. В русской иконописи отмечается сильное влияние западных гравюр, а в церковном пении мы видим сильное влияние «польских» певчих, которые поют «согласием органным».

В ХVII-м веке западное влияние усиливается в самой церковной жизни. И главный путь этого влияния идет из Киева. Католические идеи, пишет русский богослов, проникают в высшие сословия общества (сам царь и его сын Алексей) и в высшие ступени церковной иерархии (архиереи).

«С окончанием века наступает псевдоморфоза и в Московском просвещении… Москва борется с наступающим из Киева латинофильством. Но нечего было противопоставить из своих залежавшихся и перепутанных запасов. Призываемые греки оказывались мало надежными, при всей их эрудиции…

И побеждает Киев…» [Там же]

Четвёртый этап кризиса церковной культуры приходится на петербургский переворот и церковную реформу Петра Великого.

«В системе Петровских преобразований, пишет отец Георгий, церковная реформа не была случайным эпизодом. … Это был властный и резкий опыт государственной секуляризации («перенесение к нам с Запада так сказать еретичества государственного и бытового», заметил однажды Голубинский) [Прот. Г.Флоровский. Пути русского богословия. — [Электронный ресурс]. URL: http://www.vehi.net/florovsky/puti/04.html].

Именно поэтому, реформа Петра была не поворотом, а переворотом. «И именно с Петра и начинается великий и подлинный русский раскол … Раскол не столько между правительством и народом (как то думали славянофилы), сколько между властью и Церковью. Происходит некая поляризация душевного бытия России. Русская душа раздваивается и растягивается в напряжении между двумя средоточиями жизни, церковным и мирским» [Там же].

Государственная власть при Петре самоутверждается, и во имя своего первенства стремится подчинить, вобрать и включить в себя Церковь, лишив её самостоятельности и независимости. Система церковно-государственных отношений при Петре вводится и провозглашается в «Духовном регламенте».

«Смысл «Регламента» очень прост и слишком ясен. Это есть программа Русской Реформации…» [Там же].

«Регламент», — даёт оценку реформы церковно-государственных отношений прот. Г.Флоровский, — был общим делом Феофана Прокоповича и самого Петра. Это манифест и декларация новой жизни. Это было требование признать и принять новую программу жизни, — признать новый порядок вещей и принять новое мировоззрение. Это было требование внутреннего перелома и приспособления...». Петр в России хотел церковное управление организовать так, как было оно организовано в протестантских странах» [Там же].

Прот. Флоровский отмечает, что по своему мировоззрению Петр был человеком Реформации и Самарин, верно, заметил о нём, что «он не понимал, что такое Церковь, он просто ея не видел, и потому поступал, как будто бы ея не было». «Источник церковных «реформ» Петра именно в этом религиозном неведении и нечувствии…». И было что-то демоническое во всей Петровской эпохе [Там же]. «Феофан исходит из известного реформационного принципа или постулата: cujus regio, ejus regio. Государь, и именно как государь (Landesherr), есть «хранитель обеих скрижалей», custos utriusque tabulae. И ему принадлежит вся полнота власти над его землей и на его земле, «верховенство над землею» (Landeshoheit), всеобъемлющее jus territorii… И Церковь ведь внутри этой его земли…» [Там же].

Русский богослов подводит итог Петровской Реформе следующим образом: Петровская Реформа в целом не удалась. «Реформация» осталась внешним насилием, — она заставила церковное тело сжаться, но не нашла симпатического отзвука в глубинах церковного сознания, « …. в своем эмпирическом составе и в историческом образе жизни Русская Церковь была глубоко встревожена и сотрясена этой «реформацией» [ Там же].

В России фактически был установлен некий «цезарепапизм» в духе Реформации. Церковное сознание не приняло и не признало фактический «цезарепапизм», и мистическая полнота Церкви была сохранена [Там же]

«Петровская Реформация, — пишет отец Георгий, — разрешилась протестантской псевдоморфозой церковности и … «вавилонским пленением» Русской Церкви…» [Там же].

До воцарения Елизаветы Петровны, протестантизм находился под покровительством государства, а петровское правительство старалось создать впечатление, что православие есть своеобразный ритуалистический протестантизм и ему не противоречит. Впоследствии Екатерина II даже утверждала, что между православием и лютеранством почти нет различий.

В Аннинское время, т. е. при Бироне, к православию относились как к вредному суеверию. «О, коль многое множество под таким предлогом людей, — вспоминал Амвросий Юшкевич, — духовных, а наипаче ученых, истребили, монахов порасстригали и перемучили. Спроси ж за что. Больше ответа не услышишь, кроме того: суевер, ханжа, лицемер, ни к чему годный. Сие же все делали такою хитростию и умыслом, чтобы вовсе в России истребити священство православное и завесть свою нововымышленную беспоповщину» [Там же].

Только в Екатерининское время положение изменилось. Но к этому времени уже подросли поколения местных великороссийских латинистов. Школа оставалась латинской. «Колония» окрепла, но колонией не перестала быть.

Новая школа, пишет дальше отец Георгий, была чужой латино-польской колонией в родной земле. От славянского языка отвыкали, Писание, грамматика, риторика и пиитика изучались на латыни. Создавалось гнетущее впечатление, что в этой школе меняют, если еще и не веру, то национальность. Молились ещё по-cлавянски, а богословствовали по латыни. Доходило до того, что ученики не умели сразу писать по-русски, а должны были сначала выразить свою мысль по-латыни, а затем перевести её на русский язык. «От сего происходили священники, которые довольно знали латинских и языческих писателей, но мало знали писателей священных и церковных » [Там же].

«Строится, — резюмирует отец Георгий, — западная культура. Даже богословие строится западное…» [Там же]. « В этом причина, — сетует Г.Флоровский, — и того тоже еще не изжитого отношения к богословской науке, как к иностранному и западному изобретению, навсегда чуждому для православного Востока, которое так трагически мешало и мешает оздоровлению русского религиозного сознания и освобождению его от предрассудков старины и новизны..» [Там же].

«Наступает господство латино-протестантской схоластики. Школа остается латинской по языку, метод преподавания и учебный быт не изменяются» [Там же]. Но, отмечает отец Георгий, самым худшим было то, что школьная система имела неорганический характер, при котором богословское преподавание не оживлялось непосредственным опытом церковной жизни. Все это «школьное» богословие было в собственном смысле беспочвенным. Оно взошло и взросло на чужой земле. «Точно надстройка над пустым местом… и вместо корней сваи… Богословие на сваях, — вот итог XVIII-го века» [Там же].

«Вот этот болезненный разрыв в самом церковном сознании есть, быть может, — с горечью резюмирует результаты реформы прот. Г.Флоровский, — самый трагический из итогов Петровской эпохи. Создается некое новое «двоеверие», во всяком случае: двоедушие…» [Там же].

Во второй половине века возникают и развиваются все основные русские секты, с ярко выраженным мечтательным и мистическим содержанием: хлыстовство, скопчество, духоборство, молоканство.

В Екатерининское время создаются в России крепкие колонии немецких сектантов— гернгутеров, менонитов, «моравских братьев», которые приносят с собой апокалипсическую мечтательность, склонность к иносказаниям и «духовному» толкованию Слова Божия.

Начинался ХVIII-ый век, — завершает исторический анализ петровского переворота отец Георгий, — попыткой Реформации в Русской церкви, при Екатерине предлагается проект «реформы» в духе Просвещения, но заканчивается ХVIII-ый век монашеским возрождением и подъемом духовной жизни [Там же].

При Александре государство, отмечает Г.Флоровский особенности взаимоотношений между государством и Церковью, делает шаг вперёд, дальше Петра и Феофана, по узурпации Церкви. Если петровское государство подчинило себе Церковь скорее извне, то при Александре государство вновь сознает себя священным и притязает на религиозное главенство. Заключается Священный Союз как некое предварение Тысячелетнего Царства и создается « Министерство духовных дел и народного просвещения» (указ от 14 октября 1817 года), призванное соединить веру и силу власти. «Сугубое министерство», которое отец Георгий называет министерство религиозно-утопической пропаганды, должно было объединить все исповедания или «церкви». Обер-прокурор «вступает в клир Церкви» в качестве «местоблюстителя внешнего епископа». [Прот.Г.Флоровский. Пути русского богословия. — [Электронный ресурс]. URL: http://www.vehi.net/florovsky/puti/05.html].

Это был замысел религиозного возглавления и сосредоточения культуры в руках государства. «Министерство духовных дел и народного просвещения» явилось новым звеном в развитии церковной реформы и нового церковно-политического режима Петра Великого. Новое министерство возглавил кн. А.Н.Голицын, бывший обер-прокурор Синода, исповедовавший «универсальное христианство» как и император Александр. Синод вводится в систему государственной администрации «духовных дел», как особое «отделение греко-российского исповедания. Это была «великая химера универсального христианства», по замечанию Де-Местра. «Режим Священного Союза означал закрепощение совести и духа. Эта была самая притязательная форма этатизма, — этатизм теократический» [ Там же].

Подводя итоги духовной истории послепетровского периода в России, прот. Г.Флоровский отмечает, что в этих условиях «западничество» было неизбежно, к преданиям духовной жизни удалось вернуться только по западному пути и примеру [Там же].

Учиться богословию приходилось по иностранным книгам и руководствам. На протяжении почти всего XIX века почти все богословские исследования проводились на основе латинских и немецких книг. Поэтому возникала потребность изучать эти языки и читать иностранные книги. В результате богословская мысль испытывала острое влияние чужой конфессиональной среды, вовлекалась в трудные ненужные споры, а душа раздваивалась и отрывалась от твердых устоев.

Наибольшая опасность, — делает важное замечание прот. Г.Флоровский, — коренилась в том, что духовные школы не были органически связаны с церковной жизнью. «Духовное юношество годами жило в искусственной изоляции полуправославной и полурусской школы. Поэтому развивались навыки абстрактного теоретизирования, развивался своеобразный мечтательный интеллектуализм» Волна западных мистических увлечений начинает спадать только с восстановлением созерцательных монастырей в России и возвращением к православным преданиям [Там же].

Заканчивается петровский период русской истории Собором 1917-1918 годов и восстановлением патриаршества [Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. — [Электронный ресурс]. URL: http://www.vehi.net/florovsky/puti/08.html].

«Орел Петровского, на западный образец устроенного самодержавия выклевал это русское православное сердце. Святотатственная рука нечестивого Петра свела первосвятителя Российского с его векового места в Успенском соборе. Поместный собор Церкви Российской от Бога данной ему властью поставит снова Московского Патриарха на его законное неотъемлемое место» (из речи арх. Иллариона Троицкого, 23 октября 1917 г.) [Там же].

В заключительной главе своего труда, отец Георгий подводит итоги исторического развития церковной культуры, истории русского богословия [Прот. Георгий Флоровский Пути русского богословия. — [Электронный ресурс]. URL:http://www.vehi.net/florovsky/puti/09.html].

В истории русской культуры, — пишет русский богослов, — нет непосредственной цельности, нет целостной духовной жизни. Влияние чувствуется сильнее, чем творческая самодеятельность, русская душа расплывается во временах и несоизмеримые душевные формации срастаются между собой. Эта сложность от чрезмерной впечатлительности, «всемирной отзывчивости» и предательской склонности к культурно-историческим перевоплощениям: «Нам внятно всё – и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». В этих странствиях по временам и культурам душа рискует потеряться и не вернуться к самой себе [Там же].

«Слишком часто она (русская душа – А.И.), – продолжает отец Георгий, — заболевала этим мистическим непостоянством. Слишком привыкли русские люди праздно томиться на роковых перекрёстках, у перепутных крестов. «Ни Зверя скиптр нести не смея, ни иго лёгкое Христа»… Нет решимости сделать выбор. Нет воли принять ответственность. Есть что-то артистическое в русской душе, слишком много игры. Душа растягивается. Тянется и томится среди очарования…. Но не было в русской душе этой жертвенности, не было самоотречения перед истиной, этого последнего смирения в любви. Душа двоится и змеится в своих привязанностях. И позже всего просыпается в душе логическая совесть, — искренность и ответственность в опознании. Два соблазна зачаровывают русскую душу. Соблазн священного быта, это соблазн древней Руси, соблазн «старообрядчества», оптимизм христианского устроения на исторической земле – как тень за ним следует апокалипсическое отрицание в расколе. И соблазн пиитического утешения, это соблазн «новой интеллигенции», западнической и народнической, в равной мере…» [Там же].

Перманентный кризис в истории церковной культуры в начале XX века приводит её к катастрофе. В истории Русской Церкви образовался болезненный разрыв, между богословием и благочестием, между богословской учёностью и молитвенным богомыслием, между богословской школой и церковной жизнью» [Там же].

Богословская наука, подводит итоги развития богословской науке в России русский богослов, принесенная в Россию с Запада, оставалась инославным включением в церковноорганическую жизнь. Богословская наука развивалась в слишком искусственной среде, перестала быть разысканием истины и исповеданием веры, не привлекала внимание в широких церковных кругах. Богословская наука оказалась ненужной, встречала непонимание, мнительное недоверие и прямое недоброжелательство.

«Рождалось какое–то темное воздержание и уклонение от знания, своего рода богословская афазия, неожиданный адогматизм и даже агностицизм, мнимого благочестия ради, — ересь новых гносимахов [Там же].

Гносимахия, по Флоровскому, грозила духовному здоровью и самому духовному деланию. Возникала опасность душевное принять за духовное. Вне богословской проверки русская душа становилась нестойкой беззащитной в искушениях. [Там же].

Русский «обскурантизм», подчеркивает прот. Г.Флоровский, явился роковой трагедией в истории русской церковной культуры. «Обскурантизм» зародился, как тревога и протест против заимствованной и самодовлеющей учености, не укорененной в действительности религиозного опыта и жизни. Богословие перестало выражать и свидетельствовать веру Церкви. И преодолеть его может только творческая богословская мысль, когда она вернется к церковным глубинам, и высветит их изнутри» [Там же].

Русское богословие в своем развитии путь церковно-исторических воспоминаний прошло слишком бегло и недостаточно полно пережило патристику и византизм. Русская богословская школа ещё должна пройти самую строгую школу христианского эллинизма. Русское богословие не овладело отеческим богословием изнутри.

Восстановление патристического стиля, глубокое укоренение в Церковь, и жизнь в этой таинственной, сверхвременной и целостной традиции, — вот первый и основной постулат русского богословского возрождения [Там же].

Таким образом, противоречивый и драматический характер исторического развития России связан с преждевременным её разрывом с Византией и христианским эллинизмом. Духовные плоды византийской православной цивилизации, положенные в её основание (это, прежде всего византийское богословие), не были присвоены и осмыслены русским церковным сознанием. Православное богословие и святоотеческое предание были забыты и оставлены. Этот разрыв, начиная с XVI века, положил основание перманентному кризису церковного сознания и церковной культуры. Кризис в церковной жизни повлек за собой кризис в общественно-политической и культурной жизни. Единство и гармония церковного православного сознания постоянно разрушались католическим и протестантским богословием, которые заняли место православного после разрыва Москвы с Византией. Сформировалось духовное двоедушие или двоеверие. С одной стороны, произошло окатоличивание (романизация) и протестантизация (германизация) церковного сознания, а, с другой, была удержана каноническая независимость и непрерывность в духовном опыте и русском благочестии. Но в богословии отеческий метод, внутренняя свобода и независимость были потеряны. И, самое главное, было утрачено и само мерило для самопроверки. В России утверждается чуждая и искусственная, неорганическая традиция.