Две даты в трехсотлетней летописи Северной столицы России стоят особняком, забвение им не грозит: 8 сентября 1941 года — День начала блокады Ленинграда и 27 января 1944 года — День ее снятия. Самое зловещее и самое радостное события в истории города разделили почти 900 дней, за которые защитники Ленинграда совершили свой беспримерный подвиг.
Первые месяцы
В тот роковой день, когда части вермахта, взяв Шлиссельбург, замкнули кольцо вокруг Ленинграда, немецкая авиация сбросила на него 6327 зажигательных и 48 фугасных бомб. Заполыхали 183 пожара, один из которых уничтожил Бадаевские склады. И пусть хранившихся там продуктов городу в нормальных условиях хватило бы от силы на два дня, именно это событие стало мрачным предвестием грядущего голода.
Первую бомбардировку родного города хорошо запомнил видный отечественный историк, заслуженный деятель науки РФ, профессор Аполлон Давидсон, встретивший войну 12-летним подростком: «Я сидел спиной к окну, читал «Графиню Монсоро». Вдруг на меня падает одеяло, которым было завешено окно. Оказалось — к счастью, поскольку следом посыпались осколки разбитого стекла: в кинотеатр «Форум» попала комбинированная фугасно-зажигательная бомба. Раздались крики людей, лай собак…»
Первый мощный удар немецкой авиации принес и первые жертвы среди ленинградцев. Они открыли нескончаемый список блокадных потерь. С этого страшного дня город стал фронтом, у которого не было тыла. Сомкнув клещи у Ладоги, взять Ленинград с ходу гитлеровские войска не смогли — сказались последствия летних сражений 1941 года. Они принесли нацистам не только большие успехи, но и беспрецедентные с начала второй мировой потери. Конечно, их не сравнить с катастрофой, постигшей Красную Армию, однако ни через четыре недели, как поляки, ни через шесть недель, как французы, советские солдаты сопротивления не прекратили. Более того, потери в живой силе и технике, понесенные в первые месяцы войны, вынудили нацистскую верхушку скорректировать амбициозный план «Барбаросса». Приняв стратегическое решение сконцентрироваться на наступлении на Москву, фюрер приказал высвободить для него не позднее 15 сентября 1941 года большую часть подвижных соединений и 8-й авиакорпус. Ленинград решили брать измором — голодом, холодом, артобстрелами и бомбежками.
Участие в этой операции принимали и воинские соединения из многих государств Европы. Показательно, что 7-му отделу (спецпропаганды) политуправления Ленинградского фронта пришлось вести работу не только на немецком, но и на финском, норвежском, шведском, испанском, голландском и французском языках.
В трудные дни осени 1941 года к солдатам вермахта обратился австрийский коммунист Фриц Фукс, работавший в радиокомитете Ленинграда. Начав свою пламенную речь с вопроса «Немецкий солдат! Подумал ли ты о том, что значит война с Советским Союзом, чем и когда она может кончиться?», Фукс закончил ее пророческими словами: «Ты близко подошел к Ленинграду, немецкий солдат… Но запомни — дальше не пройдешь… Ленинграда ты не увидишь!»
Особый разговор — о роли Финляндии в блокаде города на Неве. Памятуя о том, как много сделали финские пособники нацистской Германии для того, чтобы максимально увеличить число жертв блокады, странно было видеть колесивший в 2013 году по улицам Санкт-Петербурга белый микроавтобус с большой фотографией барона Карла Густава Маннергейма. Современная российская «маннергеймиада» включает телепередачи, жизнеописания «Маннергейм в Петербурге», «Женщины в судьбе Маннергейма», «Маннергейм и Польша». Нет только в этом ряду работ «Маннергейм и блокада Ленинграда» или «Маннергейм и узники финских концлагерей».
Характеризуя царившие в них порядки, финский историк Эйно Пиэтола писал: «Порка была настолько распространена в лагерях, что начальству приходилось в определенное время отчитываться об ее эффективности. Розгой служил привязанный к деревянной ручке пучок изолированной медной или стальной проволоки. Сильный удар этим пучком приходился, как правило, на спину пленного. Костей он не деформировал, но причинял адскую боль».
А вот показания чудом выжившего красноармейца Алексея Романова: «10 марта 1942 г. нас из концлагеря №2 (Северная точка) отправили на ст. Кутижма. В лагере помещалось в небольшом бараке 200—220 человек. Пища наша состояла из полугнилого картофеля, не вымытого и не очищенного, и хлеба — 200—250 граммов, но при условии, если выполнил норму; если же не выполнил, то «пайка» не получаешь, и, кроме того, бьют тебя палками. В нашем лагере Кутижма умерло с 10/III по 13/VII 440 человек, а оставшихся 160 человек полуживыми привезли в Петрозаводск. Из этих 160 человек потом еще половина умерли, потому что до такого состояния довели людей власти лагеря. Особенно отличался фельдшер — финн-палач Лехтинен, который вместо медпомощи избивал нас, русских, до полусмерти. На моих глазах 4 апреля 1942 г. замучили моего двоюродного брата Романова Владимира, 26 лет».
Профессор Санкт-Петербургского государственного университета Владимир Барышников разоблачил миф о «благородстве» финского командования, якобы отказавшегося двигаться дальше старой границы с СССР 1939 года: «31 августа 1941 года финские войска вышли к бывшей границе между Финляндией и СССР на Карельском перешейке и сразу же стали ее переходить. Но тут они натолкнулись на глубоко эшелонированную линию укреплений — на так называемый Карельский укрепрайон (КАУР). По мощности эти укрепления можно сравнить с Лужским оборонительным рубежом на южных подступах к Ленинграду, который с ходу пытались взять немецкие войска, и не смогли. Чтобы прорвать КАУР, финскому командованию были нужны колоссальные силы, как людские, так и технические. Немцы обходили Лужский укрепрайон, наступая через Кингисепп, а финнам оставалось перемалывать свою армию, пытаясь взять советские укрепления. Потери были серьезные… Тем временем немцы подошли к Пулково, Урицку, Лигово, то есть в предместья Ленинграда, и здесь встали — на Пулковских высотах завязались ожесточенные бои, прорваться к городу с юга немцы не смогли. Финны точно так же не смогли прорваться с севера, и обе армии остановились».
Наступление финских войск было остановлено мужественными защитниками Ленинграда, но не Маннергеймом.
Жизнь и смерть
До начала блокады из трехмиллионного Ленинграда успели эвакуировать 636 тысяч человек. Когда кольцо окружения замкнулось, в Ленинграде оставалось 2 млн 544 тыс. гражданского населения, включая свыше 100 тыс. беженцев из захваченной финнами Карелии, а также из Прибалтики и Ленинградской области. Вместе с населением пригородных районов блокированными оказались 2 млн 887 тыс. человек, в том числе около 400 тыс. детей.
Может показаться невероятным, но не все имевшие возможность уехать ею воспользовались — мысль о блокаде просто не приходила в голову! Проходившие практику в Тульской области студенты 2-го Медицинского института Ленинграда в конце августа вернулись в родной город по собственной инициативе, проделав рискованный путь в пустых эшелонах, которые шли в город на Неве для эвакуации оборудования промышленных предприятий.
Очень скоро ленинградцы оказались на голодном пайке. Нормы снабжения быстро сокращались. В начале сентября рабочие и ИТР получали 600 грамм, с 12 сентября — 500, с 2 октября — 400, с 13 ноября — 300, с 20 ноября — 250 грамм хлеба в день. Служащим в начале сентября полагалось 400 грамм, потом паек сократился до 125 грамм, как и у иждивенцев и детей. Впрочем, хлебом эта темная масса, на 40 процентов состоявшая из солода, овса и шелухи, а позже целлюлозы, называлась чисто символически. Что-то сверх этого полусъедобного куска каждый должен был добыть сам. Или умереть.
Трагедией была потеря карточек, особенно в начале месяца и на всех членов семьи. «Я крикнула так, что остановился трамвай, — вспоминала блокадница Анна Викторовна Кузьмина. — Рука вернулась к карману, а там — ни кармана, ни карточек…»
«От голода все чувства притупляются. Один день был похож на другой. Ждали либо спасения, либо гибели. Моей мечтой было лежать на кровати, рядом с которой стоял бы ночник и лежала краюха хлеба. Чтобы, просыпаясь, я мог от нее отщипывать. Спали, не раздеваясь, в пальто и всем прочем», — вспоминал профессор Давидсон. Он провел страшную зиму 1941— 1942 гг. в самом центре Ленинграда. Его сверстница Таня Савичева жила по адресу 2-я линия Васильевского острова, дом 13. Именно ей принадлежит один из самых пронзительных документов блокады. Дневник 12-летней девочки — хронику ухода из жизни рядовой ленинградской семьи — невозможно читать спокойно и сегодня, 70 лет спустя: «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня».
Обессиленную девочку удалось вывезти на «Большую землю», а спасти ей жизнь — нет. 1 июля 1944 года она умерла в эвакуации в Шатковской райбольнице Горьковской области.
В общей сложности за время блокады от голода, холода, болезней, бомбежек и артиллерийских обстрелов погибли около 1 млн человек. Страдания родственников, потерявших близких людей, усугублялись невозможностью достойно проводить их в последний путь. Вот страница из записной книжки радиожурналиста Лазаря Маграчева (за время блокады он передал в эфир около тысячи репортажей):
«Вчера, 21 января, скончался отец. Он бы еще жил и жил — крепкий рабочий человек. Но голод измотал, уложил в постель и не дал подняться.
Надо хоронить отца. Но как? Официальные церемонии не соблюдаются. Гроб не достал. Завернули в белую простыню, уложили на саночки и потянули к кладбищу. Очень хотелось похоронить отца в отдельной могиле.
Плетемся туда. Санки помогают тянуть старший брат Владимир и боевой друг Моисей Блюмберг. Мама идти не могла. Мороз тридцать градусов. Добрались до какой-то булочной. Оставили санки, а сами зашли туда погреться. Отсутствовали минут пятнадцать. Вышли. Санок нет. Кому-то они сильно понадобились…
Завернутый в белый саван, лежал мой отец на панели. Что делать? Стоим удрученные, с тоской оглядываясь по сторонам. И вдруг рядом тормозит грузовик. Шофер заметил нас. Остановился. Машина доверху полна закоченевшими трупами. Подняли отца и уложили рядом со всеми. Шофер дал прощальный гудок. Мы долго смотрели вслед. Вернулись домой. Пили горячий чай. Маме я сказал, что похоронили как следует, в отдельной могиле…»
Однако в городе-крепости человеческие жизни не только обрывались, но и зарождались. Согласно недавно опубликованным данным, рождаемость в «колыбели революции» упала до минимума в октябре 1942 года, когда в среднем в сутки на свет появлялись менее двух детей. За весь 1942 год в среднем в сутки рождалось 43 ребенка против 182 в 1941 году. Если в 1941 году в Ленинграде родились 67899 младенцев, то в 1942 году — 12659, а в 1943 году — 7775.
С 24 января 1942 года благодаря подвозу продуктов по проложенной по Ладоге «Дороге жизни» ленинградцы стали получать 400 грамм хлеба по рабочей карточке, 300 — по карточке для служащих и 250 — по детской и иждивенческой. «Знаете, какая самая большая радость была? — вспоминала после войны врач-блокадница Г.А. Самоварова. — Это когда прибавили до трехсот граммов хлеба… Люди в булочных плакали, обнимались. Это было светлое Христово воскресение, это уж такая большая радость была!»
Вскоре последовали новые прибавки. А когда по карточкам начали выдавать мясо, сливочное масло, клюкву и сухой лук, ленинградцы поняли, что самые голодные дни остались в прошлом.
Точку в истории блокады поставила операция «Январский гром». Она была проведена войсками Ленинградского (командующий генерал армии Леонид Говоров) фронта в рамках Ленинградско-Новгородской стратегической операции и была скоординирована с наступательными действиями Волховского (командующий генерал армии Кирилл Мерецков) и 2-го Прибалтийского (командующий генерал армии Маркиан Попов) фронтов и партизан.
27 января 1944 года в честь освобождения от блокады финальным аккордом в Ленинграде прогремел артиллерийский салют — 24 залпа из 324 орудий. Этот уникальный, впервые состоявшийся не в столице, салют слышали и наблюдали 560 тысяч ленинградцев, встретивших окончание блокады в родном городе.
Олег НАЗАРОВ, доктор исторических наук
Источник — «Российская Федерация сегодня». 2014. №1-2
Фото с сайта www.waralbum.ru
Оставить комментарий