Александр Сороковиков.С. Ф. Шарапов. Рыцарь зиждительной экономики

«Сегодняшние капиталисты привозят
с собой не столько технологическую
культуру, сколько мировоззренческую,
что, несомненно, угрожает самобытности
русского народа».
(Сергей Федорович Шарапов)

Если мы станем сравнивать убеждения двух современников Сергея Федоровича Шарапова и Александра Васильевича Чаянова, то, едва не с первого шага обнаружим у них ряд общих позиций. В числе этих позиций будут, в одинаковой степени, стремление возвратить не только экономику, но и государственную и гражданскую жизнь к старорусским принципам. Оба ратовали за возрождение экономики, в основании которой лежит свободный труд свободного человека. И тот и другой желали возрождения такой Церкви, в которой соборность являлась бы главным ее основанием. Оба являлись сторонниками, не «охранительных» (консервативных) только принципов, будь то жизнь общества, государства, Церкви, но принципов «зиждительных». Потому что созидание, именно оно является главным условием, как в победе живого нового, так и в возрождении сокрытого толщей столетий старого. Именно в этом, и Сергей Федорович Шарапов, и Александр Васильевич Чаянов были едины. Именно по этой причине, их идеи, их жизнь и творчество будут всегда актуальными и всегда востребованными. Потому что созидание, если оно благословлено Богом, не может быть не актуальным, не может остаться не востребованным. Ибо, не напрасно сказал Господь: «Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ее» (Мф. 16; 18). Церковь, это свободное сообщество верующих во Христа людей. И если народ и государство живут по принципам Христовой Церкви, то такой народ и такое государство ад одолеть не может. Подвиг жизни Сергея Федоровича Шарапова во всем, даже до креста и до самораспятия, был согласен с этими принципами.

Сопоставляя различия государственной, экономической и общественной сфер Запада и России, Сергей Федорович Шарапов рассматривал их не как политолог, не как публицист, и даже не как ученый экономист, но как цивилизатор. Цивилизаторский взгляд, за какое бы дело Шарапову не приходилось браться, являлся для него главным. Именно об этом, с предельной откровенностью, Сергей Федорович и писал в трактате «Бумажный рубль»: «Думаю, что мне посчастливилось, исходя из основ этого учения, данных Киреевским, Хомяковым, Аксаковым, Самариным, Данилевским, и пользуясь строго научными приемами школы, посильно пополнить это учение» [1]. При этом, даже внешний взгляд на учение самих славянофилов позволяет понять, что они не являлись аналитиками или политологами в современном понимании. Через все их учение красной строкой проходила линия проповеди, о необходимости возвращения к святоотеческим основаниям в жизни Церкви, и к старорусским основаниям в жизни государства и народа. В самом широком понимании этого слова, славянофилы являлись цивилизаторами, а потому, и С.Ф. Шарапов со всей неизбежностью был таковым. Главное же его отличие от своих учителей, которые являлись более теоретиками, состояло в том, что С.Ф. Шарапов был практиком, был бойцом. За какое бы дело Шарапов не брался, он желал изменить ситуацию немедленно, в тот же час, тем более, что необходимость в этих изменениях была кричащей. Решительность же Шарапова оправдывалась еще и тем, что, быть может он один отчетливее других видел, что локомотив России несется в пропасть, и спасти его от гибели может не корректировка маршрута, и даже не остановка на промежуточной станции, но кардинальный и необратимый разворот от ценностей Запада, к ценностям Святой Руси.

Начало пути: возвращение «блудного сына»

«С.Ф. Шарапов родился в 1855 году в дворянской семье, владевшей небольшим поместьем Сосновка Вяземского уезда Смоленской губернии. Образование он получил во 2-й Московской военной гимназии, а затем в Николаевском инженерном училище. Еще в гимназии Шарапов столкнулся с духом космополитизма и пренебрежением отечественными порядками, которые пронизывали большую часть дворянского общества. Недоросли первого сословия воспитывались преимущественно на западных понятиях и авторитетах. Первое, что они читали, вспоминал Шарапов, – это Майн Рид, Фенимор Купер, Вальтер Скотт, Диккенс, Жюль Верн, Масэ, Гумбольт, Шлейден, Льюис, Брэм. Русских авторов читали меньше, и были это чаще всего нигилисты: Помяловский, Решетников, Некрасов, меньше Писемский, Тургенев и Лермонтов, еще меньше Лев Толстой и Пушкин.
Позднее круг чтения расширялся опять же за счет иностранных авторов – Дж. Ст. Милля, Бокля, Дрэпера, Бюхнера, Вундта, также Писарева, Добролюбова, Чернышевского. Считалось вполне нормальным и даже признаком хорошего тона читать запрещенные книги нигилистов, например Герцена, Чернышевского, Берви-Флеровского. Как рассказывал Шарапов, нередко было, когда воспитатели собирали учеников в кружок и прочитывали с пространным толкованием “Что делать?” Чернышевского и “Азбуку социальных наук” Берви-Флеровского. Книги удивительно толстые и скучные, вызывающие у многих “благоговейную” зевоту. В высшей школе уже читали Маркса, Огюста Конта, Лассаля и других социалистических авторов, которых считали венцом прогресса.
“В результате такого чтения и воспитания, – писал Шарапов, – при переходе в высшие школы мы (дворяне – О.П.) были сплошь материалистами по верованиям (мы „верили“ в атомы и во все, что хотите) и величайшими идеалистами по характеру. „Наука“ была нашею религией, и если бы было можно петь ей молебны и ставить свечи, мы бы их ставили; если бы нужно было идти за нее на муки, мы бы шли… Религия „старая“, „попы“ были предметом самой горячей ненависти именно потому, что мы были религиозны до фанатизма, но по другой, по новой вере. „Батюшка“ читая свои уроки сквозь сон, словно сам понимал, что это одна формальность, и на экзамене ставил отличные оценки. Но нравственно мы все же были крепки и высоки. Чернышевский и Писарев тоже ведь учили „добродетели“ и проповедовали „доблесть“. Этой доблести, особой, юной, высокой и беспредметной доблести, был запас огромный. Мы были готовы умирать за понятия, точнее, за слова, смысл которых для нас был темен» [2].
После окончания Николаевского инженерного училища, Шарапов в 1875 году отправился на Балканы добровольцем, где принимал участие в боевых действиях. Там он был арестован австро-венгерскими властями, которые, после года пребывание добровольца под стражей, депортировали его в Италию. Именно это вынужденное пребывание на чужбине и привело Шарапове к радикальной смене своих взглядов. В воспоминаниях С.К. Эфрона о своем друге, эта перемена была описана в трагикомическом, хотя, одновременно с тем, возвышенном ключе:
«Из гостиницы, где я простоял двое суток по одной лире, я переехал в «Albergo della mare», нечто вроде ночлежного дома, и поместился в комнате с четырьмя койками за пятьдесят сантимов в сутки. Две койки пустовало, третью занимал прозаик, драматург и поэт, синьор Пассамонте, необыкновенно почтенный старец, лет семидесяти, весь седой, с огромной бородой, истинно-библейская фигура пророка. Занимался пророк поэзией и почти беспрерывно писал оды и сонеты. У него была большая книга, где были занесены чуть не все богатые семьи Турина, итальянские и иностранные, с отметкой именин, дней рождения, свадеб, крестин, юбилеев и проч. Ода или сонет написаны, переписаны на дорогой бумаге, обведены краской и золотом, сложены в конверт и в соответственный день семейного торжества Пассамонте звонит у подъезда. Швейцар отворяет, улыбается (Пассамонте все знали), конверт несут виновнику торжества, — стихи читают вслух, и Пассамонте посылают лиру, две, иногда целых пять. Поэт, не торгуясь, гордо опускает «honorario» в карман и идет сочинять оду на следующее рождение или именины «синьора иллюстриссиме» такого-то.
Для меня Пассамонте был истинной находкой. Я переписывал ему каллиграфически его оды, он учил меня по-итальянски, и мы за месяц прошли весь «Ад» Данте. Как он читал! Доброты старик был безмерной. Он был готов делиться со мной последним, но у самого было пусто, и он был по уши должен нашему разбойнику-хозяину. Сжимая свое «потребление» до голода, я все же проедался. Кончились деньги, съел зонтик, пальто, саблю, револьвер, чемодан, вторые панталоны, две смены белья, подушку, плед… Последние деньги тратил на марки. Писал по всем редакциям Петербурга и Москвы, предлагая корреспонденцию. Писал домой опекуну, чтоб выслал хоть что-нибудь из имения. Писал в Венгрию друзьям… <…>
Ежедневно два раза в день я являлся в почтамт к разбору почты, останавливался в веренице ожидающих у отдела «fermo in posto», т.е. до востребования, и ежедневно же, два раза в день, получал или разные глупые газеты и бандероли, или лаконическое «niente», т.е. «нет вам ничего». Моя физиономия до того примелькалась чиновнику, что, бывало, завидя меня из своего окошечка человек еще за шесть до очереди, кивает головой и кричит свое «niente». Наконец было проедено все, а работы так-таки никакой не было. Не было ниоткуда и денег. Все мое богатство было в одной моей коже и в том, что на этой коже было, по одному экземпляру. По ночам я надевал халат Пассамонте и под краном стирал мое белье, едва тратя мыло поэта. К утру белье просыхало, и я был снова джентльменом. Питался я уже за пять сантимов в сутки одною серою землистою булочкой, деля ее на три части: завтрак, обед и ужин. Наступила Страстная неделя. У меня начиналась медленная агония отчаяния. Продать абсолютно более нечего. Обменять сапоги на опорки, шапку или сюртук, сыграв на разницу, – значило прокормиться три-четыре дня, но зато… о ужас! Я уже поступал в разряд босяков, с которыми не разговаривают. Это была уж петля… Идти просить? Умолять о пособии какое-нибудь благотворительное учреждение? Здесь протестовала всеми силами моя природа. Может быть, это и предрассудок, но мне казалось, что человек, пращур коего подписан под «утвержденною грамотою» царствующей династии, должен предпочесть смерть, но не смеет протянуть руки. Понедельник. Не ел ничего. На вторник оставалась последняя монетка в пять чентезими, аккурат на одну серую булку. В этот понедельник я весь день разрабатывал мысль о самоубийстве. Жалея о проданном револьвере и не имея денег на веревку, я имел право только утопиться, для чего река По представляет хорошие удобства. Вы ее знаете по плохим ребусам, и в ней должен был получить разгадку ребус моей молодой и глупой жизни. Я часами стоял у перил моста, пока вспоминал, что наступает разборка почты, и я еще раз могу насладиться словом «niente». Вторник. Съедена последняя булка за последнюю «сольдо». На почте письмо от сапожника из Кечкемети, которому я впопыхах отъезда забыл заплатить три гульдена. Среда – пост и безграничный черный пессимизм. На душе спокойно, все улеглось. Являюсь на почту в двенадцать, являюсь в шесть, словно по обязанности, так как надежд никаких. А в восемь-девять…
С раннего утра бродил за городом. Пришла мысль съесть завтрак в таверне, не заплатить и дать себя арестовать. Дворянин проснулся в душе и надавал мне оплеух. Натолкнулся на плохонькую статую Мадонны и пред ней на коленах старуху. Я не знаю, что со мною сделалось. Давно разорвав всякую связь с Богом по случаю либеральных теорий, я и забыл, когда в последний раз я молился. Меня забило как в лихорадке, и, когда старуха ушла, я бросился на колена. Хлынули давно неведомые слезы, и вся молитва была только в двух словах: «Спаси! Ты можешь»… В двенадцать часов «niente». «Домой» идти незачем. Пассамонте болен и нервничает, встречи с хозяином избегаю, так как каждая встреча есть утонченная пытка. В шесть часов иду, уже мысленно прощаясь и с почтой, и с Турином, и с самими собою. В окошечко боюсь и заглянуть. «Niente», это – последнее и уже равносильно смертному приговору. Но чиновник видит меня и словно не обращает внимания. И только, когда я подхожу вплотную, подает пакет, – «Una dispaccia» (депеша). – Это уж прямо с неба, от Мадонны. Раскрываю. Руки дрожат. Глаза не улавливают букв: «Pouver partir Constantinople reponderz. Souvorine». (Можете ли ехать в Константинополь, отвечайте. Суворин). – Не только в Константинополь, в Патагонию, в Гвиану готов ехать. В моем положении выбора нет. Но как ответить? Самая короткая депеша, которую я тут же набросал, стоит безумных денег: 13 лир… Теперь меня выручит хозяин. Теперь я его не боюсь. Не иду, а бегу домой. Едва успел сказать два слова Пассамонте, в комнату входит Маноло… <…>
Вечером меня Маноло накормил. Я ел «поленту», т.е. кашу из высевок кукурузной муки (мука для бедных) с маслом, не знаю, уж из чего выжатым, черным и нестерпимо вонючим. Ни одна собака не стала бы есть подобного кушанья. Вместо десерта шли разглагольствования о том, что я в компании с Сувориным обокрал честного человека и что никакого ответа мне не будет. С утра четверга я или дежурил около почты, или бродил без толку. Сходил, впрочем, помолиться за город к пресвятой Мадонне и с истинным благоговением приложился к ее руке из серого камня, покрытого мохом. Ложась спать, пришлось выслушать Бог знает что. Однако есть я требовал с таким азартом, что получил миску невероятных макарон. В Страстную пятницу депеша. «Деньги переведены через банкира Воло. Суворин». Увы! Это было уже вечером, и идти к банкиру можно было только завтра. Маноло заметно смягчился, хотя все еще не доверял, думая, вероятно, что депеши я подделываю сам, чтоб получать поленту и макароны и ночевать в его берлоге. Утром собираюсь идти, Маноло заявляет: «Я пойду с вами, а то еще удерете». – Нечего делать, пришлось шагать через весь город с этими разбойником. Банкир Воло, старенький грек с горбатыми носом и грязными ногтями, конторы не имел, а вел операции у себя в квартире. Маноло остался внизу, я пошел наверх. Предъявляю депешу. – «Вы сами такой-то?» – «Сам перед вами». – Посмотрел старик на мой куцый пиджак с засаленными локтями, на штаны уже с бахромой и на мою молодость (мне было невступно 22 года) и говорит: «Вам переведено 1000 франков, но в виду такой суммы необходимо было бы чем-нибудь удостоверить вашу личность. Паспорт у вас есть?»
— К сожалению, нет.
— Может быть, вас кто-нибудь знает?
Пришлось прибегнуть к Маноло. Позвали его, и он, конечно, готов был клятвенно засвидетельствовать, что деньги именно присланы мне.
Грек сдался, а так как он понимал по-французски, то я сказал, что сейчас возьму у него только сто франков, а за остальными зайду позднее.
— Да, да, это благоразумно. А то ваш компаньон…
Воло посмотрел на него искоса и фразы не кончил.
Когда мы вышли на улицу и я выбросил Маноло двадцать пять франков, плюс то, что ему был должен, он резко изменился и стал вежлив до приторности. Просил прощения и чуть не целовал мне руки. Насилу-то я от него отделался.
Получив остальные девятьсот франков, прежде всего купил белье, пошел в ванну, переоделся, ибо иначе не мог бы купить платья, позавтракал в ресторане, купил черную пару, серую пару, пальто и в тот же день выехал из Турина. Я торопился оставить этот город, давший мне столько ужасных минут и чуть было не ставший моей могилой. Поезд на Геную отходил в одиннадцать часов. Я попрощался с моим греком и зашел провести последний вечер с Пассамонте. Хозяин лебезил и извивался так отвратительно, что я задолго до поезда пригласил поэта меня проводить и что-нибудь выпить и закусить.
Мы отправились в тратторию, с голоду я заказал столько, что мы не могли и съесть. Старик расспрашивал меня про Россию и про то, как у нас празднуется Пасха. Он сам был плохой католик, терпеть не мог своих попов, но Христа чтил и молился ему.
— Да, вот, пришлось вам ваш праздник проводить в чужой стороне.
В это время меня что-то словно толкнуло.
— Послушайте, maestro, теперь половина десятого. Туринское время раньше московского наверно часа на три. Знаете ли вы, что в эту минуту праздник у нас уже идет, волною подвигается с меридиана на меридиан, и каждую секунду миллионы людей поют «Христос воскресе»?..
— У вас в России, я знаю, в этот день целуются…
Мы бросились друг другу в объятия.
— Христос воскресе!
— Да, и у вас был пост, и хороший пост, – прибавил Пассамонте задумчиво. – Зато, смотрите, какие розговины» [3].
Другой исследователь жизни и творчества С.Ф. Шарапова, Александр Репников, так пишет о дальнейшем его пути: «Вернувшись, осенью 1878 года на родину, он вышел в отставку и занялся сельским хозяйством, поселившись в Сосновке. Пробовал себя в политике, но безуспешно. Судьба забросила его в Москву, и он близко сошелся Иваном Сергеевичем Аксаковым (сотрудничал в его газете «Русь»), которого считал своим учителем, отмечая, что именно общение с известным славянофилом сделало его готовым выдержать «экзамен зрелости на русского человека». Помимо «Руси», Шарапов сотрудничал в «Голосе Москвы», «Промышленном мире» и других консервативных органах печати. Как и Аксаков, Шарапов испытал давление цензуры, когда с 1886 года начал издавать газету «Русское дело» финансируемую московским купцом-старообрядцем Д.И. Морозовым, которая получила неоднократные предостережения за критику правительства (1888, 1889 гг.) и в итоге была временно приостановлена.
В конце 80-х гг. завязалась переписка Шарапова с К.Н. Леонтьевым, ныне опубликованная О.Л. Фетисенко, после чего между двумя видными мыслителями установились отношения близкие к дружеским. Кстати, не без влияния Леонтьева Шарапов исповедался и причастился Великим постом 1888 года после 15-летнего перерыва.
23 июня 1890 г. Шарапов с отчаянием писал Леонтьеву о своей газете: «Мое «Р<усское> Д<ело>» окончательно погибло, дорогой Константин Николаевич, и я, кажется, перебираюсь в Петроград… Пожалуйста, Вы ведь читали начало моего романа (речь идет о романе «Чего не делать?» — А.Р.). Скажите по совести и прямо — художник я, или нет? Если да, ударюсь в это дело, если нет, останусь публицистом». В ответ Леонтьев, с присущей ему прямотой заметил, что, вряд ли следует «писать такие повести, которые никто не захочет во второй раз и видеть», и лучше оставаться талантливым и будящим мысль публицистом.
Шарапов создал и выпускал газету «Русский труд» (1897;1902 гг. с перерывами), которую постигла та же участь, затем последовала «Русская беседа», которая разделила судьбу предыдущих изданий. На свет появился «Мой дневник», в виде отдельных брошюр, но название пришлось по цензурным соображениям упрятать внутрь. На обложку были вынесены нейтральные названия: «Сугробы», «Посевы», «Жатва», «Заморозки», «Пороша», «Метели» и т. п. Впоследствии, ненадолго возобновилось издание «Русского дела», за которым последовал «Пахарь». Попыткой прорыва информационной блокады стало издание «Свидетеля» (1907;08 гг.).
Шарапов также издал «Московский сборник» (М., 1887), куда помимо его работ вошли произведения М.Д. Скобелева, А.А. Киреева, Ф.М. Достоевского, И.С. Аксакова и др., и сборник «Теория государства у славянофилов» (СПб., 1898), включавший труды И.С. и К.С. Аксаковых, А.В. Васильева, А.Д. Адовского, Ю.Ф. Самарина; был автором ряда художественно-публицистических произведений (роман «Кружным путем», утопия «Через полвека», политическая фантазия «Диктатор» и др.).
Шарапов пытался, по собственным словам, «к русскому церковному учению Хомякова, историческому И.С. Аксакова, политическому Н.Я. Данилевского прибавить русское экономическое учение» и продемонстрировать, что «есть возможность создать научную денежную систему, в основе коей лежало бы также нравственное начало». Объектом постоянной критики с его стороны служил порядок денежного обращения, установившийся в России в результате реформ С.Ю. Витте. «Моей мечтой, писал Шарапов, было освободить, разумеется, легальным путем, Россию от этого проходимца-разорителя…». Борьба шла с переменным успехом, но в итоге Витте благодаря хитрости смог одолеть своего оппонента, навязав ему денежную субсидию, и тем самым, скомпрометировав его» [4].

Давид против Голиафа

В работе «Бумажный рубль», Сергей Федорович Шарапов заявил о себе не только как зрелый экономист, но гораздо более того, как мыслитель. В этой монографии, подвергая разрушительной критике западное экономическое устройство, он в конструктивном ключе раскрывает преимущество Русской экономики:
«Государство как условность, как мертвенная форма, олицетворяющая внешний порядок, не смеет и мечтать ни о каком экономическом творчестве. Наоборот,  как живое выражение мирского, соборного начала, олицетворенное в живом полновластном Государе, оказывается чрезвычайно творческим и могущественным. Деньги – золото, деньги – власть, деньги – темная сила и орудие рабства слабого у сильного – обращаются  в расчетную бумажку, безпритязательного объективного счетчика, в орудие христианской помощи народному труду, предприимчивости и сбережению. Выясняется возможность полного примирения, и не условного только, а прочного, истинного, враждующих человеческих эгоизмов, путем отнятия незаконной власти у одного и возвращения законной свободы другому. Там, где на Западе раздается как последнее слово – слово отчаяния, славянофильство смело поднимает свой голос надежды и оправданной, уясненной, раскрытой веры в лучшее будущее человеческого изобретения, труда и скромного стяжания» [5].
Указывая на единичные случая создания на Западе справедливых финансовых систем (в лице Джона Ло, Фридриха Листа, Карла Иоганна Робертуса), Шарапов указывает в целом на порочность западной экономики. Корень же порочности – эгоизм: «Эгоизмы эти, то топят безжалостно друг друга, то устав от борьбы и впадая в отчаяние, силятся путем холодной рассудочности придумывать такие нормы и рамки, при которых было бы возможно кое-как жить».
В другом месте своей работы, С.Ф. Шарапов пишет: «Управляемый пользою, экономический мир, по воззрениям западных экономистов, имеет могучим орудием борьбу индивидуальных эгоизмов между собой. В этой борьбе, носящей техническое название конкуренции, люди сами собой изощряются и придумывают все более и более совершенные орудия борьбы. Для большего успеха в деле, люди сплачиваются в группы и союзы, удесятеряют этим свои разрозненные силы и начинают бороться уже не человек с человеком, а группа с группой, общественный класс с классом, наконец, народ с народом… Если признать действие данной духовной и исторической на формулирование и формирование господствующих мировоззрений, то нельзя не усмотреть, что борьба лежит на Западе в основе всего, окрашивает и одухотворяет собой все. В области веры – борьбы авторитета и свободы. В области права – борьбы индивидуума и общества. В области государства – борьба власти и автономии. Наконец, даже в области природы – борьба за существование, знаменитая struggle for life, увенчивающая и как бы оправдывающая весь цикл борьбы». Подводя резюме экономической ситуации на Западе, Шарапов вынужден сделать печальный вывод: «В экономике, основанной на борьбе, часть ее, финансовая наука, явилась совершенно последовательно орудием борьбы» [6].
В противостоянии экономической политики С.Ю. Витте, развернувшего Россию на буржуазный (иначе – ротшильдовский) путь развития, Шарапов стремится создать группу единомышленников. Противостояние внедрению «золотого стандарта» было тем более необходимым, что Витте стремился ввести не золото-серебряную (биметаллическую), принятую во Франции валюту, но золотую, по английскому образцу. Уже только один этот факт вызывал подозрения на принадлежность Витте к британскому масонству.
О напряженном противостоянии в России конца XIX века двух экономических партий пишет другой исследователь жизни Шарапова Александр Каплин: «В тогдашнем обществе, в «негласных комитетах», в научных кругах с начала 1880-х годов шли споры о задачах и путях осуществления денежной реформы, о целесообразности перехода России на золотомонетное обращение. Экономисты разделились на две основные группы: сторонников перехода к золотой валюте (А.Н. Миклашевский, А.Е. Рейнбот и др.) и противников (С.Ф. Шарапов и немногочисленные его единомышленники – Г.В. Бутми, П.В. Оль, А.А. Стахович). Среди аргументов за введение золотой валюты приводились сведения о перепроизводстве серебра, которое вследствие этого якобы потеряло свою ценность и не могло больше служить основой российского рубля. Уже тогда С.Ф. Шарапов совместно со своим молодым коллегой, талантливым экономистом П.В. Олем убедительно показал несостоятельность такой точки зрения (см.: «Мнимое перепроизводство серебра». СПб., 1889).
С.Ф. Шарапов и его сторонники в течение многих лет говорили о необходимости сохранения бумажно-денежного обращения, потому что введение в обращение золотой валюты приведет, по их мнению, к обогащению небольшой группы людей, обеднению основных слоев населения, упад сельского хозяйства (вследствие уменьшения оборотного капитала и т.д.). Но, основательных, признанных мировой наукой трудов, у последователей концепции бумажно-денежного обращения к тому времени еще не было.
Именно эту задачу, причем с фундаментальных позиций, и пытался решать С.Ф. Шарапов в «Бумажном рубле». По его словам, вопрос о бумажных деньгах является средоточием всей экономической науки, и именно потому он предпринял попытку «связать славянофильское учение с данными экономической науки, осветить, с одной стороны, экономические явления с точки зрения свободы человеческого духа, с другой – найти реальную опору славянофильским нравственным и политическим воззрениями».
Автор надеялся на то, что его труд имеет значение «в целом составе славянофильского мировоззрения», так как считал крайне необходимой наличие ясной и здоровой, не заимствованной финансовой теории, построенной на тех же началах, на которых зиждется и российская государственность.
Одним из исходных положений С.Ф. Шарапова была убежденность в коренном отличии России от Запада, где идея «пользы» стала самодовлеющей силой, ничего не знающей выше себя. Для России автор видел ее лишь как «служебное начало другому, высшему нравственному и безсмертному началу». Эта перестановка понятий приводит к тому, что «рабы Ротшильда» обращаются в «рабов Господних», а денежная форма становится по существу нравственной, где господствует любовь и доверие.
Кроме этого он предпринял попытку, с одной стороны, показать «печальные последствия» металлического обращения и, с другой, – выработать «русскую теорию русских взглядов на понимание смысла и значения абсолютных знаков самодержавного государства» (государство обязано выпускать только необходимое количество бумажных рублей, представляющих некую постоянную меру ценностей)» [7].
При этом, как далее указывает А. Каплин: «Некоторые современные экономисты (напр. Ю.В. Базулин) убедительно свидетельствуют, что денежное обращение в XX-XXI веках подтверждают верность теоретических положений С.Ф. Шарапова: «Остается только удивляться финансовому чутью Сергея Федоровича Шарапова, который <…> сумел найти механизм “создания” стабильных денег в неограниченном количестве».
Неуклонная направленность министра финансов С.Ю. Витте, как равно и его предшественника Н.Х. Бунге, а также (как ни странно) и оппонента Витте П.А. Столыпина к «золотому стандарту», заключается в том, что как указывал в «Бумажном рубле» Шарапов: «…основной идеей европейской цивилизации последних столетий в области экономической является, несомненно, золотая идея, то есть идея, что золото – единственные и истинные деньги. Идея эта легла в основание всей банковской системы современных государств».
Отсюда, неудивительно, что Столыпин и Витте, будучи непримиримыми противниками, продвигали в одинаковой степени, и идею «золотого стандарта», и идею буржуазной индустриализации, и идею переустройства аграрной сферы по западным образцам.

Если говорить о предшественнике Витте на посту министра финансов, то им был Николай Христианович Бунге. Карьерный рост его совершился в годы царствования Императора Александра II. Причем, доверие к нему было столь высоким, что ему было поручено преподавать политэкономию и теорию финансов Вел. Князю Николаю Александровичу (сыну Александра II) в 1863-1864 гг.), а затем, эти же предметы (в 1887-1889 гг.) будущему Императору Николаю II.
Н.Х. Бунге всегда являлся сторонником умеренного либерализма, частной собственности и свободы предпринимательства. Но, в зрелые годы отошел от крайних течений, в частности от экономической концепции Адама Смита. Резко критикуя утопистов и социалистов, и являясь сторонником Самодержавия, он, тем не менее, видел путь русской экономики в развитии частной собственности, буржуазной индустриализации, банковского капитала, свободного предпринимательства и конкуренции. В годы пребывания Бунге на посту министра финансов были созданы Крестьянский поземельный банк и Дворянский земельный банк. Характерно, что С.Ф. Шарапов, являясь противником либеральных реформ, в романе «Диктатор» ультимативно утверждал: «банк может быть только один – государственный». История  неоднократно подтверждала правоту Шарапова.
Возвращаясь к Бунге отметим, что свою карьеру он начинал с должности профессора киевского университета Св. Владимира, и благодаря поддержке министра внутренних дел М.Т. Лорис-Меликова был назначен на должность министра финансов. Об этом пути наверх, в своей работе «Судьба реформатора», писал доктор исторических наук В.Л. Степанов: «Лидирующее положение в «верхах» тогда занимали либеральные бюрократы во главе с министром внутренних дел графом М.Т. Лорис-Меликовым. Эта группировка выдвинула программу, в которой меры, нацеленные на преодоление кризиса и развития промышленности, сочетались с социальной политикой, направленой на повышение жизненного уровня и обеспечение правовой защиты “низших классов”…  <…> Вместе с тем, отвергнув политические планы либеральных бюрократов о привлечении общественных “элементов” к участию в разработке и обсуждении законов, монархия была вынуждена принять ряд их предложений, касающихся оздоровления экономики и финансов. Именно этим объясняется назначение на пост министра финансов одного из сподвижников Лорис-Меликова – Н.Х. Бунге. Он был известным экономистом, профессором и ректором Киевского университета, видным либеральным деятелем, участником подготовки отмены крепостного права и некоторых других реформ 1860-х годов. В период либеральной весны, по рекомендации Лорис-Меликова, Бунге был назначен товарищем министра финансов и стал одним из творцов программы социально-экономических преобразований» [8].
В правительстве Александра II, разговоры о металлической валюте были очень активными. Одни только названия трудов Бунге, позволяют понять, что введение в России золотых и серебряных денег, он считал важным делом. Например, книги «О восстановлении металлического обращения в России» (Киевский унив-т, 1877 г.), «О восстановлении постоянной денежной единицы в России» (Киев, 1878 г.), «Государственное счетоводство и финансовая отчетность в Англии» (СПб, 1890 г.). Если же говорить о книге «Загробные заметки // Судьбы России. Проблемы экономического развития страны в XIX – начале XX вв.», то она являлась политическим завещанием для Императоров Александра III, и Николая II.
Но, справедливости ради, обвинить Н.Х. Бунге в злонамеренности конечно же нельзя. Он был патриотом своей страны (как впрочем, и его последователь Столыпин), но видел залог экономического и государственного развития в либерализации экономики, в утверждении частной собственности, при сохранении Царской власти в России. Злонамеренность же, причем отмеченная знаком фатальности, проявилась несколько позднее в деятельности С.Ю. Витте.
Исследователь жизни и творчества Шарапова А. Репников, делает особый акцент на вопросе противостояния державников и либералов рубежа XIX-XX веков, которое принимало поистине драматический характер: «Объектом постоянной критики со стороны Шарапова служил порядок денежного обращения, установившийся в России в результате реформ С.Ю. Витте. Шарапов выделял три главные функции государственной денежной системы: счетчика народного труда; «организатора и направителя» народного труда; защитника государства от соседей-конкурентов и «хищной международной биржи». Золотое обращение, по его мнению, не обеспечивало выполнения этих задач, он предложил ликвидировать его и ввести «абсолютные деньги», которые находились бы в распоряжении центрального государственного учреждения, регулирующего денежное обращение. Государству следовало выпускать только необходимое количество денежных знаков, представляющих некую постоянную отвлеченную меру ценностей (бумажный рубль). Шарапов считал введение золотой валюты пагубным еще и потому, что оно лишило земледельцев оборотного капитала, тогда как при наличии бумажных денег всегда можно прибегнуть к эмиссии, а после возвращения кредита изъять бумажные деньги из обращения. Современный исследователь в связи с этим предложением отмечает, что «практика денежного обращения XX — XXI вв. подтверждает верность теоретических положений С.Ф. Шарапова. Такие денежные знаки, как переводной рубль, СДР, экю, евро представляют собой некоторый идеальный символ стоимости, который является расчетной величиной. Эти искусственно созданные денежные единицы возникают исключительно как результат соответствующего управления денежным обращением, способного создать и поддерживать доверие к ним. Остается только удивляться финансовому чутью Сергея Федоровича Шарапова, который… сумел найти механизм „создания“ стабильных денег в неограниченном количестве» [9].
В дополнение к сказанному можно добавить, что опыт Шарапова был широко применен И.В. Сталиным. Благодаря разработкам выдающегося экономиста, Советский Союз смог совершить индустриальный скачок перед Второй мировой войной, сумел выстоять в одиночном противостоянии всему миру, более того, советское государство в короткие сроки восстановило разрушенное в результате войны хозяйство. Если бы Советский Союз не применил экономические наработки С.Ф. Шарапова, то одного только энтузиазма рабочих и подневольного труда заключенных было бы явно недостаточно для совершения индустриального скачка.
Таким образом, брошенный Шараповым, – Давидом русской экономики, «камень» финансовой теории, все-таки достиг ока Голиафа, хотя и с серьезным опозданием, когда Самодержавная Россия уже перестала существовать.

Об истории бумажных денег

Если говорить об истории бумажных денег в России, то переход на бумажные ассигнации, которые обеспечивались медными деньгами (1 ассигнация = 100 медным копейкам) впервые успешно совершился при императрице Екатерине II. И хотя, первый же шаг по введению бумажных денег сделал еще император Петр III, начавший строительство Государственного банка, но Екатерина II довела до конца эту инициативу. Собственно, Петр III стандартизировал и металлические деньги (медные, серебряные, золотые) в соответствии с международными требованиями. Первые же бумажные ассигнации появились 29 декабря 1768 года, номиналом 25, 50, 70, 75 и 100 рублей. В ассигнациях 1787 года появились более мелкие деньги – 5 и 10  рублей, но зато были удалены купюры по 70 и 75 рублей. К сожалению, ассигнации были плохо защищены, чем не преминули воспользоваться фальшивомонетчики.
По-прошествии полувека, в 1818 году, ассигнации имели гораздо более высокую степень защиты, но, во время денежной реформы, проводимой министром финансов Е.Ф. Канкрином, с сентября 1843 года начался обмен ассигнаций на кредитные билеты. Кредитные билеты, в свою очередь можно было обменивать на серебряные и медные деньги. Благодаря графу Канкрину, в России был установлен серебряный монометаллизм, что делало финансовую систему государства независимой. Характерно, что Канкрин был твердым противником частных банков, да, и к казённым относился напряженно. Вспомним высказывание С.Ф. Шарапова: «Банк должен быть только один – государственный».
Если говорить о Екатерине II, то именно в период ее царствования начался разворот от России экономической и культурной колонии Запада, к России – самодостаточному и сильному государству. Если трезво осмыслить деятельность императора Петра I, то, при его внешне европейском управлении страной, в России началась эпоха восточного деспотизма. Деспотизм этот имел великое сходство, как с системой управления Англии в отношении заокеанских колоний, так и с образом правления в древнем Вавилоне и средневековом Китае. По большому счету, император Петр создал на почве России «химеру», ибо только в химерическом государстве, высшие сословия имеют другую культуру, другой язык, и даже другую религию. Весь XVIII век просвещенные сословия говорили сначала на немецком языке, затем на французском, считая русскую культуру и Православную веру архаизмом, гнушаясь, не то что говорить на русском языке, но, и даже на нем думать. Методы управления Петра I являлись антирусскими, по причине их заимствования. Синодальное управление, когда Церковью правит царь, было целиком заимствовано у Англии. А введенный Петром «Табель о рангах», является ни чем иным, как калькой с «Табели», принятой при династии Тан в Китае VII века. Трезвое исследование реформ первого в России императора позволяет понять причину, отчего Петр правил, с одной стороны как завоеватель, а с другой как восточный деспот. Трезвое исследование петровского правления показывает, что и народ, и Церковь, и даже высшие сословия попали в рабство к царю реформатору. И лишь за молитвы святых Россия стала постепенно возвращаться к своим корням.
Поворот от «химеры» к «ксении» произошел, как ни странно, при императрице Екатерине II. Ее правление, начавшееся с государственного переворота, после которого последовала смерть императоров Петра III и Иоанна VI, и после которого началась борьба с монастырями, не предвещало никаких светлых перспектив. Но… в сентябре 1773 года началось восстание Емельяна Пугачева, который выступил под именем императора Петра III. Тень «воскресшего» мужа как если бы отрезвила Екатерину. Она поняла, что с Россией так поступать нельзя.
В связи с этим полезно перечислить некоторые пункты задач, которые Екатерина поставила перед собой. Екатерина так сформулировала их для себя: «1. Нужно просвещать нацию, которой должно управлять. 2. Нужно ввести добрый порядок в государстве… 3. Нужно учредить в государстве хорошую полицию. 4. Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным. 5. Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям». Все эти пункты, хотя и за некоторыми издержками, были императрицей Екатериной выполнены.
В середине царствования Екатерины была проведена губернская реформа, определившая территориальное устройство страны вплоть до административной реформы 1929 года. А также, была проведена судебная реформа. При ней было введено земское управление территориями. К России были присоединены территории Крыма, Причерноморья, и восточной части Речи Посполитой. Уже в начале царствования она реабилитировала старообрядцев, благодаря чему в Россию вернулись десятки тысяч ревнителей древлего благочестия.
Как писал В.О. Ключевский о времени правления Екатерины II: за годы ее царствования «Население России выросло от 23,2 млн. до 37,4 млн. человек. Армия со 162 тыс. человек усилена до 312 тыс., Флот… в 1790 г. считал в своем составе 67 линейных кораблей и 40 фрегатов (т.е. – в пять раз больше) и 300 гребных судов. Сумма гос. доходов поднялась до 69 млн. руб., т.е. вчетверо». Значительный экономический рост касался как производственной, так торговой, так и финансовой сферы. Говоря простым языком, именно Екатерина II заложила тот фундамент, на котором создавалась и крепла, не только империя XIX века, но и империя века ХХ-го. Более того, мы и сейчас продолжаем пользоваться этими закладными. Именно привнесенная Екатериной германская «ксения» и позволила России превратиться в мощное европейское государство.
Благодаря деятельности сей неоднозначной императрицы, оборот бумажных денег в России совершался в течение 80-ти лет, и несмотря на ряд издержек, финансовая система России работала устойчиво. Поэтому неудивительно, что с приходом к власти либеральных бюрократов, при императоре Александре II, вопросы о введении, как бумажных ассигнаций, так золотой и золото-серебряной валюты вновь был поднят. Сторонники английских экономистов отстаивали систему «золотого стандарта», а сторонники французской финансовой системы ратовали за биметаллизм. Лишь только небольшая группа людей, среди которых был Сергей Федорович Шарапов, вела борьбу за введение «абсолютных» бумажных денег.

Теория и практика: обретение новой участи

«Еще с конца 1870-х годов, – как указывает на то А. Каплин, – С.Ф. Шарапов вынужден был внимательно изучать финансовое положение не только своего хозяйства (в имении Сосновка – прим. А.С.), но и страны, и мира в целом. При этом он все более убеждался в том, что политика российских властей не всегда отвечала интересам коренного работника. С целью повлиять на принятие правильных решений в финансовой сфере он с апреля 1891 года поступил в Министерство финансов (при министре И.А. Вышнеградском), где работал в нескольких важных комиссиях. Участвовал он и в реформировании Государственного банка (управляющим которого был видный экономист Ю.Г. Жуковский), где наиболее компетентные специалисты в области денежного обращения тогда трудились над «величайшей» задачей, централизовать все кредитное дело в руках государства, установить идеальное экономическое кровообращение.
С.Ф. Шарапов выступал за разумное использование внутренних ресурсов, за увеличение оборотных средств путем жесткого контроля за бумажными деньгами, за осторожное отношение к внешним займам, ибо это грозило тяжелейшей зависимостью от иностранного капитала. Однако из-за разногласий с новым (с 1892 года) министром С.Ю. Витте и его сторонниками, Сергей Федорович вынужден был покинуть Министерство финансов» [10].
Для более глубокого понимания путей формирования у Шарапова державных и православных убеждений, полезно обратиться ко времени возвращения невольного скитальца в Россию: «Осенью 1878 года С.Ф Шарапов возвращается в Россию, выходит в отставку и поселяется в разоренной Сосновке, где даже нечем было пахать («десять лет опекунского грабежа»). В кратчайшее время он восстанавливает старую кузницу, изобретает и сам изготавливает собственный одноконный плуг, испытывает его, распахивает «облоги» и уже 5 ноября 1878 года основывает мастерскую по изготовлению плугов. <…>
Несмотря на то, что деятельность С.Ф. Шарапова отчасти являлась подтверждением этой идеи (а он поддерживал некоторые начинания А.Н. Энгельгарда), Сергей Федорович имел и свои собственные взгляды: в деревне и своего народа хватает, даже в избытке, нужно укреплять общину, необходимо создавать кооперативы во главе с умелыми помещиками, осуществлять интенсивное землепользование, самим грамотно вести хозяйство в соответствии с природными условиями, применением удобрений, правильного севооборота и т.д.
Практические результаты деятельности молодого хозяина стали очевидны уже в самое ближайшее время. В 1880 году Смоленское губернское земское собрание предложило С.Ф. Шарапову расширить работы по совершенствованию конных плугов. Он начинает участвовать в сельскохозяйственных выставках, где выставляет продукцию собственного изобретения. Уже в 1882 году министр государственных имуществ М.Н. Островский (родной брат знаменитого драматурга А.Н. Островского) «желает видеть плуги». С тех пор Сосновка уже никогда не отпускала надолго Сергея Федоровича. <…>
Первые успехи на поприще практической деятельности в сельском хозяйстве и мастерской по изготовлению плугов, занятия литературной критикой, публицистикой, ораторский талант, стремление к разнообразной деятельности подвигают С.Ф. Шарапова поделиться опытом в виде лекций.
Такие лекции пользовались успехом не только в провинции, но и в столицах (один из отчетов о лекции С.Ф. Шарапова в 1880 году был помещен во влиятельной тогда газете «Голос»). В Москве С.Ф. Шарапов знакомится с И.С. Аксаковым, становится его преданным учеником, начинает сотрудничать с ним (под псевдонимом «Талицкий») в его только что открытой еженедельной газете «Русь». Вот что писал Сергей Федорович И.С. Аксакову в марте 1885 года: «Теперь, кажется, я начал понимать, в чем была Ваша сила надо мной – а ведь Вы в самом деле все создали во мне. Я был, поступая к Вам, вполне легкомысленным субъектом без всяких убеждений, без всякой веры!»
Близко сходится С.Ф. Шарапов и с Н.П. Гиляровым-Платоновым, которого считал гениальным мыслителем. Спустя десятилетие он вспоминал об этом времени так: «Я имел счастье (или несчастье, смотря по взгляду) смолоду попасть в живое духовное общение с такими исключительно духовного мира людьми, как покойные И.С. Аксаков, Н.П. Гиляров-Платонов, И.Н. Павлов, К.Н. Леонтьев и другие. Изломанный духовно безобразным воспитанием 60-х и начала 70-х годов и лишь немного излеченный деревней, я не мог не прилепиться к этому миру с его высоким и светлым строем и мировоззрением, с его убеждениями, если не у всех тождественными, то у всех искренними, глубокими и несокрушимыми, с его верой, способной двигать горами…» [11].
Материал накопленный Шараповым при написании статей был столь велик, что он стал выпускать книги и брошюры. В работе по обустройству своего имения, и работе в мастерской увидел, по его выражению «глубокую поэзию». Видел громадное наслаждение в работе пахаря, за им самим скованными плугами.
«Еще в 1882 году С.Ф. Шарапов начинает постройку «настоящей» мастерской и уже в следующем году получает высшие награды в Курске, Ржеве, Тамбове, а в 1884 году – в Костроме, где превзошел плуги самых известных британских фирм. Он активно занимается конструкторскими работами и создает около тридцати типов плугов. Здесь, в деревне, С.Ф. Шарапов «опять вылечился», «увидел в православии высшую красоту и начал его любить, но увы! Скорее как философскую систему, чем как религию».
Под влиянием И.С. Аксакова он все более проникается его «русским чувством» и принимается за серьезное систематическое изучение трудов А.С. Хомякова, К.С. Аксакова, Ю.Ф. Самарина.
Желая получить большую самостоятельность, С.Ф. Шарапов в 1885 году начинает сотрудничать в качестве помощника редактора новой газеты «Голос Москвы». Став автором передовых редакционных статей, здесь же он писал и на внешнеполитические темы. Одновременно под разными псевдонимами он продолжает публиковаться в «Руси», «Промышленном мире» и других газетах и журналах, и на основе его публикаций появляются отдельные издания. <…>
После кончины А.С. Аксакова 27 января 1886 года «С.Ф. Шарапов хотел продолжать издание «Руси». Не получив разрешения, он создал новую еженедельную газету «Русское дело». Свое направление Сергей Федорович считал ни либеральным («разрушительным»), ни консервативным («охранительным»), а «зиждительным». Задачу нового издания он видел в том, что «расчищать весь тот хлам», наваленный на «фундаменте», которым для него были «Царь, народ, русское начало (культурное)». В отличие от аксаковского издания, где, по его мнению, преобладала «духовная сторона», себя он видел прежде всего практиком: по каждому вопросу он предполагал давать «точно сформулированный выход, что именно нужно» <…>
В 1887 году внезапно скончался Н.П. Гиляров-Платонов, учеником которого («до некоторой степени, …хотя бы и самым младшим») считал себя С.Ф. Шарапов. В связи с этим он ощутил на себе особую ответственность. По свидетельству С.К. Эфрона, он работал тогда, «как вол»: «и как редактор журнала, и как секретарь Московского биржевого комитета, и как публицист, и как хозяин. <…>
Можно полагать, под косвенным влиянием К.Н. Леонтьева («встряски», вызванной его письмом к Н.А. Уманову), в Великий пост 1888 года Сергей Федорович исповедался и причастился после 15-летнего перерыва, т.е. еще с того времени, когда он был юнкером Михайловского училища. Со времени голодного вынужденного итальянского пребывания С.Ф. Шарапов не постился даже на Страстной неделе.
Отговев и причастившись, Сергей Федорович в тот же день написал о своих чувствах К.Н. Леонтьеву, который был убежден, что «лично – нужно приступать к жизни: “со страхом Божиим и верой!” – а не благосклонностью к национальной религии»… В июле 1889 года С.Ф. Шарапов в течение 10 дней был на Афоне, в том числе в Пантелеимоновом монастыре, после чего он убедился, что «Афон надо не видеть, а пережить, а я не успел». <…>
С.Ф. Шарапов выступал «за самодержавие в государственной жизни (в общем) и за самоуправление в местной жизни» и тем самым расходился с К.Н. Леонтьевым; резко (более «горячо», чем «благоразумно») выступал против сословных реформ Д.А. Толстого, которые в его глазах были «антирусским и антиисторическим» течением.
Многовековой идеал гражданского и политического устройства русского народа С.Ф. Шарапов видел (а он был уверен, что так разумели дело и славянофилы) в свободном союзе трех «полных хозяев»: частного лица, земщины и Государя-Самодержца, при непосягательстве их на права друг друга. Но с введением земских учреждений жизнь пошла «вкривь и вкось», как по причине несовершенств Земского Положения, так и вследствие антагонизма между земством и бюрократией. Вот последнюю и критиковал С.Ф. Шарапов постоянно и жестко» [12].
После закрытия газеты «Русское дело»: «Сергей Федорович находит возможность в журнале «Благовест» подвести итоги своей борьбы с новым Земским Положением (установленным 12 июня 1890 года, дополнившим закон от 12 июля 1889 года о земских начальниках, по которому они назначались министром внутренних дел и им подчинялось все местное управление): «Земская реформа и земские начальники – последнее слово того направления, которое открыто Петром, продолжено Екатериною и Александром I, развито и упорядочено Николаем, несколько поколеблено Александром II и окончательно завершено в наши дни. Девиз  этого направления: все в государстве, чрез государство и ради государства».
С.Ф. Шарапов испытывал не только цензурные запреты, но из-за многочисленных передвижений, и расходов, ощущал постоянный недостаток средств. Поэтому, после «Русского дела» он продолжает публиковаться в ежедневной газета «Минута» (которая вскоре была преобразована в «Русскую жизнь»), в «Славянских известиях»…, журнале «Благовест», газете «Свет». В «Гражданине» под псевдонимом «Н. Гвоздев» он публикует 14 писем, которые впоследствии составили отдельную книгу.
Кроме этого, по совету К.Н. Леонтьева («поступить на службу – Государству»), С.Ф. Шарапов в июле 1890 начинает служить в Государственном контроле под началом Т.И. Филиппова и перебирается в Санкт-Петербург. К тому времени Тертий Иванович Филиппов принял на службу под свое начало немало консервативных публицистов, тем самым помогая им материально, ибо журналистская деятельность не могла их прокормить. <…>
Немало времени С.Ф. Шарапов проводил в длительных поездках. В сентябре «голодного» 1891 года он отравляется в качестве корреспондента «Нового времени» на Волгу, затем в южные губернии. Эти «путевые письма» «С Волги», «Из Черноземной полосы» после поездок следующего года пополнили серию «По русским хозяйствам», которая составила книгу, а затем была переработана и дополнена» [13].
В августе 1992 года на пост министра финансов был назначен С.Ю. Витте, с которым Шарапов едва не сразу вступил в идеологическое противоборство. Разумеется, борьба со столь высокопоставленным чиновником как Витте, была с самого начала обречена на провал. Поэтому, неудивительно, что газета «Русский труд», после нескольких предупреждений была закрыта. И даже акционерное общество «Пахарь», выросшее из мастерской в Сосновке, удостоившееся 16-ти высших наград (в том числе во Франции, Румынии и Аргентине), получившее Высочайшее одобрение Государя, участвовавшем при показательной вспашке, было по указанию Витте закрыто. Постараемся же и мы ответить на вопрос: почему С.Ф. Шарапов и С.Ю. Витте стали непримиримыми противниками. И какую роль сыграл этот ставший правой рукой Государя чиновник, в экономической и политической жизни России?

«Черный человек» российской экономики

Весь путь С.Ю. Витте на государственной службе можно обозначить таким образом – от катастрофы Царского поезда на станции Борки в 1888 году, до катастрофы Российского Самодержавия в тупике Псковского вокзала в марте 1917 года.
Биографические сведения указывают на происхождение Витте от балтийских немцев. Его отец, Юлий Федорович Витте принадлежал к курляндскому дворянству, и в свою очередь являлся потомком переселенцев из Голландии. Женат был Ю.В. Витте на Екатерине Андреевне Фадеевой, дочери саратовского губернатора А.М. Фадеева, и внучки князя П.В. Долгорукова. Вскоре после женитьбы Юлий Федорович был переведен по делам службы на Кавказ, поэтому его сын Сергей родился в Тифлисе.
Интересным здесь может быть такой факт. Сестра Екатерины Витте Елена Ган (в девичестве – Фадеева) являлась матерью основательницы Теософского общества Елены Блаватской (урожденная – Ган). Таким образом, Елена Петровна Блаватская приходилась С.Ю. Витте двоюродной сестрой. Думается, что совпадения эти не являются случайными. Здесь, с одной стороны, потомок голландских переселенцев стал отцом буржуазной (западной по сути) индустриализации, а с другой, его двоюродная сестра стала матерью оккультной псевдонауки. И если по пути проложенном Витте двинулась всё прогрессивное российское общество, то, по пути проложенном Блаватской пошла вся находящаяся в мистических поисках интеллигенция. Таким образом, и брат, и сестра, каждый со своей стороны, в серьезной степени послужили делу крушения Российского Самодержавия. Есть основания полагать, что без деятельности С.Ю. Витте и Е.П. Блаватской, одни только революционные партии не смогли бы добиться успеха. Именно проведенная ими работа и подготовила общество, с одной стороны экономически и политически, а с другой духовно, к февралю 1917 года.
Характерно, что карьера 26-летнего Витте чуть было не оборвалась, когда в конце 1875 года недалеко от Одессы произошла Тигульская катастрофа. Пока тянулось следствие, С.Ю. Витте сумел отличиться в перевозке войск к театру военных действий русско-турецкой войны. Благодаря этому он обратил на себя внимание Вел. Князя Николая Николаевича, и поэтому, тюремный срок был заменен двухнедельной гауптвахтой.
В 1879 году Витте получил должность начальника эксплуатационного отдела при правлении Общества Юго-Западных дорог, после чего переехал в Киев. Председателем правления Общества являлся варшавский банкир И.С. Блиох, правой рукой которой являлся проф. И.А. Вышнеградский, пришедший на пост министра финансов после Н.Х. Бунге, и в свою очередь являвшийся предшественником С.Ю. Витте на этом посту.
Сотрудничество Витте со славянофилами (писал для газеты «Русь» И.С. Аксакова), сотрудничество со славянским обществом гор. Одессы, а после убийства императора Александра II создание «Священной дружины», и более того, получение гарантий от народовольцев о прекращении террора (в обмен на роспуск «Священной дружины»), могло являться тактическими ходами, для повышения доверия к себе со стороны Царской власти. Министр, предпочитавший, по его словам, «политике общество актрис», использовал любые способы для упрочения своего политического положения.
В 1886 году Витте уже занял пост управляющего Обществом Юго-Западных железных дорог. 17 октября (ст.ст.) 1888 года, у станции Борки под Харьковом произошло крушение Царского поезда. В докладе к Государю Витте доказал свою невиновность, указывая на изначальное несогласие в применении двух мощных паровозов для разгона Царского поезда.
В феврале 1892 года С.Ю. Витте становится министром путей сообщения, а 30 августа того же года назначен на пост министра финансов. Если смотреть на деятельность Витте, как на посту начальника железных дорог, так и министра финансов, то многие его дела носили положительный характер. Это касалось строительства Транссибирской магистрали и КВЖД, также введения нового таможенного тарифа и винной монополии, заключение выгодного для России десятилетнего торгового договора с Германией. И даже металлические подстаканники, которыми до сих пор пользуются на железных дорогах, есть изобретение Витте. Но, только, все эти выгодные для России действия имели одну цель – перевод страны на рельсы буржуазной индустриализации. Введение в 1897 году «золотого стандарта» по английскому образцу, стало тем поворотным пунктом, после которого движение к февралю 1917 года стало необратимым.
Критикуя Витте, с его (английским) монометаллизмом, Шарапов писал в трактате «Бумажный рубль»: «Если кто-нибудь вздумал попробовать действительно научным образом изложить и осветить западные финансовые теории, он убедился бы с первого шага, что на Западе денежной теории вовсе нет, а есть теоретические рассуждения о золоте как деньгах и о заменяющих его суррогатах» [14].
В другом месте этой же работы С.Ф. Шарапов указывает: «Писать историю финансов не наша задача, а потому, опуская все длинные рассуждения о том, как все это постепенно складывалось, довольно сказать, что для замещения крайне недостаточного золота были изобретены его суррогаты в виде банковских билетов, которые – указывалось на это с особым ударением – с бумажными деньгами, с деньгами абсолютными, ни к какому металлу, ни к какой реальной стоимости не прикрепленными, ничего общего не имеют.
В доказательство правильности своей позиции, С.Ф. Шарапов приводит выкладки сторонника как раз золотой валюты, западного экономиста И. Кауфмана: «Вообще всякий другой вид капитала, кроме драгоценно-металлического, представляет всегда какую-либо специальную и специфическую полезность. Золото и серебро вследствие универсальной общепризнанности их полезности составляют исключение. И они только одни составляют это исключение. Сами по себе взятые они непосредственно весьма на многое годятся, но их можно обменять на что угодно, где угодно и когда угодно. Кто ими обладает, обладает поэтому каким ему угодно капиталом, в какое ему угодно время и в каком ему угодно месте. То есть когда капитал принимает форму золота и серебра, он освобождается от всех тех ограничений, которыми его полезность стесняют качество, пространство и время. От всего, что стесняет имущество, что суживает силу богатства, что прикрепляет его к определенному назначению, времени или месту, от всего этого драгоценно-металлическое тело его освобождает» [15].
Сергей Федорович Шарапов, едко заметив по поводу «освобождения от ограничений» (например – ограничений нравственности), и указаний о том, что ни на Западе, ни в России финансовой науки нет, с убежденностью высказывается: «Первым шагом на пути создания истинной финансовой науки должна быть победа именно над этим золотым предрассудком, полное отрешение от того взгляда, по которому драгоценные металлы отождествляются с деньгами. <…> Став на эту точку зрения, мы попытаемся уяснить законы денежного обращения, пока только по русским данным и применительно к России, обладающей, если не вполне реально, то, несомненно, потенциально, теми государственными и общественными условиями, необходимость коих чувствовал Родбертус» [16].
Для подкрепления своих мыслей Шарапов указывает на опыт графа Егора Канкрина, который вместо прежних ассигнаций ввел кредитные билеты, приурочив российский рубль к четырем французским франкам: «Тогда Россия обменивалась с иностранцами правильно, в долги не залезала, путешественники не везли русского достояния проматывать за границу, тогда в заключение международного обмена почти каждый год приходилось не нам добавлять золота в пользу иностранцев, а обратно: золото это накоплялось в России и ходило в публике не только рядом с бумажками, но было часто даже несколько дешевле их, курс внешний был очень устойчив и благоприятен» [17].
Довершает же русский экономист свою мысль другим утверждением: «Не ясно ли, что как ни хлопотать, а рубль стремится в России занять положение, независимое от золота? Не ясно ли, что к золоту его не привяжешь? Да и незачем привязывать. Это деньги совершенно абсолютные, ставшие таковыми уже в силу простой давности (имеется опыт Екатерины II – прим. А.С.), и сокрушаться об этом нет никаких резонов» [18].
С.Ф. Шарапов предлагал, указывая на ограниченность запасов золота, сделать его товаром, а не деньгами. Ибо, в противном случае, все добываемые в России драгметаллы уйдут за границу, чтобы осесть там в частных банках. Но, именно это и случилось вскоре с российской финансовой системой, которой приходилось постоянно наращивать производство золота, чтобы восполнять постоянно убывающие его запасы. Здесь Витте предложил российской экономике (по всей очевидности вполне осознанно) медвежью услугу. Ибо, простая статистика показывает, что за годы его пребывания на посту министра финансов, количество золота в обороте увеличилось в 18 раз. Большая часть добытого драгметалла теперь уходила за границу (о чем и предупреждал Шарапов), одновременно с чем увеличился и государственный долг (на 1,5 млн. пудов серебра в отношении с курсом золота). Ко всему, при получении внешних займов, России вновь приходилось расплачиваться золотом, в результате чего к 1917 году она имела самый большой государственный долг в мире. Привязанная же «золотым стандартом» к европейской бирже, Россия оказывалась привязанной и к манипуляциям магнатов международного финансового капитала.
Другой каиновой услугой для России, теперь уже в политической жизни, было создание С.Ю. Витте Государственной Думы по парламентскому образцу. Как ни обращались по этому поводу С.Ф. Шарапов, Л.А. Тихомиров, и другие патриоты России, к Столыпину, Победоносцеву, и даже к самому Государю, их попытки не возымели успеха. Направленный Витте локомотив буржуазного переустройства страны неуклонно шел к своей цели.
Здесь закономерно должен быть задан вопрос: почему же Витте слушали и поддерживали, не только Император Александр III, но и святой Царь Николай II?.. По всей очевидности, ответ здесь лежит на поверхности: несмотря на то, что никакой, по слову Шарапова, экономической науки на Западе не существовало, существовали только методы, но, тем не менее, эти методики, при обучении политэкономии Царственных особ, выдавали как раз за науку. Вспомним, что Н.Х. Бунге обучал политэкономии и финансам, и Вел. Князя Николая Николаевича, и Наследника Престола Николая II Александровича. Заложенные в молодости знания, об априори – единственной правильности золотовалютной системы в экономике, и парламентской системы в политике, сделали в годы правления Витте свое дело. Государь Николай II не увидел никакого подвоха в предложенной С.Ю. Витте программе экономического и политического переустройства страны.

Причины неудач по возрождению Земства

Во время Высочайшего приема представителей СРЛ, совершившегося 1-го декабря 1905 года, князь А.Г. Щербатов зачитал перед Государем адрес Союза, в котором была сформулирована славянофильская идея созыва Земского Собора: «Нужно восстановление народной государственной власти. Единственный к тому способ: немедленный созыв Земского Собора путем существующих сословных выборных учреждений». Однако Государь дал понять членам депутации, что эта идея несвоевременна, ибо идет подготовка к созыву Государственной Думы» [19].
Собственно, идея созыва Земского Собора, для Верховной власти не являлась новой. Поскольку неоднократно в течение десятилетий поднималась перед российскими Государями. Немалую надежду на возрождение земского самоуправления славянофилам давали деяния императрицы Екатерины II, издавшей Высочайший манифест о сочинении проекта нового Уложения от 14 декабря 1766 года. Для составления Уложения от уездов были созваны депутаты от дворянства, которые деятельно участвовали в разработке нового свода законов. Таким образом, собранная от представителей дворянства России комиссия, являлась подобием старорусских Земских Соборов.
В годы же царствования императора Александра II, в 1864 году была проведена Земская реформа, благодаря чему в России получили широкое распространение земские школы и земские больницы. Особый размах деятельности Земства начался после изданного Александром III Земского положения от 1890 года. Финансовая система Земства строилась либо от налогообложения фабрик, заводов и городской недвижимости, находящихся на территории Земства, либо от доходов по эксплуатации собственного недвижимого имущества и промышленных предприятий.
Само же предложение о созыве Земского Собора было концептуально разработано славянофилами Иваном Сергеевичем Аксаковым и Павлом Дмитриевичем Голохвастовым. К сведению, П.Д. Голохвастов являлся не только талантливым писателем и поэтом, но и был знатоком истории Земских Соборов. В своем письме от 10 декабря 1879 года, Голохвастов писал К.П. Победоносцеву в том числе и о Земстве: «А с какого клина и чем сеять, тоже знает верней людей сама Земля, и на том же Земском соборе скажет, буде Царь спросит. А в чем основная, – историческая и логическая, – суть Земского собора; и много ли прийдется, против старины, в нем изменить; и что, не уступая никаким предрассудкам века, надлежит свято хранить, дабы Земский собор, как во время оно был, так и впредь остался естественной связью меж Царя и Земли» [20].
Характерно, что письмо это было прочитано императором Александром II, который сделал собственноручную отметку: «Прочел и то, и другое с любопытством и нашел много справедливого» [21].
Очень серьезная борьба совершалась в русской прессе, в отношении темы Земского Собора, после трагической гибели императора Александра II. Всесторонне эту проблему рассмотрел Д.А. Бадалян в работе «Полемика о Земском соборе в русской прессе начала 1880-х гг» [22].
Как указывает исследователь, «лишь за одно десятилетие, с 1873 по 1882 гг., правительство выпустило не менее шести циркуляров, запрещавших обсуждать идею Земского собора в печати». Тем не менее, уже в марте 1881 г., тему Земского Собора пытался обозначить И.С. Аксаков: «выступая 22 марта на экстренном заседании Санкт-Петербургского Славянского благотворительно общества, И.С. Аксаков указал на пример «добровольного призвания и установления» верховной власти, которое произошло в 1612 г., когда «не было места антагонизму, договору, компромиссу между царем и народом».
На прочитанный Аксаковым доклад последовала бурная реакция со стороны газ. «Новое время». Более того, очевидно с подачи Победоносцева, подобная реакция последовала и со стороны Царя: «25 марта Александр III, увидевшись во дворце с А.Ф. Тютчевой, сказал ей о вычеркнутых им из текста адреса слова о Земском соборе: «Есть вещи, о которых в настоящее время преждевременно говорить, да кроме того, инициатива этих вещей может и должна исходить только от меня».
Аксаков еще не раз пытался осторожно высказаться о Земском Соборе на страницах газеты «Русь», на что вновь получил запрет, и ко всему нелицеприятную реакцию со стороны газ. «Московские ведомости». Тем не менее, на эту полемику обратил внимание министр внутренних дел Н.П. Игнатьев. После того, как в январе 1882 года, И.С. Аксаков написал ему письмо с просьбой о поддержке, где рекомендовал в качестве специалиста П.Д. Голохвастова, Игнатьев принял сторону редактора «Руси». Но, противниками Собора выступили такие влиятельные лица, как К.П. Победоносцев и редактор «Московских ведомостей» М.Н. Катков.
Н.П. Игнатьев, с целью укрепления своих позиций, подключил к полемике князя В.П. Мещерского, который в газ. «Гражданин» от 16 мая 1882 г. объявил себя оскорбленным словами Каткова, который в 130-м номере газ. «Московских ведомостей» приравнял Земство с действиями народовольцев.
Аксаков выжидал целый год, не говоря прямо о Земском Соборе, но все-таки, в номере газ. «Русь» от 22 мая 1882 г., полемизируя с «Московскими ведомостями» написал: «В отличие от умозрительных форм французской революции, Соборы – естественный продукт национальной истории… Наши же старинные Земские соборы всегда служили верховной власти опорою против эгоистических интересов и властолюбия тогдашней интеллигенции в лице бояр и знатных родов. Что же тут общего между русским Земским собором и французским учредительным собранием 1789 г.?»
Как пишет далее в своей работе Д.А. Бадалян, говоря о противостоянии консерваторов и либералов, Аксаков «первых рассматривал как прямое продолжение «казенщины». Это явление, разъяснял И.С. Аксаков, возникло благодаря Петру I, а наибольшее развитие получило в эпоху Николая I. Но при этом редактор газеты «Русь» подчеркивал, что современное общество «с большим упорством, чем когда-либо, исповедует принцип петровской цивилизующей дубинки – только в более деликатной форме, т.е. в форме фальшиво-либерального, бюрократического верховодства Русским народом…
И.С. Аксаков называл «нашим спасением» упразднение «бюрократического канцелярского строя с его тлетворным казенным духом» и напомнил о земском устроении, «ради коего был созван собор, но без довершения дела распущен в 1682 г.» [23].
После этой статьи в газ. «Русь» от 29 мая 1882 г., министр внутренних дел И.П. Игнатьев, пытавшийся донести до Государя идею Собора, был отправлен в отставку. Более того, К.П. Победоносцев предъявил требование о закрытии газеты «Русь», но император Александр III не дал на это согласия.
Как видим, что в ситуации отторжения государством идеи Земского Собора, Царь Николай II, во время встречи с делегацией СРЛ, 1-го декабря 1905 года, также не мог дать положительного ответа на адрес князя Щербатова. Причина состояла не только в том, что Петр I создал бюрократическое государство, которое управлялось казенными средствами, но более в том, что он создал другую цивилизацию. И эта созданная им административно-командная цивилизация кардинальным образом отличалась от предшествующей ей цивилизации Московской Руси. И если форму жизни Московской Руси можно обозначить как державный организм, то имперскую по петербургскому образцу Россию должно классифицировать как державный механизм. И именно потому, сколь бы добрыми по человеческим качествам ни являлись российские императоры, они все-таки не смогли выйти за пределы формата империи, формата механизма. Пожалуй, именно в этом кроется причина, почему в России XIX-XX веков не утвердилась предложенная Аксаковым, Голохвастовым и Шараповым идея самоуправления, почему победила партия Бунге – Витте – Столыпина, направившая Россию на путь буржуазной индустриализации. А вместе с тем, на путь внедрения английского «золотого стандарта», на путь иностранных кредитов, на путь индустриализации самого села, благодаря чему русской общине было приказано долго жить, на путь создания парламентской Думы, которая, по слову Шарапова «доведет Россию до гибели». Благодаря этим реформам, февраль 1917 года, с его Временным правительством, Учредительным собранием, и в перспективе с марионеточной конституционной монархией, был просто запрограммирован. Россия на коротком финансовом поводке у иностранного капитала. Россия – вечный должник мировых магнатов. Россия – колониальный придаток цивилизованной Европы. Февраль – навсегда!.. Октябрьская революция 1917 года разрушила эти планы мировой закулисы. Отступивший от Бога и Царя народ был отведен на покаяние в тоталитарный Вавилон.
Но все-таки Земский Собор в России был созван. Это случилось в июле 1922 года, во Владивостоке, когда Самодержавная Россия погибла, и жалкие ее остатки укрепились в Приморье. Временное Приамурское правительство под председательством С.Д. Меркулова, 6 июня 1922 года издало Указ № 149 о созыве Приамурского Земского Собора в 15-дневный срок после прекращения смуты [24].
Сразу после публикации Указа, Приамурское народное собрание пригласило генерала М.К. Дитерихса (который тогда находился в Харбине), и по прибытии его во Владивосток, он был назначен Командующим войсками и флотом Временного Приамурского правительства. Получив назначение, Дитерихс издал Приказ № 1, который говорил об идее национального русского единения и религиозной идее жертвенного служения России.
В соответствии с Указом № 149 и Приказом № 1, на Собор были привлечены «обязательно по своему служебному положению» Архиереи Православной Церкви и полномочные представители других конфессий. И хотя, если следовать Правилам св. Апостолов (6-е и 81-е), священнослужители не должны участвовать «в народных управлениях», но все-таки, приглашение духовенства на Земский Собор являлось свидетельством возвращения к древним соборным началам.
10/23 июля 1922 года, Земский Собор, после молебна и крестного хода, начал свою работу. Его почетным председателем был избран Патриарх Московский и Всея Руси Тихон. В своем исследовании Леонид Болотин приводит документ церковного ученого А.Ю. Хвалина, исследовавшего в архивах и библиотеках Владивостока в 1990-1997 годах материалы Приамурского Земского Собора. Один из таких документов гласит: «На заседании Земского Собора 3-го августа ключевым моментом стало принятие трех основных тезисов: 1. Приамурский Земский Собор признает, что права на осуществление Верховной Власти на Русской земле принадлежат Династии Дома Романовых… 2. Земский Собор считает необходимым… возглавление национальной Государственности Приамурья Верховным Правителем из членов Династии Дома Романовых… 3. По сим соображениям Земский Собор почитает необходимым доложить о вышеизложенном Ея Императорскому Величеству Государыне Императрице Марии Феодоровне и Его Императорскому Высочеству Великому Князю Николаю Николаевичу… чтобы правительство вступило в переговоры с Династией Дома Романовых на предмет приглашения одного из Членов Династии на пост Верховного Правителя».
Божиим изволением, и Поместный Собор Русской Православной Церкви 1917-18 гг., и Земский Покаянный Собор 1922 года, совершились уже после того, как Российское Самодержавие погибло, и когда оставшиеся в живых Члены Царской Династия покинули Россию.

Русское Собрание, СРЛ и СРН – надежды и разочарования

Тем не менее, движение, как к Поместному, так и Земскому соборам, очень долго вызревавшее в рядах славянофилов, началось все-таки при Царской власти. Со времени создания, сначала Русского Собрания, а потом Союза Русских Людей и Союза Русского Народа, движение в сторону созыва Поместного и Земского соборов, стало необратимым. И когда государственная власть в январе 1901 года официально зарегистрировала Русское Собрание, то многие патриоты увидели в этом знак Свыше. Теперь, сторонники созыва Поместного и Земского соборов, среди которых был и Сергей Федорович Шарапов, получили легальную трибуну для проповеди своих идей. Когда же 18 февраля 1905 г. был издан рескрипт Императора Николая II министру внутренних дел А.Г. Булыгину, в котором Государь оповещал Своих верноподданных: «Я вознамерился привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений», то уже спустя месяц в Москве был создан неформальный кружок дворян, который возглавили братья Павел и Петр Сергеевичи Шереметевы. На почве этого неформального кружка, в апреле 1906 г. был создан Союз Русских Людей (СРЛ), в который вошли такие известные люди, как ректор МДА архим. (будущий митрополит) Анастасий (Грибановский), Д.А. Хомяков,  Иван Федорович и Федор Иванович Тютчевы (сын и внук великого поэта), Д.И. Иловайский, князь А.Г. Щербатов, князь В.М. Волконский, свящ. Иосиф Фудель, профессора МГУ И.Т. Тарасов, П.И. Мрочек-Дроздовский, Е.А. Нефедьев… Вошел в состав руководства СРЛ и Сергей Федорович Шарапов.
Другим прямым наследником Русского Собрания явился Союз Русского Народа, который был зарегистрирован в ноябре 1905 г., и председателем которого был избран А.И. Дубровин. Представители обоих Союзов были приняты Государем Николаем II в декабре 1905 года. После высочайшего одобрения, работа по организации народа для борьбы с революцией закипела в обоих Союзах. Но, уже в 1907 г. в руководстве СРН стали возникать разногласия. В 1908 г. из состава СРН вышел В.М. Пуришкевич, который создал «Союз Архангела Михаила». Идеологически к нему примкнул Московский СРН, созданный прот. Иоанном Восторговым и архим. Макарием (Гневушевым). Став депутатом Госдумы, отошел от деятельности Дубровинского Союза и Н.Е. Марков. Причем, эти приведшие к расколам разногласия начались вскоре после объединительных, прошедших в феврале, апреле и октябре 1906 г.  Всероссийских Съездов Русских Людей. Наблюдавший за происходящими нестроениями С.Ф. Шарапов хотел даже создать Русскую Народную Партию, но, как он с горечью писал впоследствии: «когда я увидел… как почтенные люди… садятся на палочку верхом и пускаются во весь карьер, чтобы обскакать противников на выборах, мне стало стыдно моего увлечения» [25].
Критически Шарапов относился и к деятельности СРН. Уже в 1907 году, когда наметились разногласия в Союзе Русского Народа, и даже еще ранее, когда в 1906 году, при поддержке П.А. Столыпина Пуришкевич вошел в состав Думы, Шарапов стал критически высказываться, как о СРН, так и Госдуме.
Например, в 1907 г., после Четвертого Всероссийского Съезда Русских Людей (26 апр.–1 мая 1907 г., когда было принято решение, признать доминирующую роль СРН) он писал: «Союз Русского Народа и другие патриотические организации «еще ничего творческого не дали, никаких программ не выработали», а уже начинают становиться политическими партиями и «втягиваться в парламентскую игру, заведомо недостойную и безнадежную» [26].
Борьба в это время обострилось до такой степени, что Шарапову, после ряда угроз пришлось претерпеть вооруженное покушение. В 1906 году, ночью по его кабинету были произведены многочисленные выстрелы. И сам Сергей Федорович, и его жена, и дети чудом остались живы.
О Государственной же Думе Шарапов писал с еще большим нелицеприятием, чем о некоторых своих сподвижниках. Мысли о созданной С.Ю. Витте Думе, со всей откровенностью озвучил главный герой его романа «Диктатор»: «в стране, насквозь возбужденной и перебунтованной, сорок лет лишенной всякого проблеска общественной и политической жизни, ненавидящей правительство как символ бессмысленного гнета и духопогашения, – устроить политические выборы… и ждать, чтобы из этого дикого шабаша вышло 500 законодателей, «богатырей» и «лучших людей» земли! Это было очевидное безумие, которое и выразилось в первой Думе. Но правительство не остановилось после этого первого опыта и пожелало его повторить. Получилась та же орда варваров, захватившая большинство парламента, и вся разница с первой Думой была лишь та, что с невероятными усилиями удалось кое-где провести небольшую сравнительно группу правых и умеренных… Зачем понадобился этот злополучный второй опыт, когда уже и первого было чересчур достаточно, чтобы убедиться в сделанной ошибке?» [27].
Футурологические романы «Через полвека» и «Диктатор» были написаны Шараповым не от хорошей жизни. Если аграрные проекты (в частности изготовление новых плугов) ему удавалось с Божьей помощью воплощать, и даже получать за них призы за рубежом, то проекты по переустройству политической и гражданской жизни, всякий раз терпели неудачу. Например, такой передовой труд, как «Самодержавие и самоуправление» Шарапову пришлось в 1899 г. издавать в Берлине. Когда же он переиздал эту работу в 1903 г. в Москве, то эта попытка закончилась конфискацией и уничтожением значительной части тиража. И лишь только в 1905 г. Шарапову удалось разместить свой трактат на страницах издаваемой им газеты «Русское дело».
Роман «Диктатор» был написан Шараповым, когда революция 1905-1907 годов подходила к концу. К написанию его он приступил во время начавшегося кризиса в Союзе Русского Народа, и одновременно с тем, во время все большего усиления Думских вакханалий. Роман создавался тогда, когда командором локомотива буржуазной индустриализации, после ухода в отставку Витте, стал П.А. Столыпин. По большому счету, с приходом Столыпина произошла лишь временная приостановка плана «графа полусахалинского», по введению в России конституционной монархии. Все же остальные его планы, а именно: перевод финансовой системы на золотой (английский) стандарт, долгосрочное кредитование зарубежными банками русской экономики, индустриализация России по западному буржуазному образцу, аграрная реформа, предусматривающая радикальное разрушение крестьянской общины, с направлением сельского хозяйства на фермерский путь развития, создание Госдумы по парламентскому (т.е. – республиканскому) образцу. Все эти проекты Витте остались в силе, и в конечном итоге, именно они привели Россию к февралю 1917 года.
Очевидно, именно по этой причине, став свидетелем крушения главных своих надежд, С.Ф. Шарапов и написал роман «Диктатор». Здесь должно сразу сказать, что роман этот является не просто футурологическим, или даже программным произведением, роман «Диктатор», это крик души. Через него писатель пытался докричаться до своих современников, пытается докричаться и до нас. На страницах этой книги с лапидарной ясностью изложены главные идейные наработки Шарапова. Касались ли эти наработки общественного устройства, государственной власти, экономики, финансовой сферы, и даже более того – самого цивилизационного выбора России. Вот как озвучены идеи С.Ф. Шарапова в литературном разговоре диктатора со Столыпиным:
«Парламентаризм в России, как вы сами теперь видите, ложь и обман. Возврат к старому режиму невозможен. Бюрократия отжила свой век, опозорила и разорила Россию и вызвала к себе такую ненависть, с которой нам с вами не справиться. Нужно вступать на новый путь. Иной, кроме Царской и Самодержавной, верховной власти в России быть не может. Но под нее нужно подвести совсем иной фундамент. Этот фундамент – широкое самоуправление, которое должно всецело заменить бюрократию. Все будущее России – в земстве, поставленном как первооснова государственного здания. Выделите из области государственной работы все, что имеет местный характер, – только тогда со своим делом будет в состоянии справляться центральное правительство. Местную работу отдайте самоуправляющимся земствам. Организуйте уезд в совершенно самостоятельную единицу. Группа уездов, однородных по этнографическим, хозяйственным и бытовым свойствам, должна составить самоуправляющуюся область, обнимающую район нескольких губерний. Это должно быть нечто вроде штатов Северной Америки. Вот наш тип государства. Союз этих штатов с Самодержавным Царем во главе и будет искомой нашей государственной организацией. Только при этих условиях станет возможной работа центрального правительства, только при такой постановке Самодержавия на основах самоуправления будут обеспечены как свобода от нынешней чудовищной надо всем опеки бюрократии, так и порядок, ибо настоящего порядка из Петербурга устроить нельзя, не обращая всей страны в огромные арестантские роты» [28].
На возражения же Столыпина диктатор отвечает: «Мысль об областях взята не из книжки; она красной нитью проходит через всю русскую историю. Полное самоуправление областям давал Иоанн Грозный. Областное деление являлось необходимым условием для каждого самостоятельного русского государственного ума от Пестеля, либерала и революционера, до крайнего консерватора Фадеева. Я глубоко верю, что государственная связь России не ослабнет, а только окрепнет при широком областном самоуправлении. Отчего так легко править Вильгельму как германскому императору? Да оттого, что вся местная работа лежит на союзных правительствах, что все эти баварские, саксонские и виртембергские короли суть только председатели местных земских управ и несут на себе всю черновую работу управления. Вы говорите: ослабнет связь. А нынешнее полицейское единство прочно? Неужели вы не замечаете, что эта связь совершенно сгнила, и если мы не дадим другой, свободной и широкой, то Россия развалится от одной ненависти своих составных частей к Петербургу» [29].
Всего через одиннадцать лет после описываемого в романе разговора, Россия действительно развалилась на множество частей. Второй раз развал произошел после крушения Советского Союза, и последствия этого развала мы вынуждены переживать до сих пор.
Конечно, в воззрениях Шарапова были ошибки. Например, в утопии «Через полвека» он выстраивает свою систему общественного и церковного управления. За основу земского устройства был взят церковный приход. На таких же позициях некоторое время стоял и председатель СРН А.И. Дубровин. Эту же ошибку повторил и Земский Приамурский Собор, прошедший в 1922 г. во Владивостоке. Против смешения церковной и земской власти твердо выступал идеолог монархизма Лев Александрович Тихомиров. Такое смешение, начавшееся со времени утверждения Земства в середине XVI века, показало себя исторически неоправдавшимся. И если, в XVI – XVII веках, участие в Земских соборах архиереев и игуменов (несмотря на нарушение ими 6-го и 81-го правил св. Апостолов), оправдывалось наличием огромных земельных угодий, то в веке ХХ, когда Церковь лишилась почти всех своих земель, смешение церковной и земских властей оправдать уже никак нельзя.
Тем не менее, в главном Шарапов был все-таки прав. Прав он был уже в том, что причислял себя не к либеральному («разрушительному») направлению, и не к консервативному («охранительному), а к направлению «зиждительному». К тому направлению, о котором сказал Господь: «Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ее» (Мф. 16; 18).

ДВА ПРАВА — ДВА ПУТИ

Анализ неудачных попыток славянофилов по внедрению исконно русских экономических и общественно-политических принципов, позволяет сделать вывод – причины этих неудач заключались не столько в косности государственных чиновников, и даже не в отсутствии понимания этих вопросов Верховной властью, сколько от того, что Петром Первым был глубинно изменен и жестоко искалечен весь строй Русской цивилизации. Именно об этом откровенно говорил Константин Сергеевич Аксаков, об этом почти открыто писал в газете «Русь» его брат Иван Сергеевич, а также, открыто, подчас не стесняясь в выражениях, писал и Сергей Федорович Шарапов.
Если рассеять дымовую завесу реформаторской (якобы на благо России) деятельности Петра, а также заглушить отвлекающий гвалт о его (действительно бывших) жестокости, пьянстве и половой разнузданности, то, со всей однозначностью обнаружим, что главную, поставленную ему Британской короной задачу – перевод России из формата Римского (Катехон – Удерживающий) права, в формат права Торгового, он блестяще выполнил. Именно этим, пожалуй, и можно объяснить, отчего во время царствования Петра, в России было великое засилье немцев, голландцев и англичан, которым, непонятно за какие заслуги, раздавали направо и налево титулы князей и графов.
Не лишним будет вспомнить, что за полвека до приезда Петра в Голландию, именно она, освободившись от испанского господства (после восьмидесятилетней войны XVI-XVII веков), ввела у себя как раз Торговое морское право. По большому счету, протестантские религиозные войны для того и совершались, чтобы заменить формат Римского (или, как говорят сейчас – Континентального) права на Торговое. Если говорить об Англии, то после воцарения династии Тюдоров (особенно успешно процесс пошел при Генрихе VIII), маневры через оверштаг и фордевинд повели Британский корабль в нужном направлении. Правовой курс Туманного Альбиона, а несколько позднее и Голландии, изменился ровно на сто восемьдесят градусов. Неудивительно, что с изменением курса, как в Англии, так и в Нидерландах, изменились и все остальные стороны их внутренней и внешней политики. Например, в отличие от Испании и Португалии, где колонизацией занимались конкистадоры, британские и голландские власти первым делом отправляли в чужие страны торговые компании. И, если вслед за испанскими первопроходцами шли проповедники веры Христовой, то, торговые компании указанных выше государств никакой цели, кроме закабаления коренных народов перед собой не ставили. И если Испания и Португалия устанавливали в своих колониях формат Римского права – Катехон-Удерживающий, то у Англии и Нидерландов колонии были просто сырьевым придатком. Пропасть между этими правовыми и экономическими системами непроходима. Это такие же антиподы, как библейские Каин и Авель.
Впрочем, в странах Европы, в качестве противодействия развивающейся буржуазии, в XIX веке стала происходить реставрация Римского права. Сейчас оно именуется Континентальным, или Романо-Германским, хотя это вызывает определенную путаницу в понятиях. Например, несмотря на то, что Хазарский каганат являлся континентальным государством, право, которым он руководствовался, было Торговым. Тем не менее, для удобства в классификации, будем пользоваться в дальнейшем современными формулировками.
В качестве примеров реставрации Романо-Германского права можно назвать Кодекс Наполеона от 1804 года, и Германское Гражданское Уложение от 1896 года. Со времени правления Екатерины Второй, реставрация Римского права стала происходить и у нас в России. Губернская и судебная реформы, а также введение Земских и Совестных судов, являлись делом положительным, укрепившим работу госаппарата. Но, с другой стороны, «Жалованная грамота дворянству» 1785 года, предоставлявшая дворянам свободу от обязательной службы, уплаты, податей, с правом владения крепостными крестьянами и земельными недрами в пределах своих владений, являлось делом регрессивным, ибо возвращало государство к худшим традициям вотчинной политики XVII века. Этим указом нарушалось древнее правило – «чья земля, того и власть», нарушалась главная основа державной политики св. князя Андрея Боголюбского и следовавших этой политике князей, вплоть до Царя Ивана Грозного – «Земля государева, потому что Божия».
В годы царствования императора Александра Первого политика укрепления державности как если бы остановилась. Усилия к исправлению этого положения предпринял его брат император Николай Первый. По инициативе министра государственных имуществ графа П.Д. Киселева (эту работу он начал еще при Александре I) была произведена Реформа управления государственными крестьянами. По замыслу разработчиков реформы, должна была произойти поэтапная и безболезненная для обеих сторон отмена крепостного права. Впрочем, и за неполные двадцать лет работы в годы царствования Николая Первого удалось добиться многого: во-первых – помещики переставали являться безраздельными хозяевами земли с живущими на ней крестьянами, во-вторых – открывалась возможность к освобождению крестьян от крепостного права, в-третьих – вводилось крестьянское самоуправление в деревне. В целом, в деятельности императора Николая Первого прослеживается направленность к возрождению старорусской формы управления. Но, увы, уже в годы царствования Александра Второго, несмотря на положительную во многом земскую и судебную реформы, несмотря на меры по освобождению крестьян от крепостничества (к сожалению, во многом половинчатых), был дан толчок к развитию капитализма, что и стало причиной уже необратимого теперь перехода от Римского права к праву Торговому. Именно эта, наметившаяся во второй половине XIX века тенденция, была доведена до конца С.Ю. Витте, что и привело к гибели устроенного по Римскому образцу Русского государства. Февральская революция 1917 года стала онтологическим завершением дел «серого кардинала» от экономики.
Процесс переформатирования Третьего Рима в политический и экономический придаток мирового капитала пошел по нарастающей на рубеже XIX-XX веков. Тому способствовало, и введение «золотого стандарта» в финансовой сфере, и создание многих, имеющих выход за рубеж частных банков, и бурное развитие буржуазии, и учреждение Госдумы по западному образцу, и переформатирование крестьянских общин в фермерские хозяйства, и создание акционерных, с привлечением зарубежных компаний предприятий (без чего буржуазная индустриализация не смогла бы совершиться), и разумеется, увлечение просвещенных сословий европейскими – философией, литературой, и искусством.
Все перечисленные изменения – введение «золотого стандарта», капитализация экономики, развитие акционерных компаний, и проч., требовали создания новых законов. Более того, требовали кардинального изменения законодательной базы, в которую все больше вводились положения Морского права, в ущерб (разумеется) праву Континентальному.
Таким образом, постулаты «Москва – Третий Рим» и «Православие – Самодержавие – Народность», постепенно превращались в эвфемизм, во внешнюю декларацию, сжимаясь подобно Шагреневой коже, и сдавая под натиском апостасийных процессов позицию за позицией. К февралю семнадцатого года, еще мощная на вид, но уже лишенная Римского духа Держава, доживала последние дни. Трагедия же человека, который стоял во главе «колосса на глиняных ногах»,  заключалась в том, что к февральской революции только он один и оставался Удерживающим, в то время как само государство, которым ему довелось руководить, Удерживающим больше не являлось. Всё наперед видящий Господь потому и определил Личному Удерживающему («о Катехон») мученический подвиг, потому что к февралю семнадцатого, Удерживающий в категории государственной («то катехон») уже переродился в собственную противоположность.
Если же говорить о ХХ столетии, то руководимый Великобританией коллективный Запад отводил Русскому Царю роль, единственно, надсмотрщика над коренным населением. Отводил роль диктатора, который обеспечивал бы экономическое и политическое господство Нового Карфагена над оккупированной им территорией. Государь же Николай Второй на эту роль никак не подходил, а потому, если бы он сумел победить Германию, а затем раздавить революцию, то мировая закулиса пошла бы, либо на прямое цареубийство, как это было с Павлом Первым, либо устроила Новую мировую войну. Вне всякого сомнения, при тотальном предательстве в высших эшелонах власти, что и показала война 1914-1918 годов, Вторая мировая закончилась бы полным поражением царской России. В случае же победы Белого движения, новая война явилась бы и вовсе излишним делом. Покорные слуги мирового капитала, рожденные февралем Колчак и Деникин, согласились бы на все условия заказчиков революции. Им, в этом случае отвели бы роль тех самых диктаторов, надсмотрщиков над своим народом, или иначе – беков и суффетов, как это было в Хазарии и Карфагене.
Но, фатальный сценарий крушения Самодержавия не смог бы осуществиться, если бы к тому не были созданы условия в самом начале истории России. Корни этих условий очень глубоки, и для понимания сути вопроса необходимо погрузиться в эпоху XI-XII веков. Разделение Руси на три цивилизационные формации, несмотря на то что, и Новгородом, и Киевом, и Владимиром управляли князья Рюриковичи, началось в середине XII века. По верному указанию И.Л. Солоневича в «Народной монархии», Новгород представлял собой торгово-феодальную республику, с ограниченной властью приглашенного князя. Например, В.О. Ключевский так пишет в «Русской истории» об общественном договоре новгородцев с Рюриком: призванные князья «принялись, прежде всего, за стройку пограничных укреплений и всестороннюю войну, значит, они призваны были оборонять туземцев от каких-то внешних врагов».  Этот принцип Новгородского права – «ограничение княжеской власти договорными отношениями», о котором сказано в «Повести временных лет»: «Поищем сами в собе князя, иже бы володел нами, и рядил по ряду, по праву», являлся основным до конца XV века.
Вторым документом, который встал в основании Новгородского права, и был для Новгородской республики подобен Кодексу Юстиниана Великого, явилась «Правда Ярослава Мудрого». Академик В.Л. Янин, в книге «Очерки комплексного источниковедения», так пишет о льготах, предоставленных Ярославом Мудрым новгородцам: «Главное в них состоит в том, что были установлены четкие границы государственной деятельности князя и боярской верхушки города. Боярство было провозглашено неподсудным князю, была признана власть бояр над концами города. Князь оставался судьей над прочими категориями свободных граждан, объединенных в сотни».  Такое, совершавшееся по «Ярославовым Грамотам» управление (в вопросе ограничения княжеской власти), онтологически не позволяло Новгородской республике стать Самодержавным государством. Не лучше дело происходило и в Киеве.
В отличие от Новгорода, цивилизация Киева являлась феодально-торговым княжеством с родословной преемственностью власти. Но, родословная преемственность сама по себе не давала Великому князю права на Самодержавную власть. Причина здесь состояла, как в зависимости от мнения удельных князей, так и от обязательств перед крупными землевладельцами. Характерно, что земля в Киеве могла продаваться, поэтому, тот, кто имел деньги, тот и становился собственником земли. Средневековый принцип – «чья земля, того и власть», был в Киеве главенствующим.
Ко всему, Киев (который странным образом называют Матерью городов Русских), являлся по факту городом оккупированным дружинами Рюрика. По сути, Рюрик просто ушел из Новгорода, как впоследствии ушел из Киева князь Андрей Боголюбский. Ибо, также как Рюрик понимал, что в Новгороде он не сможет стать полновластным хозяином, так и князь Андрей видел, что Самодержавного, по образу Второго Рима государства, в Киеве построить нельзя. Именно это и подвигло Андрея Боголюбского к возвращению во Владимир, чтобы с чистого листа начать строительство Новой Державы.
Для понимания значимости фигуры Боголюбского князя в русской истории, необходимо особо указать на утвержденный им принцип землевладения. В основание этого принципа были заложены не местнические человеческие интересы, но освященное Библией учение Церкви. В таком труде А.П. Лопухина, как «Земля и собственность по законам Моисея» указано, что еще в Древнем Египте земля являлась собственностью фараона, которой он наделял своих подданных. Также, и в Законе Моисея этот принцип отчетливо прослеживается: «Землю не должно продавать навсегда, ибо Моя земля: вы пришельцы и поселенцы у Меня» (Лев. 25; 23). Святой князь Андрей Боголюбский, стремясь построить сильную Державу, заложил в ее основание принцип благословленный Самим Богом. Постулат князя, в отношении землевладения, как указывал на то Солоневич в «Народной монархии», был прост: «Земля государева, потому что Божья. Земля не продается, но даруется князем». Отличие политики князя Андрея от Киева и Новгорода состояла в том, что земля на Владимирской Руси не продавалась, но давалась даром, с правом наследственного пользования, в соответствии с сословной принадлежностью подданных. Именно этот принцип являлся главенствующим в России до конца XVI столетия, отступление от которого началось (как о том пишут М.М. Кривоносов и В.Г. Манягин в книге «История гражданского общества России…») с воцарением Династии Романовых.
Поскольку державное строительство в период татарского господства было остановлено, то продолжение его началось в годы царствования Вел. князя Ивана Третьего. Женитьба на Софье Палеолог, племяннице последнего императора Византии, ко многому обязывало. Ко всему, требовалось, после создания единого Русского государства, не только систематизировать имеющиеся правовые акты, но и привести их в соответствие с правовой базой Второго Рима. Для этой цели в 1497 году был создан «Судебник» Ивана Третьего. В основание этого свода законов легли главным образом правовые нормы «Русской Правды» Ярослава Мудрого, а также были включены положения «Псковской судной грамоты» XV века и составленного на основании «Кормчей книги» «Правосудия митрополичьего». Заметим, что законы «Русской Правды» легли в основу права не только Новгородской республики, но стали также основанием законодательной базы Киевской Руси, Великого княжества Литовского, и других удельных княжеств, находящихся на месте нынешних – Молдавии, Румынии, Польши, Белоруссии, Латвии, Эстонии.
Характерно, что «Судебник» Ивана Третьего не только впитал в себя все лучшее из существующих правовых актов на Руси, но благодаря учреждению Юрьева дня (по факту, состоящего из двух недель), поставил серьезное препятствие на пути развития крепостного права. Например, как утверждает И.Я. Фроянов в книге «Начала Русской истории», говоря, что феодальная политика Киева XII-XIII веков как раз способствовала закрепощению и порабощению крестьян, то «Судебник» Ивана Третьего ставил для такой практики непреодолимое препятствие. Утвержденные Иваном Третьим принципы создания законов на Руси, были применены затем и при составлении «Судебника» Ивана IV в 1550 году, а также и при составлении свода церковных правил «Стоглава».
Другими важнейшими шагами в деле государственного строительства Царя Ивана Грозного явились – 1) создание поместной земельной (т.е. – жалованной непосредственно от Царя) системы, благодаря которой стала создаваться поместная аристократия, потеснившая вотчинников бояр и князей; 2) утверждение земского (основанного на вечевых традициях) самоуправления, явившегося твердой опорой Самодержавия со стороны народа; 3) укрепление и упорядочивание церковного управления в соответствии с «Кормчей книгой» на Стоглавом соборе 1551 года; а также – 4) учреждение опричнины (во многом экспериментального проекта), с целью создания новой служилой аристократии.
О поместной системе, учрежденной изначально св. князем Андреем Боголюбским, и возобновленной Вел. князем Иоанном III, академик А.И. Фурсов так пишет в книге «Вперед к победе»: «…наиболее важным фактором подрыва княже-боярского «комбайна», заложенного под него бомбой замедленного действия был массив новгородских земель, прихваченный Москвой в 1470-е годы. Этот массив позволил московскому князю начать в невиданном доселе масштабе раздавать земли в качестве поместий, т.е. реально развивать поместную систему… В результате появился огромный слой, который численно превосходил князей и бояр, чьё обладание вещественной субстанцией полностью зависело от Великого князя (после 1547 года – Царя). Последний был единственным, кто мог оградить их от произвола богатых и знатных».
Говоря современным языком, поместная система явилась тем средством, благодаря которой совершалась национализация (или огосударствление) земельных угодий. Именно этот, начавшийся во второй половине XV века процесс, привел к укреплению власти Самодержца, в серьезной степени потеснив властные вожделения вотчинных землевладельцев.
Но, иную картину мы видим после избрания на Земско-Поместном соборе 1613 года царя Михаила Феодоровича Романова. В активе группировки ратовавшей за избрания сына Патриарха Филарета Никитича стояли как раз не державники, а крупные землевладельцы вотчинники (на что указывают Л.В. Черепнин – «Земские соборы Русского государства» и Р.Г. Скрынников – «Минин и Пожарский»). Ядром этого актива были Михаил Глебович Салтыков (по прозвищу «Кривой» — возглавлявший посольство к Сигизмунду III, об избрании на царство Владислава IV Вазы), Борис Михайлович Салтыков (двоюродный брат Государя), боярин Федор Иванович Шереметьев, князь Иван Михайлович Воротынский, боярин Иван Никитич Романов – дядя Михаила Феодоровича, князья Иван Черкасский, Иван Троекуров и Афанасий Лобанов. Все они в той или иной степени были родственниками Патриарха Филарета. Характерно, что Иван Никитич Романов, Федор Шереметьев, и Иван Воротынский, служившие, кто полякам, кто Тушинскому вору, и ко всему входивших в состав Семибоярщины, имели дерзость выставить свои кандидатуры в цари на Соборе 1613 года.
Неудивительно, что на Соборе победила именно эта, вотчинная (а не поместная) княже-боярская партия, как более организованная, и ко всему, связанная между собой родственными узами. Именно в результате этой победы, в России и начался поэтапный слом созданной Рюриковичами Римской (т.е. – Самодержавной) правовой системы, с одновременным укреплением, а затем и узаконением (Соборным Уложением 1649 г.) крепостного землевладения. Знаменательным является факт: чем больше Россия отходила от формата Римского права, тем больше Верховная власть издавала репрессивных законов. Например, если во времена царствования Ивана IV смертной казнью карали всего за пять-шесть преступлений – убийство, изнасилование, содомию, похищение людей, поджег жилого дома с людьми, ограбление храма, государственную измену, то по правилам Соборного Уложения 1649 года смертной казнью карались уже восемьдесят видов преступлений. При Петре I смертью наказывали уже за сто двадцать видов преступлений. Как говорится – есть с чем сравнить.
Другое следствие Собора 1613 года заключалось в поэтапной отмене земского самоуправления, в результате чего власть на местах полностью перешло в ведение царских чиновников. Если же говорить о церковном вопросе, то, как указывает Б.П. Кутузов в книге «Церковная реформа XVII века», после разрыва взаимоотношений царя Алексия с патриархом Никоном началось постепенное подчинение Церкви власти Государя, что превратило, по факту, Поместные соборы в служебный орган государственной власти. Отсюда, следует вывод: если мы знаем, что у власти осталась та самая элита, которая привела в Москву поляков, которая шаталась, то к Тушинскому вору, то к царевичу Владиславу, которая создала развалившую страну Семибоярщину, и которая с помощью казаков посадила на Престол своего родственника, то, если победила именно эта вотчинная (всегда с вожделением глядевшая на Польшу) знать, и нет смысла удивляться, почему именно она, княже-боярская олигархия, и постаралась привести Россию к формату западного (т.е. – польского) управления государством.
В начале же этих, гибельных для Дома Пресвятой Богородицы реформ, стоял именно Земско-Поместный собор 1613 года. Историк Вячеслав Манягин, написавший книгу «История гражданского общества России…», отзывался об этом Соборе очень жестко и нелицеприятно: «Земский собор 1613 года стал вершиной манипуляций власть имущих мнением народа, когда эти манипуляции не ограничились интригами и подкупом, но вылились в открытое вооруженное насилие над противниками избрания Михаила Романова. Этот собор знаменовал начало новой эпохи в деятельности Земских соборов, когда из выразителя народного мнения и советника власти, Земские соборы превратились в «карманный парламент» первых царей из династии Романовых, потеряли свое значение и сошли к концу XVII века с исторической сцены, знаменовав завершение проекта «народной монархии» и очистив место для новой социально-политической конструкции – абсолютистской монархии западного образца».
Для продолжения разговора о путях отступления от Божественного определения о России, необходимо коснуться вопросов геральдики. Оставив до времени деяния Петра Великого, который явился плодом такого отступления, перейдем сразу к эпохе императора Александра Второго. Время Александра «Освободителя» отмечено тем, что именно в годы его царствования начался окончательный поворот России от Римского права к Торговому. Поворот этот являлся настолько серьезным, что для свидетельства о его необратимости, наши противники инспирировали смену государственного флага. Замена символики государства не может быть пустым делом, так как с изменением национальных символов происходит либо искажение, либо полная утрата заключенных в этих символах смыслов. Всякий военный человек знает это, а потому, благоговейное отношение к знамени полка у него что называется в крови. Военные люди знают, что полковое знамя это не просто маркер рода войск, с принадлежностью к определенной части, но сакральный образ воинских чести и славы. В духовном плане его можно сравнить с церковным антиминсом. Поэтому, не нужно удивляться тому, что Англия, подключив к работе (масона и протестанта) геральдиста Бернгарда фон Кёне, не пожалела сил и средств для отмены гербового (на желтом фоне) государственного знамени, а также имперского на серебряном фоне штандарта, для утверждения в России трехцветного флага с траурной полосой вверху. Заметим, что Британия, распространив по всему миру систему трех и двухцветных государственных флагов, для самой себя оставила монохромный голубой (символ моря) флаг с наложенными друг на друга крестами святых Георгия и Патрика. По всей очевидности, Англия, если расшифровать семантику тайных знаков, заявила таким образом – кто в мире хозяин. А также, кто господин, кто сатрап, и кто (в лучшем случае) – сателлит хозяина.
Заметим, что такой же трехцветный, с черной полосой вверху флаг, был принят и в Соединенной Германии в 1867 году. На языке символов черный цвет обозначает траур, то есть заключает в себе похоронный смысл. Поэтому, есть основания полагать, что применив траурную символику в государственных флагах России и Германии, хозяева мира запрограммировали военное столкновение этих самых сильных европейских держав, с целью их уничтожения.
Следующим знаковым и поворотным для России явился 1896 год. Если по указу императора Александра Третьего от 28 апреля 1883 года был признан гражданским флагом бело-сине-красный триколор, а флагом императорским бело-желто-черное знамя, то в 1896 году, по докладу Вел. князя Алексея Александровича (дяди Государя Николая), руководившего тогда морским ведомством, бело-сине-красный триколор был предложен уже в качестве флага национального. Таким образом, флаг применявшийся при Петре Первом только на торговых судах, через двести лет стал национальным знаменем. Для ускорения процесса по признанию торгового бело-сине-красного флага в качестве государственного, к работе был подключен адмирал К.Н. Посьет, под патронажем которого была выпущена брошюра «Происхождение флагов и их значение». В этой брошюре указывалось на отсутствие геральдических и исторических оснований для черно-желто-белого флага, в пользу принятия бело-сине-красного триколора. Впрочем, имперское знамя (не путать с имперским штандартом – Двуглавый черный орел на желтом фоне), после 1896 года все же применялся во время торжеств, но, с черной полосой была путаница. В одних случаях она помещалась вверху, а в других внизу.
В отношении Великого князя Алексея Александровича, через которого бело-сине-красный триколор был продавлен в качестве государственного флага, хотелось бы предложить более развернутую экспозицию, которая позволит увидеть глубину той бездны, на краю которой стояла тогда Россия. Понимание это дает фрагмент из рассказа Василия Шукшина «Чужие». Василий Шукшин вставил в свой рассказ эпизод из одной книги о родственниках Царя Николая Второго. В контексте этой главы, для понимания степени отступления в высших эшелонах власти предреволюционной эпохи, полезно привести указанный фрагмент полностью:
«Алексей с детства был назначен отцом своим, Императором Александром Вторым, к службе по флоту и записан в морское училище. Но в классы он не ходил,  а путался по разным театрикам и трактирчикам, в веселой компании французских актрис и танцовщиц. Одна из них, по фамилии Мокур, совсем его замотала.
— Не  посоветуешь ли ты, — спрашивал Александр Второй военного министра Милютина, — как заставить Алексея, чтобы посещал уроки в училище?
Милютин отвечал:
— Единственное средство, Ваше Величество: назначьте учителем госпожу Мокур. Тогда Великого князя из училища и не вызвать.
Такого-то ученого моряка Император Александр Третий, родной брат его, не побоялся назначить генерал-адмиралом – главою и хозяином Русского флота.
Постройка броненосцев и портов – золотое дно для всякого нечестивого человека, охочего погреть руки около народного имущества. Генерал-адмирал Алексей, вечно нуждаясь в деньгах на игру и женщин, двадцать лет преобразовывал русский флот. Бессовестно грабил казну сам. Не меньше грабили его любовницы и сводники, поставляющие ему любовниц.
Сам Алексей ничего не смыслил в морском деле и совершенно не занимался своим ведомством. Пример его как начальника шел по флоту сверху вниз. Воровство и невежество офицеров росли с каждым годом, оставаясь совершенно безнаказанными. Жизнь матросов сделалась невыносимою. Начальство обкрадывало их во всем: в пайке, в чарке, обмундировке. А чтобы матросы не вздумали против поголовного грабежа бунтовать, офицерство запугивало их жесткими наказаниями и грубым обращением. И продолжалось это безобразие, ни  мало – двадцать лет с лишком.
Ни один подряд по морскому ведомству не  проходил без того, чтобы Алексей с бабами своими не отщипнул (я бы тут сказал, – не хапнул – В. Ш.) половину, а то и больше. Когда вспыхнула японская война, Русское правительство думало прикупить несколько броненосцев у республики Чили. Чилийские  броненосцы пришли в Европу и стали у итальянского города Генуи. Здесь их осмотрели русские моряки. Такие броненосцы нашему  флоту и не снились. Запросили за них чилийцы дешево: почти свою цену. И что же?.. Из-за дешевизны и разошлось дело. Русский уполномоченный Солдатенков откровенно объяснил:
— Вы должны просить, по крайней мере, втрое дороже. Потому что иначе нам не из-за чего хлопотать. Шестьсот тысяч с продажной цены каждого броненосца получит Великий князь. Четыреста тысяч надо дать госпоже Балетта. А что же останется на нашу-то долю – чинам морского министерства?..
Чилийцы, возмущенные наглостью русских взяточников, заявили, что их правительство отказывается вести переговоры с посредниками, заведомо недобросовестными. Японцы  же, как только русская сделка расстроилась, немедленно купили чилийские броненосцы. Потом эти самые броненосцы топили наши корабли при Цусиме.
Госпожа Балетта, для которой Солдатенков требовал с чилийцев четыреста тысяч  рублей, — последняя любовница Алексея, французская  актриса. Не дав крупной взятки госпоже Балетта, ни один предприниматель или подрядчик не мог надеяться, что Великий князь даже хоть примет его и выслушает.
Один француз изобрел необыкновенную морскую торпеду. Она поднимает могучий водяной смерч и топит им суда. Француз предложил свое изобретение Русскому правительству. Его вызвали  в Петербург. Но здесь, только за то, чтобы произвести опыт в присутствии Алексея, — с него спросили для госпожи Балетта двадцать пять тысяч рублей. Француз не имел таких  денег и поехал восвояси, несолоно хлебавши. В Париж явился к нему японский чиновник и купил его изобретение за большие деньги.
— Видите ли, — сказал японец, — несколькими месяцами раньше мы заплатили бы вам гораздо дороже, но теперь у нас изобретена своя торпеда, сильнее вашей.
— Тогда зачем же вы покупаете мою?
— Просто затем, чтобы ее не было у русских.
Как знать, не подобная ли торпеда опрокинула «Петропавловск» и утопила экипаж вместе с Макаровым – единственным русским адмиралом, который походил на моряка и знал толк в своем деле?
В  последние десять лет жизни Алексеем вертела, как пешкою Балетта. Раньше генерал-адмиральшею была Зинаида Дмитриевна, герцогиня Лейхтенбергская, уроженка Скобелева (сестра знаменитого «Белого генерала»). К этой, чины морского министерства ходили с прямыми докладами, помимо Алексея. А он беспечно подписывал все, что его красавица хотела.
Красным дням генерал-адмирала Алексея положила конец японская война. У японцев на Тихом океане оказались быстроходные крейсера и броненосцы, а у нас – старые  калоши. Как хорошо генерал-адмирал обучал свой флот, вот свидетельство: «Цесаревич» впервые стрелял из орудий своих в том самом бою, в котором японцы издырявили его в решето. Офицеры не умели командовать. Суда не имели  морских карт. Пушки не стреляли. То и дело топили своих, либо нарывались на собственные мины. Тихоокеанская эскадра засела в Порт-Артуре, как рак на мели. Послали на выручку Балтийскую эскадру адмирала Рождественского. Тот, когда дело  дошло до собственной шкуры, доложил Царю, что идти не с чем: брони на броненосцах маталлические чуть сверху, а снизу деревянные. Уверяют, будто Царь сказал тогда Алексею:
—  Лучше бы ты, дядя, воровал вдвое, да хоть брони-то строил бы настоящие!
После гибели «Петропавловска» Алексей имел  глупость показаться в одном петербургском  театре вместе со своей любовницей Балетта, обвешенною бриллиантами. Публика чуть не убила их обоих. Швыряли в них апельсиновыми корками, афишами, чем попало. Кричали:
— Эти бриллианты куплены за наши деньги! Отдайте! Это – наши крейсеры и броненосцы! Подайте сюда! Это – наш флот!
Алексей перестал выезжать из своего дворца, потому что на улицах ему свистели, швыряли в карету грязью. Балетта поспешила убраться за границу. Она увезла с собой несколько миллионов рублей чистыми деньгами, чуть не гору драгоценных камней и редкостное собрание русских старинных вещей. Это  уж, должно быть, на память о Русском народе, который они с Алексеем ограбили.
Цусима докончила Алексея. Никогда с тех пор, как свет стоит, ни один флот не испытывал более глупого и жалкого поражения. Тысячи людей пошли на дно  вместе с калошами-судами, которые не достреливали до неприятеля. Несколько часов японской пальбы достаточно было, чтобы от двадцатилетней воровской  работы Алексея с компанией остались лишь щепки на волнах. Все сразу сказалось: и грабительство подлецов-строителей, и невежество бездарных офицеров, и ненависть к ним измученных матросов. Накормил царев дядя рыб Желтого моря русскими мужицкими телами в матросских рубахах и солдатских шинелях!
После отставки своей Алексей перекочевал за границу. Накупил дворцов в Париже и других приятных городах и сорил золото, украденное у Русского народа, на девок, пьянство и азартные  игры, покуда не умер от случайной простуды»[34].
Впрочем, Вел. князь Алексей Александрович, к которому во всей полноте применимо библейское – «Мене, Текел, Фарес», появился не на пустом месте. Тому были вековые предпосылки.

Скрытый смысл символики флагов

В 1705 году в Амстердаме было издано сочинение картографа Карла Алярда «Новое голландское кораблестроение», включающее в себя приложение с морскими флагами государств Европы. В 1709 году, по повелению Петра I, эта книга была переведена на русский язык, и отпечатана типографией Москвы. В России книга Алярда стала именоваться как «Книга о флагах».  Труд этот неоднократно переиздавался. Последнее дореволюционное издание вышло в1911 году, в сенатской типографии Санкт-Петербурга, с комментариями известного морского историка, геральдиста, создателя российской вексиллологии (наука о флагах, штандартах, вымпелах и проч.), а также нумизмата и востоковеда, Петра Ивановича Белавенца.
Как уже было указано в предыдущей главке, Морское министерство, в подчинении которого находился П.И. Белавенец, со второй половины XIX века именовалось «прогрессивным». Это была довольно могущественная корпорация, благодаря работе которой внедрялись ценности Атлантизма и Морского Торгового права.
Не избежал корпоративной этики и сам Петр Иванович Белавенец, написавший научно обоснованные комментарии к «Книге о флагах», за которыми, по причине односторонней позиции Белавенца, просматривается борьба между континентальной (романо-германской) партией и морской партией атлантистов.
Характерно, что в разделе Предисловие, Белавенец указывает: «Особый интерес вызывает главный рисунок военного корабля, он помещен на отдельном листе между 2-й и 3-й страницами. В голландском издании помещен корабль под голландским флагом, В русском же издании под русским флагом, каковой изображен следующаго вида: трехполосный БЕЛО-СИНЕ-КРАСНЫЙ флаг, пересеченный СИНИМ андреевским крестом»[35].
Заметим, что флаг голландского корабля имеет ту же гамму цветов, что и российский флаг. Полосы на голландском штадтфлаге располагались в таком порядке – красный-белый-синий. Аналогичным образом, на рубеже XVII и XVIII веков, вымпелы на английских кораблях были также – красно-бело-синие. Поэтому, когда в конце XIX века Морское министерство стало называть бело-сине-красный флаг исконно русским национальным, то, одним лишь этим оно выявляло себя как верного сатрапа Туманного Альбиона. Исследования П.И. Белавенца ясно показывают, что, и гамма цветов, и принцип горизонтального их расположения, исходят из голландской и английской традиций. Более того, появление такого флага в России не являлось плодом творчества русских геральдистов, но во всем было заимствовано у голландцев и англичан. О чем и пишет П.И. Белавенец в Предисловии: «Кроме того, в русской таблице имеются флаги, которых нет ни в первых частях Алярда, а равно и в третьей, что показывает, что русский гравер пользовался еще какими-то таблицами и книгами об иностранных флагах (выделено – А.С.), которых не имел и сам Алярд»[36].
В разделе «Введение» «Книги о флагах», Белавенец, используя, как собственные исторические изыскания, так и данные книги К. Алярда, подводя базу под осуждение черного, белого и золотого цветов на флагах, как имеющих германское происхождение, пишет следующее: «Итак, первоначально цветами рыцарского ордена были ЧЕРНЫЙ крест на БЕЛОМ поле, к ним последовательно прибавлены ЗОЛОТОЙ крест, его украшают ЧЕРНЫМ ОРЛОМ и, наконец, концы золотого креста дополнены ЗОЛОТЫМИ лилиями. Т.е. со времен Иоанна Короля Иерусалимского рыцарский орден окончательно получает цвета ЧЕРНЫЙ, БЕЛЫЙ и ЗОЛОТОЙ, ибо последующие прибавления новых цветов не вводят, а лишь даются украшения тех же цветов»[37].
Обосновывая свою позицию, Белавенец указывает далее, что «Мне посчастливилось во время своей командировки по ВЫСОЧАЙШЕМУ повелению, в Кракове, достать изображение этих знамен, отнятых под Грюнвальдом пять веков тому назад… Первыми стоят: Большое знамя Великаго Магистра Тевтонского ордена и его же меньшее знамя; оба они совершенно схожи с только что приведенным мною текстом Алярда. Знамя Белое с Черным крестом, имеющим в средине ЗОЛОТОЙ крест, украшенный ЗОЛОТЫМИ лилиями по концам, в центре креста ЗОЛОТОЙ щит с ЧЕРНЫМ одноглавым орлом»[38].
При этом, справедливо указывая, что – ЧЕРНЫЙ, БЕЛЫЙ и ЖЕЛТЫЙ цвета, это цвета Священной Римской Империи Германской нации, и с другой стороны, что и «Великий Петр устанавливает уже окончательно цвета для своего штандарта: ЧЕРНЫЙ орел на ЖЕЛТОМ поле», а также: «Киевская таблица 1709 года, точно указывает Штандарт Российский ЖЕЛТЫЙ, флаг с ЧЕРНЫМ двуглавым орлом; он, очевидно, позаимствован от Цесарского флага, который по толкованию Алярда происходит от немецкаго ордена меча – преемственно, приняв от него и цвета: БЕЛЫЙ, ЧЕРНЫЙ и ЖЕЛТЫЙ».[39]
Тем не менее, Белавенец, проявляя себя, с одной стороны, как честный историк, с другой, все-таки не смог преодолеть корпоративной этики, и даже пошел на прямое искажение фактов, когда написал вслед за указанными выше строками: «А потому, цвета ЧЕРНЫЕ и ЖЕЛТЫЕ являются, БЕЗУСЛОВНО, новыми цветами и неоспоримо с 1709 года, и эти новые цвета, заимствованы от немецкаго ордена, и не изъяли из употребления бывшие до того флаги с сочетанием цветов: БЕЛЫМИ, СИНИМИ и КРАСНЫМИ, которые в свою очередь, в виду этого, являются БОЛЕЕ СТАРЫМИ, более независимо русскими цветами, чем вновь учрежденные немецкие: ЧЕРНО-ЖЕЛТЫЕ»[40].
Здесь, корпоративная этика Морского министерства заставила П.И. Белавенца напрямую солгать, поскольку, и те, и другие цвета на флагах и штандартах учреждены в обоих случаях самим Петром Первым. При этом, с целью сохранить лицо, автор комментарий «Книги о флагах» пишет: «Цвета: БЕЛО-СИНЕ-КРАСНЫЙ – стали явочным порядком исключительно русскими национальным сочетанием, если и не имеющим геральдического начала, то, во всяком случае, исторически, гораздо более русскими, чем вновь введенные цвета: ЧЕРНЫЙ и ЖЕЛТЫЙ, заимствованные от немецкого ордена»[41].
Но, с 1742 года, когда произошло усиление германской партии, на что указывает и П.И. Белавенец, вплоть до 1858 года, государственной флаг имел желтый фон с серебряной каймой, на котором был изображен черный Двуглавый Орел, с гербами княжеств и земель, числом 31.
В 1858 году, с подачи геральдиста Бернгарда фон Кёне, был высочайше утвержден новый черно-желто-белый государственный флаг. Имперский штандарт остался также желтым, с черным Двуглавым Орлом (в традиции исходящей от Второго Рима), в чем Белавенец вновь увидел немецкое влияние: «Далеко не все государства Европы следуют немецким правилам геральдики. Прежняя глава немецких государств: Австрия, нынешнее Немецкое Государство – Германская Империя, а равно и Англия, не следуют немецким правилам геральдики, так почему же теперь Россия обязана следовать немецким правилам? Неужели потому, что немец Кёне это проповедует? Явочным порядком, свыше двух веков БЕЛО-СИНЕ-КРАСНЫЕ цвета стали единственными цветами во всех военных и коммерческих флагах Российской нации, Российского Государства, так неужели мы должным их менять в угоду малых немецких государств»[42].
Как видим, выразившаяся в противостоянии символов борьба между континенталистами и атлантистами, были совсем не шуточной. Автор этой монографии не является сторонником ни первых, ни вторых, но, тем не менее, основанная на Романо-Германском праве позиция континенталистов автору ближе. Потому что право Романо-Германское имеет в своей основе Римское право, которое изначально являлось правом Удерживающего от зла. В противность тому, Морское Торговое право появилось как антипод Удерживающему, а потому, своим истоком имеет не Рим или Грецию, но Карфаген.
Проехавшись же в Предисловии к книге несколько раз по Бернгарду фон Кёне, в заключении П.И. Белавенец, излагает свои мысли уже в чисто черносотенном ключе: «Если теперь создать, опять-таки, два флага, т.е. ГЕРБОВЫХ геральдических цветов ЧЕРНО-ЖЕЛТО-БЕЛЫХ для правительственных учреждений лиц, а БЕЛО-СИНЕ-КРАСНЫЙ оставить для обывателей и народа, т.е. для исполнения заветной всего еврейства цели разъединить правительство от народа, то этот будет наилучший внешний признак еврейского торжества»[43].
Эту тираду автора комментариев к «Книге о флагах» можно назвать Эпиклесисом. Здесь можно предположить, что клише по обвинению в жидовстве не придумано Белавенцем (хотя, Кёне действительно являлся евреем по отцу), но взято из реальных дебатов в Государственной Думе, так как представители правых партий, при отсутствии аргументов, обвиняли левых именно в пособничестве жидам. Обвинять в жидовстве в начале ХХ века стало модным, не удержался от этого обвинения и П.И. Белавенец.
Но, увы, следуя корпоративной этике «прогрессивного» Морского министерства, Белавенец умалчивает, что традиция триколоров и диколоров появилась вовсе не в Нидерландах, что было бы естественно для создателей Морского права, а в странах континентальной Германии. Например, флаг гор. Любека в Нижней Саксонии имеет две полосы – верхняя белая, а нижняя красная. Также, находящийся в той же Саксонии Росток, имеет сине-бело-красный флаг. А флаг Бремена девятиполосный – через одну, пять красных и четыре белых полос. Аналогично, флаг Брандебурга состоит из четырех белых и трех черных полос. То же самое, у флага Курляндии верхняя полоса красная, а нижняя белая. Шестиполосным является флаг Ревеля (как впрочем и Кёнигсберга) – синие и белые через одну. И даже, флаг далекого от Германии Испанского галиона выполнен не в континентальной, а в морской традиции – красная, белая и желтая полосы, украшенные ордером от золотого руна.
При этом, если говорить о рыцарских знаменах, плененных в результате битвы при Грюнвальде в 1410 году, то П.И. Белавенец стыдливо умалчивает, что большая часть принадлежащих рыцарским орденам флагов окрашены отнюдь не в черные, белые и желтые тона, но имеют самую различную окраску. Знамена с черно-бело-желтой гаммой представляют подавляющее меньшинство. В связи с чем возникает закономерный вопрос: кого же тогда хотел обмануть уважаемый геральдист и создатель науки вексиллологии?.. Самого Государя Императора, современное ему общество, или может нас, ныне живущих?!..
Поэтому, сейчас, открыв с Божьей помощью этот обман, должно сказать прямо и открыто: заказчики комментариев к «Книге о флагах», а также брошюры «Происхождение флагов и их значение» адмирала К.Н. Посьета, заботились вовсе не о международном престиже России, и не об устранении от управления немецкой партии. Главная суть полемики о флагах состояла в том, чтобы заменить символику Священной Римской империи, базирующейся на праве Удерживающего Рима, на символику атлантистов, экономические и политические истоки которых находятся в Древнем Карфагене.

В качестве же подведения итога настоящей статьи, встает необходимость рассмотрения вопросов геральдики с точки зрения учения Церкви о царской власти. Тем более, что ставшие символом Священной Римской империи черный, желтый и белый цвета, германские императоры придумали не сами, но лишь продолжили традицию Константинополя – Второго Рима. По их понятиям, Германская империя, приняв эстафету как от Первого Рима, так и Константинополя, являлась именно Третьим Римом. Отчего, восприятие черного, золотого и белого цветов, как основных в государственной символике, явилось для средневековой Германии онтологически обусловленным. Со своей стороны попробуем разобраться, как это соотносится с учением Церкви о царской власти?
Как уже говорилось выше, существовавший с 1742 по 1858 годы государственный флаг России, максимально соответствовал Римской символике. Увы, сейчас, об этом флаге, декларировавшем преемство от Священной Римской империи, почему-то не принято вспоминать. Весь полемический пыл направлен в одну плоскость – какой флаг более верный: черно-желто-белый, при Александре II, или же бело-желто-черный, при Александре III.
Напомним, что цвет полотнища российского флага, в период с 1742 по 1858 годы, являлся желтым, или – золотым. В центре знамени располагался Двуглавый Орел черного цвета, а по краям его находились клейма, символизирующие входившие в состав империи княжества и земли, числом 31. Все это обрамлялось белой (серебряной) каймой, давая указание на первенство белого цвета над всеми остальными. Каков же сакральный смысл заключается именно в таком расположении цветов? Попробуем ответить на этот вопрос цитатой из книги прот. Александра Шмемана «Исторический путь Православия», гл. 5 «Византия»:
«Надо снова и снова подчеркнуть, что в византийском «видении» Церковь и Государство связаны не юридическим определением и разграничением сфер деятельности, а Православием: верою или доктриной Церкви, которую Империя принимает как свою веру. «Источник» же этой доктрины, ее хранительница и толковательница – Церковь, а не Империя. Но, освященная Православием, Империя уже, конечно, небезразлична для Церкви, и ее особое, священное назначение выражается в том месте, которое со своей стороны Император имеет в Церкви. Это «символизируется» в чине венчания Царя («Хрисма»), которое, начиная с IX века, может считаться своего рода литургическим выражением византийской теократии.
Существенным моментом в нем является исповедание императором веры и присяга на сохранение ее в целости: царская власть окончательно перестала быть единственным «отражением» в мире власти Божественной, но сама подчинена теперь Истине, хранимой Церковью. Затем – чин миропомазания – тоже, по всей вероятности, именно с IX века становящийся основным и конститутивным моментом венчания на Царство. Это дарование Церковью Императору особой «харизмы» (особого дара) на управление Империей, знаменующее не «огосударствливание» Церкви, а – пускай и «символическое» – но всё же воцерковление Империи. Император склонял голову и патриарх собственноручно возлагал корону на него, произнося – «Во имя Отца и Сына и Святого Духа», на что народ отвечал «Свят, Свят, Свят. Слава в Вышних Богу и на земли мир»[44].
Заметим, что «Хрисма» – чин венчания на Царство, созвучен с «Хризмой» («Лабарумом») Константина Великого, состоящего из скрещенных воедино греческих букв – «Р» и «Х», двух первых букв имени Христа. Причем, оба названия, «Хрисма» и «Хризма», созвучны с греческим словом «хризос», что значит – «золото». Поэтому, не случайно, что черный Двуглавый Орел Константина Великого располагался на золотом полотнище. Заданная Константинополем традиция нашла выражение и в знаменах Священной Римской империи. Черный Орел здесь также находился на золотом фоне. Если же говорить о России XVIII-XIX веков, то Римский (по своим истокам) флаг получил дополнение белого цвета. Государственный национальный имперский флаг России был обрамлен со всех сторон серебряной каймой, олицетворявшей чистоту и святость. Как и в древние времена, Двуглавый Орел был черного цвета. Смысл же Державного Орла является трояким. Во-первых, он символизировал образ власти над земным, данным от Бога уделом. Во-вторых, Орел указывал на распространение этой власти, как на запад, так и на восток. И, в-третьих, со времени Юстиниана Великого, две главы Орла стали говорить о принципе «Симфонии» царской и церковной властей. Поэтому, последовательность цветов на флаге России 1742-1858 годов (белый-желтый-черный), соответствует не только традициям Рима, но и догматам Церкви.
Как сказано в приведенном отрывке из книги прот. Александра Шмемана, Православный Патриарх, после совершения чина Помазания, возлагал корону на главу императора, в результате чего оный получал особую «харизму» для управления государством. То есть, Таинство венчания на Царство совершалось именно в последовательности, отображенной в цветовой гамме флагов, как Священной Римской, так и Российской империй – белый (цвет святости, образ «Хрисмы» в Таинстве Помазания), золотой (цвет державной «харизмы», или особых даров), и черный (образ от Бога данной власти над земным уделом). Говоря языком канонов, расположение цветов – белый-золотой-черный, указывало не только на богоданность Катехон-Удерживающего, но, более того, давало зримый образ его триипостасности. Пожалуй, это и было главной причиной, для чего супротивным силам надо было отменять в 1858 году прежний флаг, олицетворявшего «личностный» символ — «то катехон» Удерживающего («Хрисма» — «харизма» — «державность»), и вводить безличностное черно-желто-белое знамя. Впрочем, справедливости ради, императорские штандарты оставались в обиходе вплоть до 1917 года, но исключительно для внутренних дворцовых церемоний.
В связи со сказанным выше, впору задаться вопросом: «По какой причине государственный флаг России 1858 года оказался увенчан черной полосой?» Объяснение тому может дать символика имперского флага Германии, принятого в 1871 году. Как говорит о том «Военная энциклопедия И.Д. Сытина (1911-1915 гг.), флаг кайзеровской Германии был разработан в августе 1866 года, когда после победной австро-прусской войны, германские государства стали объединяться. В 1867 году, по инициативе Пруссии, был создан Северогерманский союз, в который вошли 22 государства, кроме Гессена, Бадена, Вюртемберга, Баварии и Австрии. Отто фон Бисмарк стал тогда канцлером этого союза, а кайзер Вильгельм I – его президентом. 18 января 1971 года Северогерманский союз был упразднен, с одновременным провозглашением в этот день Германской империи.
Государственный флаг кайзеровской Германии имел полотнище белого цвета, с наложенным на него черным крестом, в центре которого находился черный орел. Верхний крыж (т.е. – кантон) у древка состоял из черной, белой и красной полос. Символика этих полос на крыже расшифровывалась таким образом. Черный и белый цвета ассоциировались с Пруссией, благодаря которой Германия стала единым государством. Белый и красный отображали символику Ганзейского союза. Отдельно красный цвет был исторически связан с Гамбургом и Бранденбургом. Характерно, что флаги торговых судов и гражданского флота Германии были просто черно-бело-красные, но с якорем в центре их.
Таким образом, расшифровка смыслов кайзеровского имперского штандарта позволяет понять (на что указывал и П.И. Белавенец), отчего флаг Российской империи от 1858 года увенчан именно черной полосой. Черный цвет, как главенствующий, исходит именно из прусской традиции. Подтверждение тому дают также – имперский штандарт Австрии, и курфюршества Саксонии, входившей в состав Священной Римской империи.
Другая причина, почему император Александр II утвердил черно-желто-белый флаг может показаться и вовсе анекдотичной. Суть вопроса состоит в том, что разработавший это знамя основатель и секретарь Русского археологического общества Бернгард фон Кёне, имел по происхождению немецкие корни. Родился Кёне в Берлине, в семье еврея принявшего реформатское исповедование. В России Кёне в 1845 году был назначен хранителем нумизматического отделения петербургского Эрмитажа. А буквально через год, при содействии герцога Лейхтенбергского им было основано Русское археологическое общество. Отсюда, неудивительно, что, когда Бернгарду Кёне было поручено разработать новый государственный флаг России, то он взял за основу цвета именно немецких флагов. Прежде всего, это были флаги Пруссии и Австрийской империи. Дополнительными могли послужить флаги Ганновера и Саксонии. Есть все основания полагать, что в результате простого наложения знамен указанных государств, секретарь Русского археологического общества и получил нужную гамму цветов для флага России. Судите сами – флаг Австрийской империи состоит из черной и желтой горизонтальных полос. Знамя курфюршества Саксония, также из горизонтальных черной и желтой полос. А флаг Ганновера (давшего начала Ганноверской династии в Англии), состоял из желтой и белой полос. Отсюда, неудивительно, что консервативное крыло российского общества возражало по поводу черно-желто-белого флага, справедливо указывая на его немецкое происхождение. Принимая эти возражения, которые были особенно сильны в войсках, император Александр III издал в 1883 году указ, благодаря которому белая полоса была размещена вверху флага. Таким образом, Александр III, быть может, не ведая того, вернул государственному знамени исконный для России смысл – приоритета небесного над земным.
Если же говорить о смыслах Западной Европы, и особенно германских государств, то, главным приоритетом для них было именно земное господство, с его принципом – «чья земля, того и власть». Таким образом, приняв предложенное Бернгардом фон Кёне знамя, власть России как бы согласились с европейским (в обиходе) принципом первенства земного над духовным. Более того, согласилось с тем, что Россия попала под идеологическую и политическую зависимость Австрии и Германии. Подобное состояние дел не могло не вызывать недовольства консервативной общественности, особенно в войсках, что и было принято во внимание Наследником Престола. Поэтому, когда указом Царя Александра III от 1883 года белая полоса на флаге была помещена в надлежащее ей место, то, тем самым, Россия, признав над собой главенство Неба, вернулась к Уваровской формуле «Православие – Самодержавие – Народность». Вернулась к отраженному в штандарте 1742 года догматическому определению о царской власти, где черный Орел – символ державности, был окружен золотым фоном – символом дарованной Небесами царской харизмы, и который, в свою очередь, был окружен серебряной каймой, являющий собой образ чистоты, святости, то есть – образа Небес, образа «Хрисмы». Поэтому, одним только делом размещения белой полосы вверху флага, в годы царствования Александра III, произошло не только примирение Монарха с консерваторами, но совершился смысловой возврат к штандарту 1742 года, который указывал на прямую связь с Небом, как Помазанника Божьего, так и самого Римского государства. Указывал на то, о чем блестяще высказался австрийский поэт Райнер Мария Рильке: «Все страны граничат друг с другом, и только Россия граничит с Богом».

Изучение вопросов геральдики, и расширительно – истории, бывает полезно еще и потому, что позволяет лучше понять ситуацию нынешнего времени. Позволяет видеть скрытые смыслы в государственной символике стран мира. В раскрытии этих смыслов может оказать помощь и наука вексиллология. Именно благодаря этой науке можно со всей определенностью поставить точки над – i, в исследовании происходящих в мире процессов. Более того, можно понять, почему, начиная с XVII века, Нидерланды и Англия являются «законодателем мод» в мировой политике. Именно для такого понимания постараемся провести краткий обзор государственных флагов нашего времени.
Например, сравнение флагов США и Нидерландов позволят увидеть общие для них закономерности. Сходство здесь заключается в том, что в обеих странах (равным образом и в России) на флагах используется одна и та же цветовая гамма – красный, белый и синий цвета. Полос на флаге – тринадцать, по числу колоний, которые впоследствии стали штатами. В связи с чем, не лишне будет вспомнить, что Нью-Йорк поначалу являлся Голландской колонией и имел название Новый Амстердам. Уже стало притчей во языцех, что, и для Нидерландов, и для Великобритании, Америка стала Новым светом, новой Землей Обетованной, в которой обе морские державы создали государство по подобию Древнего Карфагена.
Если же рассмотреть символику флагов современного мира, то беглого взгляда будет достаточно, чтобы понять – большая часть государственных флагов, это, либо триколоры, либо диколоры. И даже, если полосы в них имеют вертикальное положение, принцип остается неизменным. Объективности ради, систему полосатых флагов изобрели вовсе не в Голландии, а в германских странах периода упадка Священной Римской империи. Причиной тому послужил процесс объединения рыцарей не по территориальному, а по орденскому принципу. Императору здесь отводилась роль уже не единовластного правителя, как прежде, но – главы орденов. И поскольку количество орденов в Германии росло, то, для более легкого их определения, как по принадлежности к земле, так и по степени иерархической значимости, была придумана система многополосных флагов. Флаг здесь являлся своего рода маркером, или штрих-кодом, позволяющим определить не только территориальную принадлежность ордена, но и его вассалитет в отношении «капитула орденов».
Именно этот, изначально орденский принцип, стал распространяться по всему миру, после победы Оранжистской революции в Нидерландах. В конце XX века, когда последовательно рухнули колониальная и социалистическая системы, оранжистский принцип маркировки флагов стал доминирующим. После разрушения Советского Союза, флаг в системе насаждаемого по всему миру Торгового права, получил статус геральдического штрих-кода, позволяющего определить политическую значимость той или иной страны.
Исключение здесь было сделано для небольшого количества государств, так как их встроенность в мировую иерархию по характеру другая. Например, флаги Гонконга, Сингапура, Вьетнама, Китая и Турции имеют красный фон. В отношении Турции, красный цвет имеет историческое основание, связующее ее с Османской империей. Красный цвет флагов Китая и Вьетнама свидетельствует об исповедуемой ими коммунистической, а теперь социалистической идеологии. Но, в отношении красных цветов Гонконга и Сингапура (красный с белой полосой), с высокой долей вероятности можно предположить об их зависимости от клана Ротшильдов и Ко. Предположение это может быть верным потому, что эти два государства являются зонами свободного предпринимательства. Ибо, там где деньги, там и Ротшильды.
Другим аспектом, позволяющим понять, кто в мире хозяин, является символика флагов стран атлантического блока. В их число входят Великобритания, Норвегия, Швеция, Финляндия, Дания, Швейцария и Исландия. Во всем случаях, эти флаги имеют монохромную цветовую гамму, на которые налагается крест. Основа британского флага синяя. Датского, норвежского и швейцарского красная. Исландского и шведского также синяя. Финляндского белая. Если говорить о монохромной основе флагов Австралии, Новой Зеландии и островов Фиджи,  то, это подчиненные английской короне государства. На что указывает символ английского флага, в верхнем кантоне, у древка. Имеет символику креста и флаг современной Грузии, истоки которого в гербе Иерусалима XII века. Особо здесь отстоят – Япония, имеющая монохромный белый флаг, с красным восходящим солнцем в центре его, и Южная Корея, с шаром символа «инь-янь», на таком же белом фоне. Для Англии эти государства не являются колониями. Это государства сателлиты. Иначе, это восточный форпост по распространению Торгового Морского права.
Ответ на вопрос: почему одни страны могут иметь монохромные флаги с обозначенным на них символом креста (либо полумесяца и пятиконечных звезд), а другие нет, лежит на поверхности. Такая символика указывает, кто хозяин, кто сателлит, кто сатрап, а кто колониально зависимая страна. Хозяином здесь является Великобритания. А потому, не случайно, что ее флаг имеет два расположенных на синем фоне креста – св. Георгия и св. Патрика, символы распространения во все стороны света по розе ветров. Тяготеющие же к атлантистам Финляндия и современная Грузия имеют белый фон по той лишь причине, что оба государства являются республиками. Красный фон Швейцарии с белым крестом посередине – символ финансового могущества, распространяющегося во все части света. Остальные государства атлантического блока (кроме Исландии), это конституционные монархии, связанные между собой родственными узами. Иначе, это блок посвященных, о чем говорит и символика их государственных флагов. В отношении остальных стран можно сказать, что США и страны Евросоюза являются здесь сатрапами (или политическими менеджерами) блока атлантистов. Участь же остальных – полуколонии, либо вовсе колонии. Конечно, геральдисты и вексиллологи могут дать иную трактовку государственным флагам стран мира, или даже опровергнуть предлагаемые выкладки, но, как-то слишком уж однозначно складывается предлагаемая автором мозаика флагов мира.
Чтобы поставить последнюю точку в понимании, кто в мире хозяин, стоит вернуться к Нидерландам, этим многовековым «законодателям мод» мировой политики. В том, что политическая мода создается именно ими, мы сможем понять, исследуя историю возрождения Нидерландов в ХХ веке. К примеру, сразу после Первой мировой войны, в 1921 году был создан Бельгийско-Люксембургский экономический союз. А в 1943-м и 1944-м годах, находящиеся в эмиграции правительства Бельгии, Нидерландов и Люксембурга, подписали в Лондоне валютное соглашение, а затем и таможенную конвенцию, заложив тем самым основу для создания не только Бенилюкса (Бельгия, Нидерланды, Люксембург), но и основу создания Евросоюза, главного плацдарма «Нового мирового порядка».
Отсюда, не нужно удивляться, почему, и Шенгенское соглашение 1985 года (Шенген – посёлок в Люксембурге), положившее начало создания Единой Европы, и Маастрихстский договор 1992 года (Маастрихт – городок в Нидерландах), утвердивший «Договор о Европейском союзе», и создание в 1998 году Международного суда в Гааге (Гаага – город в Нидерландах), и утверждение в столице Бельгии Брюсселе штаб-квартиры Евросоюза, это всё – та самая территория, на которой в XVI столетии совершилась первая буржуазная революция. Та самая территория, откуда одновременно с Англией начались новые экономические отношения, и как следствие этих отношений – торговая колонизация планеты. И, еще, что немаловажно. Суперкомпьютер «Зверь» находится также на этой самой территории, в Брюсселе. Зададим себе вопрос: разве это случайно?.. А если не случайно, то, и к насаждаемой Нидерландами и Англией символике флагов надо также отнестись со всей серьезностью.

О Федеральной резервной системе

Отталкиваясь от разговора о «законодателях политической моды», с целью раскрыть секрет, как работает частная банковская система, с помощью которой государство может повысить свой экономический потенциал, следует уделить некоторое внимание основателю современной геополитики контр-адмиралу Альфреду Тайеру Мэхэну.
Согласно Мэхэну – Море не барьер, а дорога; Владение морем решает дело; Морская сила – путь к владению морем. А также – Основа морской силы – на суше; Оборона своих берегов начинается у берегов противника. И, что особо важно – Война решается генеральным сражением.
Какое это имеет отношение к финансам? Прямое. Ибо, суть войны, по Мэхэну, состоит в борьбе за морское господство. Которое, именно оно, открывает путь к господству мировому. Например, после внимательного изучения Пунических войн, адмирал указал, что главная причина гибели Карфагена заключалась в слабости его флота. Примером же важности сильного флота, который только и может одержать победу в генеральном сражении, может служить Трафальгарское сражение. Ибо, как указывал военный теоретик, менее обеспеченный финансово французско-испанский флот потерпел поражение от британского флота под командованием адмирала Нельсона, имевшего большее финансовое обеспечение. Таким образом, не только военная выучка, но и деньги частного капитала Англии позволили отстоять пролив Ла-Манш, отчего нога французского солдата не ступила на землю Великобритании.
Именно по этой причине, Альфред Мэхэн уделял внимание не только государственной финансовой системе, но, особо, системе частных банков (работы – «Морские силы в истории», «Влияние морской силы на Французскую революцию и империю», «Заинтересованность Америки в морской силе в настоящем и будущем»). Таким образом, видим, что контр-адмирал Альфред Мэхэн не только принадлежал к числу отцов современного глобализма, но, являлся деятельным участником утверждения Торгового Морского права в мировом масштабе. Характерно, что Мэхэн скончался через год (1 дек. 1914 г.), после того, как Федеральная Резервная система (этот движитель распространения по всему миру Морского права) была утверждена в Соединенных Штатах Америки.
О создании же Федеральной Резервной Системы (ФРС) писали многие авторы. Среди них: Уильям Грейдер – «Секреты Храма», Алан Мелтцер – «История Федерального Резерва», Дон Аллен – «Директора Федерального Резерва: Исследование Корпоративного и Банковского Влияния», Эдвард Гриффин – «Творение острова Джекил», Мюррей Ротбард – «История денежного обращения и банковского дела в США». Немало работ, посвященных теме банковского капитала США, написал и наш российский экономист Валентин Юрьевич Катасонов (Например – «Хозяева денег. 100-летняя история ФРС»). Основываясь на этих исследованиях, попробуем же и мы кратко рассказать о «Federal Reserve Act».
О ситуации принятия закона Оуэна-Гласса, благодаря которому в США была утверждена Федеральная Резервная Система, В.Ю. Катасонов пишет в ироничном ключе: «В декабре 1913 года Конгресс США заканчивал свою ра¬боту. Порядком утомленные бесконечными заседаниями «на¬родные избранники» собирались расходиться и разъезжать¬ся на рождественские каникулы. Настроение у конгрессме¬нов и сенаторов было совсем нерабочее, все они были уже мыслями среди своих домочадцев, друзей и знакомых. Оби¬татели Капитолийского холма предвкушали веселые праздники, встречи, спектакли, елки и банкеты. Думали о том, кого пригласить на праздничный ужин, кому и что подарить, кого не забыть поздравить, кому нанести визиты.
Но вот незадача! Надо еще задержаться на последнее предпраздничное заседание, где будет рассматриваться про¬ект закона о Федеральном резерве. Для многих конгрессме¬нов и сенаторов название этого закона мало о чем говорило.
Одним из них название закона напоминало что-то, относя¬щееся к созданию запасов на случай войны или засухи. Дру¬гие думали, что речь идет о страховании банковских вкладов с помощью какого-то резервного фонда правительства. Тре¬тьи, кто успел по диагонали пробежать текст законопроекта, полагали, что учреждается дюжина новых частных банков, а закон – лишь формальная лицензия, дающая этим банкам право на проведение операций. Как пишут американские ис¬торики, лишь очень небольшая группа «народных избранн¬иков» в тот момент понимала истинный смысл этого доку¬мента»[45].
На самом же деле, принятие закона о ФРС произошло отнюдь не спорадически. Подготовительная работа шла целых 122 года. Ко всему, дело по созданию частных (плотно взаимодействующих с государством) банков, получило прецедент еще в Старом свете, а если быть точным, в Англии. Об этом, В.Ю. Катасонов также рассказывает в своей книге: «Под влиянием Реформации… английский король Генрих VIII (1509-1547 гг.) существенно ослабил законы, касающиеся  ростовщичества. В первой половине XVI века ростовщики значительно расширили предложение золотых и серебряных монет»[46].
Но, при королевах Марии Тюдор и Елизавете I, дело чеканки денег вновь стало прерогативой государства. Итогом сопротивления ростовщикам стала революция Оливера Кромвеля. После же долгих лет гражданской войны на трон был посажен ставленник ростовщиков Вильгельм III, представитель Оранской династии Нидерландов. Именно по этой причине, в благодарность денежным мешкам, в 1694 году соучредителями Банка Англии стали, с одной стороны, частные финансисты, а с другой, Британская корона. Декларировалось, что под золото и серебро, находящиеся в государственных хранилищах, частные лица будут выпускать дензнаки. Причем, эти деньги можно было в любой момент обменять на драгметалл. Именно благодаря поддержке частного капитала английская казна стала пополняться, отчего для Великобритании открылась возможность для строительства империи. С этого времени деньги ростовщиков стали все больше вливаться в государственную систему, по причине чего их потомки вошли во власть. Например, барон Натан Ротшильд, лорд Биконсфилд, а также канцлер казначейства и премьер-министр Дизраэли. Это все выходцы из ростовщической среды.
Если говорить о США, то создание Центрального банка (ФРС) не было столь скорым, как в Англии и других европейских странах. Первая попытка создать Центральный совершилась в 1781 году. Об этом пишет Мюррей Ротбард в книге «История денежного обращения и банковского дела в США»: «Весной 1781 г., вскоре после того как его экономический авторитет в Конгрессе стал незыблемым, Моррис представил законопроект о создании первого коммерческого, а заодно и первого центрального банка в истории новой республики. Этот банк, возглавленный самим Моррисом, Банк Северной Америки, был не только первым коммерческим банком с частичным резервированием в истории США, но и представлял собой находившийся в частных руках центральный банк, созданный по образцу Банка Англии»[47].
Но, авантюра Роберта Морриса через два года потерпела крах. Следующий шаг по созданию Центробанка Америки был сделан в 1791 году. Предложение по созданию Первого банка Соединенных Штатов было внесено учеником Морриса, впоследствии министром финансов, Александром Гамильтоном: «Конгресс пошел навстречу пожеланиям Гамильтона и в феврале 1791 г. был создан Первый банк Соединенных Шта¬тов. Лицензия гарантировала банку монопольный статус об¬щенационального банка в течение двадцатилетнего периода. Знаком преемственности по отношению к Банку Северной Америки явилось то, что его президент и бывший партнер Ро¬берта Морриса Томас Уиллинг был назначен президентом но¬вого Банка Соединенных Штатов»[48].
В 1811 году Первый банк (First Bank) прекратил свою деятельность, после того, как Конгресс отказался продлить мандат на его существование. Но, поскольку многие банки самостоятельно печатали долларовые банкноты, то в 1816 году функции Центробанка были переданы Second Bank of the United States («Второй банк»). Но, и этот банк не решил проблем в финансовой сфере, так как его председатель Уильям Джонс, близкий друг президента Джеймса Мэдисона, уделял основное внимание политике, пренебрегая финансовой стабилизацией. В 1836 году, по истечении 20-летнего срока «Второй банк» прекратил свое существование, после чего наступила эра полной банковской свободы. В период с 1862 по 1913 год за проведение государственной политики отвечали уполномоченные частные банки, а Конгресс США пытался издавать законы, которые лишь ухудшали ситуацию.
Тем не менее, в 1863 году ростовщикам удалось протащить через Конгресс закон о Национальном банке, благодаря чему был сделан шаг к созданию централизованной банковской системы с Центральным банком во главе. Президент Авраам Линкольн был категорически против такой национальной банковской системы, о чем и предупреждал Америку уже после принятия закона: «Власть денег грабит страну в мирное время и устраивает заговоры в тяжелые времена. Она более деспотична, нежели монархия, и более себялюбива, нежели бюрократия. Я предвижу наступление кризиса в ближайшем будущем, что лишает меня спокойствия и заставляет  опасаться за безопасность моей страны»[49].
Как и в Англии XVII столетия, ситуация между банкирами и властью в Америке обострилась столь серьезно, что подобно тому, как в Англии был казнен король Карл Первый, после чего Англия была объявлена республикой, аналогичным образом, по заказу «хозяев денег» был убит и президент Линкольн. После этого «убийства века», локомотив частного банковского капитала двинулся в нужном направлении.
О том, каким образом был разработан план создания Центробанка США, подробно рассказано в книге Эдварда Гриффина «Порождение острова Джекилл». Основателями банковского картеля, купивших островок Джекилл в штате Джорджия, были такие финансовые магнаты, как Морганы, Рокфеллеры, Ротшильды, Варбурги, Куны и Лебы. Гриффин указывает, что им принадлежала тогда четвертая часть капитала всего мира. Для того, чтобы посредством долларовых банкнот подчинить весь мировой капитал, ими и был в ноябре 1910 года создан элитарный клуб на острове Джекилл.
«Элитная группа финансистов предприняла поездку в 800 миль, которая привела их в Атланту, затем в Саванну и, наконец, в маленький городок Бран¬суик, штат Джорджия. Могло бы показаться, что Брансуик – странноватая цель путешествия. Расположенный на Атлантическом побережье, городок перво¬начально был рыбацким посёлком с маленьким, но оживлённым портом для хлопка и древесины. Население составляло всего несколько тысяч человек. Но к тому времени острова Си-Айленд, защищавшие побережье от Южной Каролины до Флориды, уже стали популярными как зимние курорты для очень богатых. Один такой остров, как раз у берега Брансуика, недавно был приоб¬ретён Дж. П. Морганом и его бизнес-партнёрами, и именно сюда они приез¬жали осенью и зимой поохотиться на уток или оленей, чтобы не дрожать от холода на Севере. Это был остров Джекилл.
Когда вагон Олдрича отцепили в тупике маленькой станции Брансуика, для него это действительно стало сенсацией. Известие быстро достигло офи¬са городского еженедельника. Пока группа ожидала переезда на пристань, несколько человек из газеты приблизились к ним и стали задавать вопросы. Кто гости г-на Олдрича? Почему они здесь? Что-то особенное случилось?
Г-н Дэйвисон, который являлся одним из собственников острова Джекилл и был хорошо известен местным газетчикам, сказал им, что это просто личные друзья, и они приехали развлечься утиной охотой. Убедившись, что в событии нет стоящих новостей, репортёры вернулись к себе в офис.
Даже с прибытием в отдалённый дом на острове секретность не закончи¬лась. На девять дней правило «только первых имён» осталось в силе. Посто¬янные уборщики и слуги получили выходные, и специально для этого случая была нанята новая, тщательно отобранная команда. Это сделали для того, чтобы никто из слуг не мог узнать в лицо этих гостей. Трудно представить какое-нибудь событие в истории, включая подготовку к войне, которое бы пря¬талось от народа с такой таинственностью и секретностью.
Целью этой поездки была вовсе не охота на уток. Проще говоря, собрав¬шимся надо было прийти к соглашению по структуре и функциям банковского картеля. Цель, как для всех картелей, состояла в том, чтобы максимизировать прибыль, минимизируя соперничество между членами, создать препятствия для проникновения на их поле новых конкурентов и использовать полицейскую мощь правительства для претворения в жизнь этого картельного согла¬шения. Говоря конкретнее, надлежало создать проект Федеральной резерв¬ной системы»[50].
Элитарный Джекилл-клуб заседал в ноябре 1910 года всего одну неделю. После этого заседания прошло всего три года, и разработанный клубмэнами план был законодательно принят в декабре 1913-го. Характерно, что делу воплощения плана финансового картеля сопутствовали такие события, которые можно осмыслить лишь с духовной точки зрения. Первым событием являлся разгром Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне в июле  1913 года, когда силами самой российской власти был сломан, защищавший мир от действия апостасии духовный щит. Вторым событием, закрепляющим дело создания Федеральной Резервной системы, стало убийство эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево, давшего толчок к началу Первой мировой войны. В результате этой войны был уничтожен политический щит, препятствовавший развитию отступления на государственной и экономической степенях. Итогом духовной апостасии стало разрушение трех самодержавных империй, благодаря чему открылся путь для свободного распространения во всем мире международного сионистского капитала.
Итак, в декабре 1913 года Конгресс США принял закон Оуэна-Гласса, согласно которому финансовая система стала подчиняться двенадцати банкам, находящихся в самых крупных городах Соединенных Штатов. После принятия этого закона, уже никакой частный банк не мог существовать самостоятельно. Закон предписывал всем находящимся на территории США банкам присоединиться к системе ФРС. Таким образом, дело управления финансами перешло из рук государства, а также и частных лиц, в руки членов Джекилл-клуба. Вторая Мировая война только упрочила позиции финансовой элиты, а разрушение Советского Союза привело к полной победе долларовой системы над всеми другими национальными валютами. А потому, в настоящее время именно доллар является основной резервной валютой во всем мире.

Просвещенные бюрократы – как предтечи февральской революции

Как ни парадоксально, но делу утверждения Федеральной Резервной системы, а вместе с ней и Торгового права на территории России (конечно же, не ведая того), послужили и наши российские политики и экономисты. В XIX веке их называли по разному – «прогрессистами», «реформаторами», «либеральными бюрократами», и даже «красными бюрократами», но суть их оставалась одна – перевести путем реформ самодержавное монархическое управление в России на республиканское.
Если говорить о глобальных масштабах, то причиной перевода всех стран на республиканское управление являлась вовсе не забота о народном благе, но – создание облегченных условий для введения единой мировой валюты. Той валюты, которая могла бы иметь свободное хождение внутри всех государств. Первые заделы в этом плане можно наблюдать еще в финикийской колонии Карфагене. Несколько позднее эту эстафету воспринял обосновавшийся в Кумранской долине Мёртвого моря орден хесеев (III век до Р.Х.). Суть же этой парадигмы проста – добиться с помощью единой конвертируемой валюты господства элитарных финансовых кланов над всем миром.
В начале XX века такое господство (если говорить о США и Европе) действительно было достигнуто. Главным же препятствием для полного утверждения власти «хозяев денег» (термин принадлежащей В.Ю. Катасонову) было российское Самодержавие. А потому, неудивительно, что мировые финансовые магнаты не пожалели средств, для устранения этого препятствия. Сейчас уже стало общеизвестным фактом, что именно на деньги финансовых магнатов вооружались «бомбисты-революционеры». На их же деньги издавалась либеральная пресса и книги «розовых мечтателей». Оплаченные ими же либеральные чиновники переводили Россию на путь буржуазного капитализма. С их же подачи, «прогрессивные», из числа высшей аристократии сановники, более чем за сто лет до 1917 года, приступили к разработке программ по радикальному изменению экономической, финансовой, политической и общественной сфер жизни.
Уже в начале XIX века, в бытность правления Царя Александра I, появились сторонники политических реформ, которых в то время называли «просвещенными бюрократами». Впоследствии, в годы царствования Александра II, их стали называть «либеральными бюрократами». Название это утвердилось потому, что приняв эстафету от окружавших Екатерину II просвещенных абсолютистов, новое поколение высших чиновников желало от этого абсолютизма освободиться. А потому, после кончины императора Николая I, разработанные «либеральными бюрократами» реформы, в годы царствования Александра II стали успешно воплощаться. Итогом этих реформ должна была стать конституционная монархия с ее парадигмой – «Царь царствует, но не правит».
На самом деле, предложенная либералами парадигма стара как мир. Например, как свидетельствует Евангелие, царем Иродом управляло не только его окружение, но даже и его жена. Если же взять Хазарский каганат, то и там правили высшие военные чиновники – беги, а каганы, именно – царствовали. Аналогичная ситуация сложилась и в средневековой Японии, где правили даже не даймё, самурайская элита, но сёгуны, военные министры. В Китае аналогичная ситуация сложилась в поздний период династии Мин – XIV-XVII века, во время правления евнухов. Для Османской империи XVI века, когда утвердилось всевластие великих визирей, парадигма – «царь царствует, но не правит», воплотилась едва не в рабочем порядке.
К слову сказать, подобные настроения о «карманных» государях, владели умами и русской аристократии в том же XVI столетии. Тем более, что по таким правилам тогда жили и Великий Новгород, и враждебная России шляхетская Польша. Отсюда, создание Иваном Грозным репрессивной опричной системы, явилось не изобретением воспаленного ума, но, главным на тот момент средством по спасению державы. Тем не менее, попытки по созданию корректировавшего царскую власть правительственного органа, не прекращались никогда. Особую же активность этот орган проявил во второй половине XIX века.
Начало движению «просвещенных бюрократов» было положено в первые годы царствования императора Александра I, благодаря деятельности «Негласного комитета». Ядром этого «комитета» стали друзья юности Царя – князья В.П. Кочубей, Адам Чарторыйский, Н.Н. Новосильцев, и граф П.А. Строганов. Для разработки политической концепции «просвещенной бюрократии» В.П. Кочубеем был привлечен М.М. Сперанский, которому Царь Александр I и поручил разработать план государственного преобразования России.
В монографии «Просвещенная бюрократия начала XIX века» П.В. Акульшина, этот вопрос освещается таким образом: «Эта политическая программа продолжала реализовываться и в царствование императора Николая I, несмотря на ощутимое противодействие многочисленных противников преобразований. Дело, начатое членами «Негласного комитета», продолжили представители нового поколения «просвещенной» бюрократии. Начало их служебной карьеры пришлось на 1810-е гг., а завершение – на 1850-е гг., некоторым из них удалось дожить и до начала «великих реформ». Наиболее заметными фигурами этого поколения были члены дружеского кружка дворянской молодежи, который сложился в Москве в 1800-гг., а в 1815 г. расширился до литературного общества «Арзамас» в Петербурге. Из этого кружка вышли три министра Николая I: Д.Н. Блудов, Д.В. Дашков, С.С. Уваров. К нему принадлежали и такие видные фигуры, как В.А. Жуковский и князь П.А. Вяземский. Их сверстником и другом являлся граф П.Д. Киселев, с именем которого связана реформа положения государственных крестьян. К их единомышленникам можно отнести и целый ряд других государственных деятелей эпохи Николая I. В своем большинстве по происхождению они принадлежали не к верхушке придворной аристократии, а к крупному и среднему дворянству российской провинции, начало жизненного пути которого было связано не с чиновным Петербургом, а со «старой» столицей»[51].
Как уже было сказано, М.М. Сперанский, привлеченный еще в 1801 году к работе «Негласного комитета» В.П. Кочубеем, получил в 1808 году от Царя Александра I задание по разработке плана государственного преобразования России. В октябре 1809 года проект реформ, под названием «Введение к уложению государственных законов», был предоставлен императору. При этом, «Негласный комитет», обосновывая необходимость политической реформации, выдвинул такой тезис – «для предотвращения революции необходимы радикальные преобразования».
На самом же деле, предоставленный проект уже давал начало революции, которая и осуществилась спустя столетие, в феврале 1917 года. Положа руку на сердце, по-другому здесь и не могло случиться, так как, и сам М. Сперанский и члены «Негласного комитета», являлись членами масонских лож и сторонниками западных либеральных идей. К счастью, Александр I не решился тогда реализовать проект Сперанского. А потому, дальше создания законосовещательного Государственного совета, дело не пошло.
Как пишет далее П.В. Акульшин в реферате «Просвещенная бюрократия», реформаторские идеи активно обсуждались и в столичном литературном обществе «Арзамас»: «Молодые аристократы из числа «молодых друзей» Александра Павловича и представители среднепоместного дворянства из числа членов общества «Арзамас» пытались реализовать свои просветительские идеалы на государственной службе. Создание тайных обществ и тем более открытые антиправительственное мятежи подобные декабрьским событиям 1825 г. в Петербурге и в ноябре 1830 г. в Варшаве они осуждали, как и большинство российского дворянства. Это не исключало определенных точек соприкосновения с идеями и даже делами тайных обществ, особенно в период существования «Союза Благоденствия», а также проявления милосердия и сочувствия к осужденным декабристам»[52].
Неудивительно, что и «арзамасцы», и «просвещенные бюрократы», несмотря на членство в масонских ложах, отмежевались от входящих в их ряды декабристов. Причина состояла в том, что предлагаемая ими программа реформ предполагала постепенный переход к конституционной монархии, когда Государь должен был сам, по принятым им законам, передать власть в руки высшей аристократии.
Одним из важнейших аспектов деятельности «просвещенных бюрократов» являлся крестьянский вопрос. Поэтому, задолго до «Записки Кавелина», над крестьянским вопросом работал такой видный государственный деятель, как граф Павел Дмитриевич Киселев. Высокообразованный, в соответствии с европейскими стандартами, человек. Возросший, по его собственному выражению «от светского полотера в лучшего государственного деятеля», вместе с членом Госсовета С.С. Ланским и министром внутренних дел Л.А. Перовским, Киселев был продолжателем дела «Негласного комитета» и реформаторских проектов М.М. Сперанского.
Впрочем, о необходимости реформ задумывались и сами царствующие  особы, иначе бы император Александр I не учредил Госсовет, а Николай I не создал бы Собственную Его Императорского Величества канцелярию, для разработки проекта крестьянской реформы по отмене крепостного права. Начальником этой канцелярии был назначен именно Киселев.
В мае 1836 года П.Д. Киселев обратился к Царю Николаю I с прошением о направлении в Московскую, Псковскую, Курскую и Тамбовскую губернии чиновников, для проведения ими ревизии государственных имуществ. А уже в декабре 1837 года было сформировано Министерство государственных имуществ, в ведении которого находились казенные, заселенные и пустопорожние земли, а также леса казенного ведомства. Одновременно с этим был подписан указ о назначении П.Д. Киселева министром государственных имуществ.
Положительный аспект в работе этого министерства состоял в том, что оно узаконило веками существовавший сельский сход, который избирал сельского старосту сроком на три года. Одновременно с тем, сход избирал сотских (одного из 200 дворов) и десятских (одного из 20 дворов), исполнявших функции по поддержанию порядка в селе.
Высшим органом управления, после царского, по проекту Киселева, являлась губерния, которая делилась на округа. Округа, в состав которых могли входить несколько уездов, в свою очередь делились на волости. Причем, управление в волостях, также как и в селах, было выборным.
Следующим этапом крестьянской реформы, стал указ от 1842 года об обязанностях крестьян. По нему, помещикам давалось право освобождать крестьян, заключая с ними договор о предоставлении земельных наделов в наследственное пользование. При этом, крестьянин не имел права покинуть помещика, продолжая выполнять различные повинности в его пользу. Лишь только в 1847 году крепостные получили право выкупа на свободу в том случае, если поместье их владельца выставлялось на продажу за долги. В 1848 году крестьяне получили право покупать незаселенные земли и строения.
Таким образом, как видим, если бы крестьянская реформа продолжалась именно таким образом, то уже через 20-30 лет немалая часть земледельцев перешла бы в сословие свободных хлебопашцев. А концу века, с крепостничеством было бы и вовсе покончено, без смут и потрясений. Увы, по причине преждевременной кончины императора Николая I, дело освобождения крестьян от крепостной зависимости пошло в менее благоприятном направлении.
Следующим шагом по освобождению крестьянства стала «Записка об освобождении крестьян в России» Константина Дмитриевича Кавелина. Поначалу, К.Д. Кавелин был человеком либеральных убеждений. Например, являясь в молодости сторонником идей Белинского, он близко сошелся с Н.А. Некрасовым, И.И. Панаевым, И.С. Тургеневым.
Став в 1844 году магистром права, Кавелин, после переезда из Петербурга в Москву, был определен в Московский университет преподавателем истории русского законодательства. В этот период он и вошел в организованный А.И. Герценом Московский кружок, после чего немало статей Кавелина были опубликовано в «Отечественных записках» и в «Современнике».
В 1848 году, из-за конфликта с деканом юридического факультета Н.И. Крыловым, Кавелин покинул университет, и вновь переехал в Петербург. Лишь только в 1857 году (после написания «Записки об освобождении крестьян») Кавелин был приглашен на кафедру гражданского права в Петербургский университет, и одновременно с тем, по протекции Вел. княгини Елены Павловны получил поручение преподавать русскую историю и гражданское право старшему сыну императора Александра II цесаревичу Николаю Александровичу. Впрочем, преподавание это было недолгим, по причине публикации его «Записки» в «Голосах из России» Герцена, и в журнале «Современник» Чернышевского.
Из-за перенесенных потрясений здоровье Кавелина пошатнулось, что стало причиной его лечения заграницей. Перемена обстоятельств и встречи с новыми людьми помогли ему переосмыслить свои политические взгляды. Уже в конце 50-х годов Кавелин сблизился со славянофилами, плодом общения с которыми стала записка «О нигилизме и мерах против него необходимых». Эту покаянную записку К.Д. Кавелин предоставил императору в 1866 году.
К сожалению, идеи Кавелина, благодаря которым отмена крепостного права могла бы совершиться безболезненно, не осуществились. Слишком серьезные силы, теперь уже в лице «либеральных бюрократов», этому противостояли.
Успех дела «Негласного комитета», а затем круга «просвещенных бюрократов» состоял в том, что они пошли по веками накатанному, и блестяще опробованному в Европе пути. «Просвещенные бюрократы», заручившись еще в начале века поддержкой придворной аристократии, в качестве второго шага сделали ставку на профессоров высших учебных заведений. Не приходится удивляться, отчего профессора вскоре стали преподавать знания именно в реформаторском ключе. Поэтому, в деле создания базы февральской революции 1917 года, принцип – «кадры решают все», идеально сработал уже в конце XIX столетия.
В 1858 году началась активная работа по проведению целого комплекса реформ. В их число входили – реформа Самоуправления, включавшей в себя Земское положение и Городовое положение; Судебная реформа, Военная реформа, реформа Народного просвещения и Высшей школы, Национальная реформа. В их число входила реформа по освобождению крестьян от крепостного права. Главной же действующей силой этих реформ был небольшой круг высших чиновников, как было сказано выше, сложившийся еще 30-40-х годах XIX века, и которым было присвоено название «просвещенных бюрократов».
Причина же успешности проведения реформ в годы царствования императора Александра II состояла в том, что они не только были детально продуманы в кулуарах высшей аристократии, но и детально ею разработаны. Если в салоне Вел. княгини Елены Павловны обсуждались сами реформаторские идеи, то их практической разработкой занимались чиновники из возглавляемого Вел. князем Константином Николаевичем Морского министерства и Российского географического общества. Именно по этой причине, ко времени восшествия на Престол императора Александра II, у «либеральных бюрократов» (как их тогда стали называть) было все готово. Именно поэтому «прогрессивные» чиновники и сумели провести за неполные двадцать лет все свои (кроме введения конституции) планы. И, вне всякого сомнения, если бы император Александр II не был бы убит 1 марта 1881 года, то Самодержавие в России на этом бы и закончилось.
Увы, несмотря на реставрацию Александром III идеологии консерватизма, несмотря на провозглашение Победоносцевым политики «подмораживания», локомотив реформации уже вышел на магистральный путь. Либеральные изменения в конце XIX века вошли в столь серьезную фазу, что политика консерватизма уже не могла остановить воплощения идей «просвещенных бюрократов».
Император Александр III сделал все что мог, отправив в отставку большинство либеральных вельмож. Но, странным образом, последовательно выступая против либерализма, он оставил рядом с собой таких гарантов реформации, как Н.Х. Бунге, и С.Ю. Витте. А потому, именно эти два человека, после кончины Царя-Миротворца, и довели дело «Негласного комитета» до логического конца. Февраль 1917 года стал закономерным итогом более чем вековой деятельности «прогрессивной» бюрократии.

Россия действительно находилась, в конце XIX — начале XX веков, на краю бездны. И в эту бездну ее усиленно подталкивали, с одной стороны, подобные С.Ю. Витте беспринципные прагматики-профессионалы, а с другой, подобные Вел. князю Алексею Александровичу беспринципные казнокрады, взяточники и моты. Именно они, являясь марионетками в руках, как Английской короны, так и коллективного Запада, и переводили Россию шаг за шагом от Римского Континентального права к праву Торговому Морскому.
Таким образом, осмысливая подтверждающуюся историческими событиями ситуацию, можно сделать вывод: как только Россия приняла  в 1858 году качестве государственного флага трехцветное имперское знамя, весь мир получил извещение – переход России на Торговое морское право начался. Одновременно с тем было заявлено – отказ России от Римского (Романо-Германского) права также начат. С принятием же, в качестве национального, бело-сине-красного триколора (окончательно в 1896 г.), всему миру было вновь сказано – переход России на Торговое право вошел в завершающую фазу. Державный корабль, на котором гордо реяли эти два флага, как если бы семафорил всему миру о своем отказе от миссии Удерживающего, об отказе от определения «Москва – Третий Рим», а значит, возвещал в гордом неведении, о своей скорой неминуемой гибели. Трагедия Императора Николая Второго состояла в том, что государство («то катехон» – безличный Удерживающий), за время его царствования эту функцию утратило. К началу 1917 года Держава находилась в парадоксальном состоянии. Февраль семнадцатого являлся «химерой» наоборот. Если Петр Первый утвердил «химеру», где царь и его окружение были глубоко чужды народу. То, теперь «химерой» стал сам народ, само государство, где один лишь Царь Николай и оставался Удерживающим. Силам зла осталось сделать последний шаг – убрать находящегося в полном одиночестве Человека, который являлся главным препятствием к исполнению их планов.
Трагедия 1917 года, начало которой было положено на Земском соборе 1613 г., совершилась. Но, оставшийся в одиночестве и потерявший царство Государь сохранил главное – верность божественному определению, о принесении себя в жертву за народ, а также за все накопившиеся в течение трехсот лет грехи царствующего Дома. Именно по причине верности этому определению, согласившийся на принесение себя в жертву Царь стал Победителем. Подвиг Царя Николая был настолько велик, что превзошел и подвиг Давида, поразившего Голиафа, и подвиг Самсона, уничтожившего ценой жизни всю знать филистимлян. Высота подвига Николая Второго состоит в том, что согласившись на крестную жертву, он уподобился Христу. Именно эта царская жертва и позволила России, несмотря ни на какие последующие скорби и лихолетья, остаться Римом, остаться Удерживающим, остаться Домом Пресвятой Богородицы.
Пожалуй, только с позиций искупительного царского подвига и можно понять, что вопрос Удерживающего не является политическим и экономическим. Вопрос Удерживающего сакрален, о его сути можно рассуждать только с духовных позиций. Именно поэтому, не философы, но святые отцы, начиная от Апостола Павла (2-е Фесс. 2; 7), и смогли дать ему твердое богословское обоснование. Приведем имена только некоторых из них – свт. Иоанн Златоуст, свт. Кирилл Иерусалимский, еп. Августин Иппонийский, свщмч. Ириней Лионский, свщмч. Ипполит Римский, теолог Тертулиан, прп. Ефрем Сирин, блаж. Феодорит Кирский, свт. Феофан Затворник, архиеп. Феофан Полтавский.
Процесс создания законов в Православной империи всегда шел при прямом участии церковных юристов. Поэтому, для более глубокого понимания сути Римского права, надо изучить, с одной стороны право церковное, начиная от святых Апостолов, а также Вселенских и Поместных соборов, а с другой, изучить создаваемое благочестивыми царями Византии право государственное. Наиболее значимой, в плане создания консенсуса между государственным и церковным правом (идеологии «Симфонии властей»), явился Кодекс Юстиниана Великого, и в особенности его VI Новелла. Именно на основании этого Кодекса и этой Новеллы, к концу IX века были созданы не противоречащие друг другу – свод церковных правил «Эпанагога» патр. Фотия, и свод государственных законов «Василик» царей Василия I-го и Льва Мудрого. На основании же свода церковных правил, в первой половине XIII столетия была создана «Славянская Кормчая» свт. Саввы Сербского. Именно она и была принята на Руси, в качестве базы, как для церковного, так и государственного строительства. Таким образом, Русь эпохи Царя Ивана Грозного, в основание церковной и государственной жизни которой была положена «Славянская Кормчая», получила твердую духовную опору для построения Римского государства. К сожалению, с начала XVII столетия (как уже было указано выше) начался поэтапный откат от основополагающих принципов Русского Удерживающего.
Разумеется, противоборство систем Римского и Торгового права появилось не в Средние века. Корни этого противоборства скрыты в глубине тысячелетий. Наиболее явным примером здесь являются Пунические войны между республиканским Римом и олигархическим Карфагеном. Главная же причина этих войн заключалась не в территориальных претензиях, как это всегда бывает, здесь столкнулись в непримиримой схватке две антагонистические (с точки зрения категорий права, экономики и культуры) цивилизации. Скажем более – Рим и Карфаген (несмотря на внешнюю похожесть) имели настолько различные системы ценностей, касающихся мировоззрения, традиций, верований, культуры, общественных взаимоотношений, что в одной средиземноморской ойкумене они просто не могли существовать.
Например, если основой экономики Рима являлось аграрное производство, то основой экономики Карфагена были торговля и ростовщичество. Если в Римский Сенат избирались представители знатных родов, а затем (в Трибунатную комицию) представители плебеев, т.е. – трудового народа, то в парламент Карфагена (при определенной квоте для феодало-аграриев) избирались главным образом представители торговых и финансовых кланов. И, если на подконтрольных Риму территориях устанавливался такой же, как и в метрополии правовой порядок, то Карфаген использовал колонизированные страны единственно в качестве сырьевого придатка.
Именно эту (исходящую корнями из Карфагена) тенденцию – сырьевой колонизации третьих стран, мы видим у постсредневековых Голландии и Англии, а в современный период у Великобритании и США. Характерным здесь является такой штрих – и Карфаген и Великобритания имели немалый доход от сотрудничества с пиратами. Причем, корсары почти легально находились под патронажем, как древней олигархической республики, так впоследствии и Британской короны.
С началом эпохи кругосветных плаваний хищнические интересы Великобритании стали простираться на весь мир. В середине XVI века Англия имела серьезные планы на колонизацию Сибири, для чего была послана экспедиция из двух кораблей. Не оставила она этих планов и позже. Например, лейб-медиками Русских Царей в XVII веке были почему-то сплошь англичане. Вне всякого сомнения, эти медики занимались не только лечением царственных особ, но главной их задачей был сбор информации, с одновременной вербовкой агентуры. Отсюда становится понятным, почему в первом заграничном путешествии Петр I пребывал главным образом в Голландии и Англии. То есть, в странах, которые жили как раз по Морскому торговому праву. И было бы достойно удивления, если бы Англия и Голландия (ими обеими управлял тогда Вильгельм III Оранский — ?!), проявив величайшую беспечность, не использовала бы Петра как посредника, в деле утверждения в России европейских стандартов. Как говорят о том честные историки, эти стандарты внедрялись Петром в России самым жестоким образом. По причине чудовищной по своей сути, экономической, политической и культурологической экспансии, Россия едва не перестала быть Катехоном – Удерживающим, но была вымолена Русскими святыми, была спасена предстательством Божией Матери.
Если же мы обратимся к нашему времени, то обнаружим, что с начала XX века и до сего дня идет поступательная замена Континентального (опосредованно – Римского) права на Торговое морское. Как было сказано выше, Римское право имеет в своем основании производство. Напротив, право Торговое основано на банковском (т.е. – ростовщическом) капитале. В настоящее время, о чем бьют в колокола все честные экономисты, тысячелетняя борьба между производителями и торгашами подходит к завершению. За последние сто лет, банкиры и торговцы утвердили по всему миру систему транснациональных финансовых корпораций. Именно эта, не имеющая границ финансовая система, и позволила привязать к доллару все национальные валюты. Без такой привязки национальных экономик к доллару, внедрение безналичных расчетов (этой основы сетевой глобальной экономики) явилось бы делом неосуществимым. Третьим шагом в порабощении мира наследниками торгашей Карфагена, стала политика тотальной кодификации и цифровизации. Обязательная для всех, начавшаяся с 2020 года вакцинация, есть логическое следствие всемирной цифровой политики. Содержащая наночастицы и графен вакцина (будь то Пфайзер, Короновак или Модерна), поэтапно превращает человека в живой андроид. Уже многие пользователи соцсетей заметили, что поставленный на блютуз смартфон отображает двенадцатизначные номера, если рядом появляются привитые люди.
Поэтапное строительство Нового Мирового порядка началось с заключения в 1985 году Шенгенского соглашения. С этого момента, процесс превращения человека в товар, вещь, биоробота, стал необратимым. Без особой огласки, в русле Шенгена, а также Маастрихтского договора 1992 года, в 2000 году был принят международный Картахенский протокол. Именно тогда была окончательно создана база для построения глобального Сетевого общества. Благодаря Картахенскому протоколу, США сумели в начале пандемии внедрить закон, согласно которому, всякий добровольно принявший вакцину индивидуум становится трансгенным существом. Говоря иначе, уподобляется товару, вещи, скоту, машине. Это и есть итог Торгового права, когда человек перестает быть Божьим созданием, но становится собственностью производителя генномодифицированной вакцины.
Цель глобализма – во всемирной победе Торгового права над Римским. Говоря в контексте «Второго Послания к Фессалоникийцам», – в победе «тайны беззакония» над Удерживающим.

Заключение

В связи со сказанным выше уместно будет задать неудобные вопросы: почему же Государь Николай II не увидел опасности в предложениях, сначала Витте, а затем и Столыпина? Почему не воспринял обращение СРЛ, во время высочайшего приема 1-го декабря 1905 года, когда князь Щербатов зачитал адрес: «Нужно восстановление народной государственной власти. Единственный к тому способ: немедленный созыв Земского Собора». Ответ, видимо, лежит на поверхности. Первая причина глухоты Верховной власти к идеям славянофилов состояла в том, что и дух и форма утвержденной Петром империи, глубоко антагонистичны как духу, так и форме Московского царства. Здесь, Петербургская империя являла собой опирающийся на армию, полицию и бюрократию механизм. А Московская Русь являлась государственно-иерархическим, опирающимся на народ и на служилую аристократию организмом. И именно поэтому, Земство, как онтологическая часть державного организма, ни при каких обстоятельствах не могло прижиться в государстве-механизме. Второй причиной глухоты Верховной власти в отношении предложений славянофилов, если говорить в частности об Императоре Николае II, состоит в том, что учителем благочестивого во всех отношениях Монарха, по финансам и политэкономии, был сторонник либеральных реформ Н.Х. Бунге. Именно по этой причине, глубоко верующий (но имеющий одностороннее экономическое образование) Государь не обнаружил подвоха в экономической и политической программе С.Ю. Витте. Таким образом, если говорить о последнем завершающем периоде российского Самодержавия, Россию мог спасти только радикальный цивилизационный разворот к формам управления Московской Руси. Но, поскольку этого разворота не случилось, то в России со всей неизбежностью стал развиваться буржуазный, приведший к февралю 1917 года капитализм. Благодаря деятельности Бунге был подготовлен «нулевой цикл» этого капитализма. С.Ю. Витте построил его фундамент и начал возводить стены. Столыпин завершил начатое Н.Х. Бунге строительство. История вновь со всей неумолимостью повторилась. Также как и в XVII веке, правительство конца XIX – начала XX веков вновь не сумело предложить народу достойного пути для гражданского развития. И если в первом случае это закончилось петровщиной, то во втором – революцией 1917 года. Сергей Федорович Шарапов не дожил до времени крушения всех своих идей.

Как пишет исследователь жизни и творчества Шарапова Александр Каплин: «Умер Сергей Федорович «почти внезапно» 26 июня 1911 года. На собранные друзьями средства металлический гроб был привезен по железной дороге на станцию Красное. По описанию очевидца, несмотря на проливной дождь, прибытие поезда ожидали несколько сот крестьян с детьми из окрестных сел и деревень. А из Сосновки прибыло «буквально все его население со своим старостой во главе». Гроб из вагона был перенесен в здание станции, где была отслужена панихида. А затем почти все тридцативерстное расстояние от Красного до Сосновки крестьяне пронесли гроб на руках при безпрерывном пении «Святый Боже» и «Спаси, Господи, люди Твоя». На каждом повороте дороги процессия останавливалась, и служили литии. Дорога была усыпана ельником, а перед самим имением – цветами.
Похоронен Сергей Федорович был 30 июня в селе Заборье в фамильном склепе у церкви. Похороны были скромные: «ни депутаций, ни многочисленных венков, ни казенных речей», зато проводили в последний путь «болярина Сергия» и помолились об упокоении его души близко знавшие и любившие его простые русские люди. Кроме местного священника отца Евгения, отпевание совершали благочинный отец Михаил и вяземский священник (бывший священник Заборьевского прихода) отец Петр Руженцов.
После отпевания отец Петр подытожил: «Сергей Федорович умер, не оставив после себя ничего. Своими громадными талантами, своей безпримерной упорной работой он не только не составил себе состояния, но на служение народу разорился; его труды, и труды большие, пошли на пользу вам: тридцать тысяч плугов из его мастерской в одном только Вяземском уезде заменили прежнюю соху и облегчили вам обработку земли, и для того, чтобы вы получили это облегчение, – он не остановился перед собственным разорением»[53].
Значение идей Сергея Федоровича Шарапова является огромным, не только потому, что он был выдающимся сыном своего времени, но также потому, что он, не ведая о том, работал на будущую Россию. И не случайно, один из его трудов так и называется – «Россия будущего». Многие его идеи уже получили применение в мировой экономике, другие этого применения ожидают. И в этом, жизнь и творчество С.Ф. Шарапова перекликается с жизнью и творчеством младшего его современника А.В. Чаянова. Они оба, каждый в своей сфере, работали на будущую Россию. Идеи обоих восприняли их потомки. Воспримут, если Бог продлит жизнь на земле, и наши потомки. Потому что идеи, как Шарапова, так и Чаянова являются зиждительными. И уже только потому, их идеи не могут не прорасти в будущее, не могут не помочь нам, ныне живущим, и стремящихся воплотить в жизнь их наследие.

Необходимое Послесловие

В заключение же сей монографии, посвященной не только жизни и творчеству С.Ф. Шарапова, но, и самое важное, путям державного возрождения России, необходимо сделать особый акцент на понятии – Русский Удерживающий. Тема эта огромна, и потому, в данной работе мы коснулись лишь главного ее аспекта. Если же говорить о Русском Удерживающем, то при сравнении с Римом Первым и Римом Вторым, обнаружим, что он имеет более совершенную форму. Совершенство его заключается в том, что структура Русского Удерживающего трехсоставная, в отличие от Рима и Константинополя. Ибо, если «Катехон» Рима и Византии разделялся на «личного Удерживающего», которым был Государь, и «Удерживающего безличного» — речь об устроенном по принципу Учреждения государстве, то Русский «Катехон»  имел третью составляющую, в виде народного самоуправления, или иначе – Земства. Уже по одной этой причине Русский Удерживающий является уникальным среди Православных цивилизаций явлением.
Поэтому, в наши дни, если мы желаем блага нашей Родине, если желаем возрождения державности в России, нам необходимо отойти от практики озвучивания разного рода «блистательных» прожектов, но приступить к внимательному изучению опыта державного строительства, как в Древней Руси, так и России XVI века. Изучение этого опыта должно стать достоянием самых широких масс, для того, чтобы применить его на практике, когда будут созданы к тому исторические условия. Более того, сейчас, когда со всей однозначностью встает вопрос о возрождении Русского Удерживающего, необходимо осмыслить этот вопрос уже не только с позиций общественных форумов (хотя и они тоже нужны), но осмыслить его с позиций науки. В настоящее время необходим уже не историко-публицистический подход к теме Удерживающего, не создание частных методов и рекомендаций, в деле как государственного, так экономического и социального строительства, сейчас необходимо озаботиться разработкой основанного на богословии научного знания.
Тем более, что встав на это поприще, нам не нужно будет начинать с чистого листа, ибо вопрос Удерживающего уже серьезно разобран святыми отцами. К числу этих отцов, начиная от Апостола Павла (2-е Фесс. гл. 2 ст. 7), относятся: свт. Иоанн Златоуст, свт. Кирилл Иерусалимский, еп. Августин Иппонийский (или иначе – блаж. Августин), свщмч. Ириней Лионский, свщмч. Ипполит Римский, теолог Тертулиан, прп. Ефрем Сирин, блаж. Феодорит Кирский. Также, наш Русский святой свт. Феофан Затворник, и архиеп. Феофан Полтавский.
И хотя к работам этих отцов, а также к самой «Эпанагоге» (детально определившей взаимоотношения Церкви и государства) нельзя относиться, как к канонически безусловной правовой базе (безусловными являются только догматы Церкви), но, тем не менее, именно эти работы, и этот свод правил, были заложены в основание как Римского (Византийского), так и Русского права. Поэтому, для того, чтобы с научных позиций разработать тему Русского Удерживающего, вопросы, как Римского, так и Русского права, должны быть рассмотрены во всей полноте.
Профессор Виктор Николаевич Тростников в своих работах «Вера и разум», а также «Религия и наука», отмечал, что именно богословие определяет развитие не только (в ту или иную сторону) общественных отношений и форм государственного устройства, но, также определяет и направление развития научного знания. Вспомним, что бурное развитие науки, а также буржуазных экономических отношений, началось именно в странах принявших протестантизм. Причина этого развития, как указывает В.Н. Тростников, заключена в изменении богословских парадигм. Например, если путь Православного христианства (и остаточно католичества) направлен к богопознанию, к познанию мира духовного, то парадигма протестантизма направлена к познанию Божьего творения, к познанию не трансцендентного, идеального, небесного, но вещественного, материального, земного.
Именно этот, измененный протестантами вектор познания, привел вначале к развитию науки, одновременно с тем, к становлению эпох Возрождения и Просвещения, а затем, к развитию в экономике буржуазных отношений, и к созданию учений гуманизма и атеизма. Ко всему, переход протестантов от догматически-неподвижного мышления католиков к относительности моралистического рационализма, привел к созданию внутри протестантизма множества религиозных течений. В философии, после лютеранского раскола также произошли серьезные изменения. На смену метафизическому (изначально религиозному) взгляду на реальность пришел диалектический историзм, от которого, со всей неизбежности родились богоборческие по своей сути идеи прогресса и эволюции. Отсюда неудивительно, что отказ от пути об;жения и преображения человека, привел и к полному отказу от религиозной аскетики, как вспомогательного средства на пути к такому об;жению.
Вектор протестантизма – от богопознания к миропознанию, повернул человечество на «широкие пути», сначала ветхозаветного, а затем языческого восприятия действительности. Материальное богатство отныне стало являться признаком Божьего благоволения (чему множество примеров в Ветхом Завете), поэтому делать деньги стало почетно. Отсюда, неудивительно, что после лютеранского раскола католический мир стал отставать от протестантских стран, не только в области науки, но и в области экономических отношений. Наглядный пример тому показали Нидерланды XVII-XVIII столетий, которые стали тогда катализатором бурного развития капитализма во всей Европе. В конечном итоге, именно протестантский мир, явившись родоначальником Торгового морского права, стал играть главную партию в путях мирового цивилизационного развития, и играет ее до сих пор, создавая на наших глазах глобальные Новый Вавилон и Новый Карфаген.
А потому, сейчас, для противодействия созданной ими парадигме «Нового мирового порядка», мы просто обязаны разработать основанное на Православном богословии научное знание. То знание, которое должно стать базой в деле развития Русской державности. Эта разработка уже начата нашими современниками – Евгением Андреевичем Авдеенко, Виктором Николаевичем Тростниковым, Игорем Яковлевичем Фрояновым; веком ранее – Сергеем Федоровичем Шараповым и его младшим современником Александром Васильевичем Чаяновым. Более того, в период средневековья эта работа начата самим Царем Иваном Грозным (о чем свидетельствует переписка с Андреем Курбским, королем Сигизмундом II, и в ответе протестантскому миссионеру Яну Роките). Нам же сейчас надо лишь последовать указанному ими направлению.
В связи с чем, следуя позиции, которая еще в XIX веке была озвучена славянофилами, необходимо добавить: Важность освященных Церковью правовых позиций важна, прежде всего потому, что лишь в этом случае у нас появляется надежда на создание угодной Богу Православной цивилизации.
Именно поэтому, сейчас нужны не «блистательные» прожекты, и не частные концепции и методы, которые если и можно осуществить, то, в таких же частных случаях. Сейчас, для коренного изменения ситуации необходима разработка научного знания об Удерживающем. К чему и хочется призвать научную и интеллектуальную элиту России.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. «Россия будущего», «Бумажный рубль». М. Институт русской цивилизации. 2011. С. 53.

2. Цит. по О.А. Платонов, Предисловие, С.Ф. Шарапов, «После победы славянофилов»:

3. С.К. Эфрон, «Воспоминания о С.Ф. Шарапове». «Библио-Бюро Стрижева-Бирюковой»; http://proza.ru/2021/01/11/72.

4. А. Репников, «Последний романтник славянофильства», «Русская линия». 20.12.2005 ; https://rusk.ru/st.php?idar=161436

5. Там же, «Россия будущего», «Бумажный рубль». С. 53.

6. Там же, «Бумажный рубль». С. 52, 59, 60.

7. Александр Каплин, «Как бы мы низко ни пали… Россия таит в себе все нужные силы для возрождения». «Правая Россия». СПб. 2015. С. 484-485.

8. Степанов В.Л. «Н.Х. Бунге: Судьба реформатора». М. 1998.

9. А. Репников, «Русский консерватизм: Сергей Шарапов». Русская линия ; https://rusk.ru/st.php?idar=27390

10. Там же, А. Каплин, «Правая Россия». С. 482.

11. Там же, А. Каплин, «Правая Россия». С. 476-478.

12. Там же, А. Каплин, «Правая Россия». С. 478-481.

13. Там же, А. Каплин, «Правая Россия». С. 481-482.

14. Там же, «Россия будущего», «Бумажный рубль». С. 69.

15. Там же, «Бумажный рубль». С. 73-74.

16. Там же, «Бумажный рубль». С. 75.

17. Там же, «Бумажный рубль». С. 79.

18. Там же, «Бумажный рубль». С. 79-80.

19. «Союз русских людей (СРЛ), одна из крупнейший право-монархических организаций в ХХ веке»: http://www.hrono.ru/organ/rossiya/soyuz_ru_ludey.html

20. проф. К.П. Победоносцев. «Письма и записки. Том I. Novus Regnum/ Полутом 1-й».
21. Там же. Письма К.П. Победоносцева.

22. Бадалян Д.А. «Полемика о Земском соборе в русской прессе начала 1880-х гг.». Труды С-Петербургского госуниверситета культуры и искусства. Ч. 1. Традиции и инновации в книжном деле. XVII Смирдинские чтения.  2013.  Далее, там же. Источник:
23. Там же, Бадалян Д.А. «Полемика о Земском соборе…»

24. из статьи Л. Болотина «Идеология документов Земского Собора и Земского правительства Приморья в июле-октябре 1922 года». Ч 1. Далее там же:

25. Цит. по А. Репников, «Русский консерватизм: Сергей Шарапов»: Русская линия: https://rusk.ru/st.php?idar=27390

26. Цит. по А. Каплин, «Как бы мы низко ни упали… С.Ф. Шарапов». «Правая Россия». СПб. 2015. С. 489.

27. С. Шарапов, «Россия будущего», «Диктатор». М. Институт Русской цивилизации. 2011. С. 416-417.

28. Там же, «Диктатор». С. 390-391.

29. Там же, «Диктатор». С. 391-392.

30. Ключевский В.О. «Русская история: Полный курс лекций в трех книгах». М. 1993, с. 119.

31. Янин В.Л. «Очерки комплексного источниковедения. М. Наука. 1979, с 231.

32. Фурсов А.И. «Вперед к победе». М. Книжный мир, 2013.

33. М.М. Кривоносов, В.Г. Манягин. «История гражданского общества России от Рюрика до наших дней». М. Книжный мир, 2015, с. 187.

34. Василий Шукшин, рассказ «Чужие».

35. «Материалы. Книга о флагах». Сочинение Карла Алярда. С-Петербург, Сенатская типография. 1911 г. Стр. IV.

36. Там же. стр. XIV.

37. Там же. стр. XVIII.

38. Там же. стр. XVIII.

39. Там же. стр. ХХХ.

40. Там же. стр. ХХХ.

41. Там же. стр. XXXI.

42. Там же. стр. XXXII.

43. Там же. стр. XXXIII.

44.
45. Валентин Катасонов. «Хозяева денег: 100-летняя история ФРС». Москва, «Алгоритм». 2014. С. 5.

46. В. Катасонов. Там же, «Хозяева денег». С. 21.

47. Мюррей Ротбард. «История денежного обращения и банковского дела в США». Изд. «Социум», 2009. С. 59.

48. Там же. Мюррей Ротбард. С. 65.

49. Ральф Эпперсон. «Невидимая рука». Цит. по «Хозяева денег», Катасонов. С. 35.

50. Гриффин Э. «Порождение острова Джекилл». Пенза, «Per Espera». 2019. С. 21-22.

51. «Просвещенная бюрократия» первой половины XIX в. и проблема реформирования России / П.В. Акульшин // Dzieje biurokracji = История бюрократии. – Люблин (Польша), Весы. 2016 . – Т. 6. С. 219-231.

52. Там же. П.В. Акульшин. «Просвещенные бюрократы».

53. А. Каплин, «Как бы мы низко ни упали… С.Ф. Шарапов». «Правая Россия». СПб. 2015. С. 493

https://proza.ru/2021/10/03/1732