От Редакции. Опубликовав «экономическое эссе» А. Дугина (все-таки наша тема, по существу), с которым у нас, разумеется, принципиальные расхождения в духовных вопросах, мы практически мгновенно получили ответ от нашего постоянного автора — АЛЕКСАНДРА ИГНАТЕНКО: работу, вскрывающую антихристианские смыслы воззрений маститого евразийца… За это мы нашему Автору в высшей степени признательны и благодарны!
«Слова алхимиков похожи на облака:
они могут изображать и означать
всё что угодно, в зависимости от
фантазии того, кто их слышит ».
Михаил Майер (16 в.)
Характеризуя немецкую философию и германский дух (способ мышления о Боге) с точки зрения богословского синтеза преп. Максима, мы установили, что в германском образе мысли «нет царя в голове» и «ум заходит за разум». В данной главе нам предстоит познакомиться с «уникальным образом мысли» и соответствующей «философией» новейшего времени, в которых не только «нет царя в голове», но нет и того, за что должен заходить ум, т.е. нет разума (напоминаем, что отсутствие ума и разума утверждается относительно образа познания, т.е. в метафизическом смысле, а не как характеристика личности автора).
Если в гегелевской философии нет ума, потому что он «скрывается» за разумом (мышлением), тогда как форма мышления достигает своего высшего развития, и гегелевская философия, несмотря на свои глубочайшие заблуждения, является великой исторической формой философии; то в философии Дугина, мышление как философская форма совершенно отсутствует. В ней нет ни ума, ни мышления, ни духа.
Философия иного начала: философия хаоса.
Мы уже отмечали, что неклассическая западная философия совершенно несправедливо обвинила в кризисе философии и европейской цивилизации рационализм философии Нового времени, т.е. мышление как форму познания в философии. К этой компании протеста против логоса присоединяется и господин А.Г.Дугин: « …философия, открытая греками, выстроенная вокруг Логоса, сегодня полностью исчерпала свое содержание» [Дугин А.Г. Мыслящий хаос и «другое Начало» философии. — [Электронный ресурс]. URL: http://against-postmodern.org/dugin-ag-myslyashchii-khaos-i-drugoe-nachalo-filosofii].
«Мы можем сегодня, — пишет Александр Гельевич, — охватить взглядом весь процесс развертывания логоцентрической философии, начавшейся с Гераклитом и досократиками, достигшей своего апогея в платонизме и Сократе, развивавшейся довольно бурно в греко-латинской патристике, затем в схоластике, позднее в неоплатоническом Возрождении, и в Новое время обратившейся вместе с Декартом через свою субъект-объектную топику к последнему, саморефлексирующему этапу, который, в свою очередь, закончился с Ницше. По Хайдеггеру, именно Ницше положил конец западноевропейской философии. Так перед нами законченный рассказ о логоцентрической культуре, с завязкой, апогеем и развязкой. Логос от рожденья до смерти» [Там же].
«Окончание философии, безусловно, — резюмирует итоги истории западной философии русский философ — вопрос о «другом Начале» (der andere Anfang) открыт» [Там же].
А.Г.Дугин, в качестве другого начала предлагает нам концепцию хаоса. «Логос, — пишет он, — основан на исключении хаоса, на утверждении строгой альтернативы ему. В чем принципиальное различие логоса и хаоса? Логос – это эксклюзивность, Логос – это разделение, Логос есть четкое представление об этом и другом, и не случайно Логос получил свою формализацию в логике Аристотеля, в ее основных законах: законе тождества, законе отрицания и законе исключенного третьего» [Там же].
Мышление, логос, Дугин определяет через природное отношение мужского и женского начала: «Логос и мужское начало это, по сути дела, одно и то же. Отсюда правомочность постмодернистского критического термина «фалло-логоцентризм». Вся западноевропейская философия была выстроена по мужскому принципу от начала до конца. Этот конец – здесь. Мы проживаем его. Значит, Логос исчерпан. Так что остается либо податливо скользить в ночь, либо искать новые пути» [Там же]. Если западная философия, согласно незамысловатой «логике» Дугина, это «фалло-логоцентризм», то, философию другого начала, философию хаоса следует называть « вагино-хаосоцентризмом». А самого господина философа, можно смело считать основателем философии «вагино-хаосоцентризма». Если Александр Гельевич полагает, что логос исчерпан, то естественным и последовательным шагом его философствования было бы разумное молчание. Не случайно, греки утверждали, что молчание это мысль о себе. У нас же, в философии «вагино-хаосоцентризма», мы не обнаруживаем ни мышления, ни молчания, а только женское (иное) начало, «податливо скользящее в ночь» первобытного хаоса.
«Понимание «хаоса», которое доминирует в современной науке, — продолжает развивать «иное начало» профессор, — соответствует отнюдь не греческому хаосу, как чему-то изначальному, органическому, спонтанному, но продукту распада логоцентричной философии и основанной на ней логоцентричной культуры. То, с чем мы сегодня имеем дело как якобы с «хаосом», это продукт распада Логоса, диссипация Логоса, его рассеяние по отдельным фрагментам…» [Там же].
Истинный хаос предкосмичен, предонтологичен, тогда как «Смешение» или «хаос» современной науки, — утверждает Дугин, — пост-космичен, и хотя бытия в нем почти не остается, оно все-таки есть, значит, он в какой-то мере онтологичен» [Там же]. «Современная наука, — продолжает свою мысль философ, — исследуя «хаос» … исследует внутрилогический, послелогический, диссипативный порядок, а вовсе не альтернативу порядку, на что надеялись нигилистически настроенные постмодернисты» [Там же].
«Логос есть всё, он всё в себя вбирает, — не унимается в своей критике логоса Дугин, — кроме того, что им не является; но то, что им не является, есть ничто, Логос исключает всё то, что не включает, а так как он включает всё, то вне его остается только ничто. Но с этим ничто он обращается жестко – по словам Парменида, небытия нет. Ничто окружает порядок, служит ему границей. Но так как мы смотрим на ничто глазами Логоса, то этой границы достичь нельзя. Сколько бы мы ни стремились к ничто, какой бы нигилизм ни культивировали, мы остаемся в пределах нечто, а не ничто, внутри порядка, под гегемонией Логоса» [Там же]. Последний фрагмент – шедевр дугинской абсурдионистской хаосологии. Если логос есть всё, — как пишет Александр Гельевич, — то, как и каким образом, может быть нечто, что «им не является»? Во-вторых, если ничто — это абстрактная пустая противоположность, голое отрицание логоса, т.е. фикция мышления, тогда о какой границе можно говорить между ничто и порядком ? Граница это всегда отношения между нечто и его иным, т.е. своим иным, отношения сущего. У Дугина, ничто не есть сущее, тогда как порядок – есть определённая мысль (умопостигаемый мир), т.е. вид сущего. Кроме того, граница — это логическое понятие. Следовательно, без логоса обойтись совершенно невозможно. Даже безмыслие, в форме дугинской «вагиноцентричной хаосологии», есть, в известной мере, проявление вульгарного, но, всё-таки логоса. В–третьих, совершенно непонятно, что философ предлагает в качестве альтернативы логоса? «Глазами» кого и чего предлагает смотреть Дугин на женский хаос? Глазами «многоочкового» хаоса? Хотелось бы узнать, что это за ахинея? И, наконец, Александр Гельевич, совершенно справедливо противопоставляет свой «вагино-хаосоцентризм» философии Парменида и его фундаментальному положению «Бытие есть, небытия нет». Как говорится, «на воре шапка горит»! Чувствует господин профессор, откуда грозит ему «философский конец»!
«Окинув взглядом историю философии (которая и есть история как таковая) от начала до конца, — отмечает русский философ, — Хайдеггер обнаруживает, что она кончилась столь неправильно именно потому, что неправильно началась. И как альтернативу он набрасывает проект «другого Начала» [Там же].
«Поэтому, Хайдеггер, — пишет Дугин, — предложил выход искать совсем иначе: с одной стороны, в истоках греческой философии, в самом Начале, даже в преддверии этого Начала, а с другой — за пределами нашего мира – тем самым соединяя проблематику момента зарождения философии, ее пребывания в эмбриональном, внутриутробном состоянии, с проблематикой момента последней агонии и смерти. До Гераклита философия находилась в утробе, Логос «плавал» в материнских водах, в матрице; сегодня Логос лежит в могиле…
Итак, если Логос в первом Начале греческой философии родился через отвержение Хаоса как эксклюзивно поставленный в центре Всего принцип разделения, иерархии, исключения, порядка, то есть, по сути дела, мужское начало было возведено в абсолют …» [Там же]. В этом фрагменте своей статьи Дугин оплакивает смерть логоса, а диалектический вагино-хаосоцентризм интерпретирует в категориях акушероморфизма: материнских водах и внутриуторобных состояниях.
«Хайдеггер предлагает мыслить радикально иначе, чем принято в существующей философской или философско-религиозной мысли. Но как можно философствовать иначе, как может быть «другое Начало» философии»? – ставит недвусмысленный вопрос господин А.Г.Дугин.
«Если мы внимательно присмотримся к моменту рождения греческой философии, — продолжает свою мысль профессор, — мы увидим одну принципиальную вещь: философия рождается вместе с эксклюзией, причем, в первую очередь, эксклюзии подвергается Хаос » [Там же]. Может быть, у Дугина его философия и рождается вместе с эксклюзией хаоса, но, исходя из трезвомыслящей истории философии, греческая философия рождалась в процессе осознания принципиальности различий между формой понятийного и метафорического (мифологического) мышления. Хаос, отмечает профессор, не является философским концептом и никогда таковым не являлся, поскольку логос как мужское начало доминирует и исключает его из «интеллигибельного» мира. «Поэтому мнение Логоса о хаосе – это заведомая ложь, насилие, подчинение, гегемония, исключение хаоса как другого. Поскольку Логос – всё, то хаос становится ничто» [Там же].
Следует отметить, что Дугин совместно с постмодернистами, правильно характеризует аналитические свойства логического мышления и связанного с ним процесса дробления понятий. «Логос двигается только в одном направлении: он дробит и дробит (и дробит, и дробит … и так в периоде[14]). Эту логику Жильбер Дюран[15] называет режимом «диурна»: пока не измельчит все в крошку, не остановится. Данный шизоморфоз[16] приводит напрямую к концепту «шизомасс» Ж.Делеза и Ф.Гваттари[17].Это прекрасно проиллюстрировано в фильмах Такеши Миике — например, в «Киллер Ичи» или «Изо». В «Изо» безумный самурай, начавший битву с миром, не останавливается, пока не разрезает на куски вообще всех, попавшихся ему под руку. Изо есть Логос» [Там же]. Это всё правильно, описано очень образно и справедливо.
Какую же альтеративу логосу предлагает Дугин? Обратиться к хаосу!!! « Выбор: либо современный постлогический хаос конфузий, либо выход за его пределы; но выход за его пределы может быть найден только в хаосе (предшествующем Логосу и находящемуся радикально за его чертой, за линией его периферийной агонии)» [Там же].
« Логос нам не поможет, — трагично заключает господин профессор. Если нам не нравится, как организован современный постлогический мир, хотим мы того или нет, мы вынуждены обращаться к хаосу. У нас нет другой альтернативы: мы должны отступить фундаментально назад, к первому Началу греческой культуры, чтобы сделать хотя бы малейший шаг вперед – по-настоящему вперед, а не по бесконечной дуге вечно кончающегося, но никогда не способного закончиться мира («все еще нет» [Там же]. Чем и как поможет господину Дугину хаос мы рассмотрим в следующем параграфе, посвященном его книге «Постфилософия».
Дугин предлагает нам определение хаоса в классической диалектической форме, как разновидности порядка. Получается, что хаос это инклюзивный порядок, а порядок — это эксклюзивный хаос. « Хаос, — пишет он, — может и должен быть рассмотрен как инклюзивный порядок, как порядок, основанный на противоположном Логосу принципе, то есть принципе включения, включенности. Поэтому очень важно понять, что значит включенность? Постигнув это, мы узнаем, возможно ли, вообще, строить философию хаоса, то есть философию «другого Начала»» [Там же]. Принцип включенности, пропагандируемый Александром Гельевичем, это другое, новое, ещё не набившее оскомину, соединение несоединимого, тождество нетождественного, совпадение противоположностей и т.д.
Таким образом, профессор рассматривает хаос не логоцентрически, т.е. с точки зрения мышления, а сам по себе, «как принцип абсолютной инклюзии или инклюзивной философии. Почему это возможно? – пишет философ, — потому что, если мы отвлечемся от политической пропаганды Логоса, в условиях которой мы живем две с половиной тысячи лет, мы сможем увидеть хаос таким, как он сам себя презентирует, а не таким, как его презентирует Логос» [Там же].
Поведение логоса Дугина не устраивает, поскольку он «разводит» политическую пропаганду и всех гипнотизирует своей суггестией. Особенно раздражает господина Дугина аристотелевская логика, которая со своими строгими законами и запретами, не даёт ему «развернуться» на полную силу: «Так как Логос не увидит ничего, кроме самого себя, то по принципу аристотелевской логики мы не можем ему ничего противопоставить: либо A равно A, и тогда мы находимся внутри логических границ, либо A не равно A, и тогда мы находимся вне этих границ, в ничто. По Аристотелю, последнее означает, что A просто не существует; A, которое было бы не равно A, не существует, в отличие, например, от философии японца Китаро Нишиды, разработавшего, вопреки Аристотелю, особую логику мест, «басё», основанную на дзэн-буддистских моделях мышления» [Там же]. Как мы установили ранее, в главе посвященной дзен-буддизму, в основе дзен- буддистской модели мышления также лежит диалектический принцип совпадения противоположностей, как и в философии Дугина. Отсюда понятна симпатия Александра Гельевича к дзен-буддизму.
Таким образом, Дугин нам предлагает отвлечься от логоса и мышления, чтобы увидеть хаос таким, каким он себя репрезентирует.
«Хаос, — пишет философ, — открывает себя как то, что инклюзивно, несет в себе все возможности, в том числе возможность эксклюзии – вплоть до эксклюзии самого себя. Действительно, в хаосе есть Логос и есть именно таким, как он сам себя мыслит, так же, как есть зародыш в чреве женщины: он есть и он родится, непременно родится, оторвется, повзрослеет и уйдет; однако, останется за кадром нечто более важное – та, что дает ему жить, та, что его производит, взращивает, кормит» [Там же]. «Невооруженным» взглядом видно, что в этом фрагменте Дугин понятийное (философское) мышление подменяет чувственным представлением, а, нарушение закона противоречия обосновывает «инклюзией всевозможности». Во-вторых, философ настойчиво стремится дискредитировать и опорочить классические, традиционные формы и законы нашего мышления, по той простой причине, что они мешают философским фантазиям автора, ограничивают его переразвитое воображение. И, самое главное, отрицание логики Аристотеля позволяет ему совмещать в понятии хаоса несовместимые и парадоксальные определения – обосновать их легитимность. Без пресловутой диалектики, без совпадения противоположностей (Coincidentia oppositorum), вся философия иного начала (новая русская философия) рассыпается как карточный домик. И Дугин это прекрасно бессознательно понимает. Аристотель открыл, что диалектическое мышление – есть основная и самая злостная форма заблуждения человеческого разума. Она очень опасна, прежде всего, потому, что чрезвычайно утончена и незаметна. О чём можно говорить, если даже Платон и Гегель стали её жертвами! Злостность этой формой состоит в том, что она способна для неискушенного взгляда создать видимость логичности, разумности и доказательности. Диалектическое мышление, диалектическая форма – невероятно мощное и эффективное оружие дьявола. Обнаружить его дьявольскую сущность не совсем просто. Чего стоит только господство гегелевской диалектики на протяжении двух последних столетий в Европе и России!
Диалектическое мышление – изощренная форма демонического мышления, которое способно доказать и обосновать абсолютно всё. Диалектическая форма – это оружие массового (на уровне коллективного бессознательного) заблуждения, страшная интеллектуальная и духовная болезнь. Философия Дугина, как самый свежий продукт этого наваждения, лишний раз нам подтверждает сущность и опасность этой методологии. Господин оккультист и профессор А.Г. Дугин – один из её последних певцов и трубадуров.
Предлагаем ещё один образец философского дискурса иного начала господина Дугина. Мастер «инклюзии» предлагает нам не мыслить логос, а заменять его представлением, представлять логос рыбой: «Логос можно представить как рыбу, — пишет философ, — плавающую в водах хаоса. Без этой воды, будучи выброшенной на поверхность, рыба дохнет, и так, фактически, «сдохли» структуры Логоса» [Там же].
«Философия хаоса, — продолжает свои диалектические бредни Дугин, — возможна потому, что хаос, будучи всевключающим, всеобъемлющим, предшествующим любой эксклюзии, саму эту эксклюзию содержит внутри себя, но только относится к ней и к самому себе иначе, нежели сама эксклюзия, то есть Логос, относится к хаосу и к самому себе» [Там же].
Профессор постсоветской философии навязчиво стремится помыслить хаос не как хаос, а как хаос, включающий в себя логос. С этой целью он использует эффектные словечки типа инклюзия — эксклюзия. И, что любопытно, многие его слушатели, даже весьма высокообразованные, воспринимают художественные «штучки» Дугина за философские рассуждения.
Дугин одушевляет категорию хаоса и предлагает взглянуть на «Логос с точки зрения хаоса»: «… нам говорят, — пишет Александр Гельевич, — что это невозможно, так как мы привыкли смотреть только с точки зрения Логоса. Считается, что только Логос зряч, а хаос слеп. Нет, это не правда, у хаоса тысяча очей, он «паноптичен». Хаос видит себя как то, что содержит в себе Логос, значит, Логос находится внутри хаоса и может быть в нем всегда» [Там же]. Выходит, что мы должны научиться смотреть на мир и логос с точки зрения хаоса. Поскольку хаос это символ неопределённости, бесформенности, а, следовательно, и безмыслия, мастер инклюзии, предлагает смотреть на мир с точки зрения безмыслия. Другими словами, пропагандирует чувственную форму познания. Дугин призывает смотреть на логос чувственными глазами.
Подобный абсурд Дугин, с серьёзным видом, выдаёт за философию. Неловко, конечно же, такие простые вещи разъяснять состоявшемуся философу. Но, тем не менее, мы вынуждены напомнить борцам с логосом, что философия только потому и философия, что она не только «смотрит», «нюхает» и «слушает», как это предлагает нам профессор, но и пытается мыслить. И мыслит не только то, что чернеет, визжит и воняет, но и само мышление, мыслимый предмет. Господин Дугин дофилософствовался, как это хорошо видно, «до ручки», и как фантазёр эпохи постмодерна предлагает заменить мышление глядением, обонянием, осязанием и нюханием.
В своём оккультном мышлении, философ договаривается до того, что самого Аристотеля называет безумным. Что тут скажешь!!! Мы, конечно же, понимаем истинную причину нелюбви Дугина не только к Пармениду, но и Аристотелю, — оба принадлежат к философской партии антидиалектиков. Парменид и Аристотель требовали, в качестве необходимого условия определенного и непротиворечивого мышления, соблюдения закона противоречия. Дугин прекрасно понимает, что философия Парменида и Аристотеля, все его спекулятивные конструкции и амбиции превращает в философское ничто, и поэтому пытается их «интеллектуально» уничтожить. « … содержа в себе Логос, — пишет господин Дугин, — хаос содержит его совершенно иначе, чем сам Логос содержит себя, отрицая то, что он содержится в чем бы то ни было, кроме себя, и соответственно, выставляя хаос за пределы, приравнивая к ничто, отрицая его. Так, рыба, осознающая себя, как нечто отличное от окружающей ее воды, может сделать вывод, что вода ей больше не нужна – и выброситься на берег. Сколько ни бросай эту глупую рыбу обратно, она будет повторять свой бросок снова и снова. Эту безумную рыбу звали Аристотель» [Там же].
Перевоплотившись в Фалеса, в начале XXI века, Дугин глубокомысленно, как классический натурфилософ, рассуждает о воде как первоначале, и, по-видимому, метафоре хаоса: « Но вода есть начало всего. В ней содержится корень иных стихий и иных существ. Она несет в себе то, что она есть, и то, чем она не является. Она включает в себя то, что признает это, но и то, что этого не признает» [Там же].
После изложенных выше варварских умозаключений Дугин делает генеральный вывод: «во-первых, философия Хаоса возможна, во-вторых, спасение Логоса через Логос невозможно, спасение Логоса возможно только через корректное обращение к хаосу» [Там же].
«Хаос не просто не является «старым», он всегда «нов», потому, что вечность всегда новая …» [Там же].
«Хаос, — переходит философ, для освежения своей аргументации, на язык высокой моды, — это самое новое, самое свежее, самое модное, самое последнее из коллекции нынешнего сезона (Ilfautêtreabsolumentmoderne. Pointdecantiques: tenirlepasgagné)» [Там же]. Мы, конечно же, в отличие от Дугина, за модой из коллекции нынешнего философского сезона не «гонимся». И, несмотря на то, что хаос это ныне самое «новое, модное и свежее», хаос остаётся хаосом, как понятие, прежде всего, античной философии, противоположное понятию формы, порядка и определённости. Хаос – это понятие для выражения бесформенности, неопределённости и беспорядка, символ понятия материи (всеобщее чувственного бытия). «Именно потому, — пишет Дугин о хаосе дальше, — что это абсолютно вечное: время устаревает очень быстро, вчерашнее выглядит архаичным (нет ничего древнее «новостей» газеты месячной давности), лишь вечность всегда абсолютно новая. Поэтому вскрытие хаоса не значит углубления в историю, в структуры, которые нам представляются преодоленными историческим временем; нет, это столкновение с вечно юным. Хаос не был когда-то прежде, до. Хаос есть здесь и сейчас. Хаос – это не то, что было, как пропагандирует Логос. Хаос – это то, что есть, и хаос – это то, что будет» [Там же]. Последние определения понятия хаоса, как центральной категории философии другого начала господина Дугина, настолько противоречивы, абсурдны и абстрактны, что совершенно утрачивают своё содержание и смысл.
Завершает свои «философское рассуждение» Дугин сожалением о таких отсталых личностях как мы, которые не смогли осуществить прорыв к истине бытия, а «жили в магии Логоса, греясь в лучах солярного семени» [Там же].
Прорыв к хаосу, сетует Дугин, это единственное, что нам несовершенным остаётся. Удовлетвориться растворением во временном конечном мире – удел ничтожеств. «Мы живем с вами, — продолжает свою хаосологию философ, — в удивительное время, когда перед нами открывается совершенно неожиданная ранее возможность познакомиться с хаосом напрямую. Опыт не для слабых духом. Ведь наша задача – построение философии хаоса» [Там же].
Таким образом, философское движение, начатое Гуссерлем в феноменологии и Хайдеггером в фундаментальной онтологии, направленное против немецкой классической философии и её логоцентризма, Дугин «оригинально» и маргинально продолжает в своей новой философии хаоса. Философию хаоса Дугин обосновывает нефилософскими средствами и положениями. Объявив, вслед за Гуссерлем, Хайдеггером и традиционалистами войну логосу, А.Дугин попадает в нелепое положение, о котором он, похоже, совсем не догадывается. Философ демонстрирует образ мысли, которым он отрицает самого себя и стремится преодолеть себя с помощью того, что он отрицает. Говоря проще, А.Дугин борется с мышлением средствами самого мышления. Правда, при этом, заменяет понятийное мышление на метафорическое (представление), т.е. философскую форму — на мифологическую.
Чем же принципиально отличается мифологическая форма от понятийной? Миф это замена исторической реальности поэтической интерпретацией. В основе мифа лежит символический образ, не существующий объективно и метафорическое мышление (оперирующее чувственными образами и представлениями). Образ есть продукт воображения и наделён нереальными фантастическими чертами и свойствами [Арх. Рафаил (Карелин). Церковь и интеллигенция. Изд-во Саратовской епархии, 2009].
Основу мифологического познания составляет метафорическое мышление и диалектика. В мифологии, диалектический принцип тождества противоположностей соединяет не понятия, а чувственные образы и представления. Диалектическая форма, игнорирующая законы непротиворечивого мышления, создаёт условия для неограниченной деятельности воображения и возникновению фантастических образов.
Исторически, в Древней Греции, необходимость возникновения понятийной, философской формы познания была вызвана тем обстоятельством, что понятийное познание принципиально отличается от чувственного познания и представления (смеси чувственного и понятийного). Понятие – это фундаментальная форма логического мышления. Если чувственное познание даёт нам знание о единичных вещах, то мышление (понятие) даёт нам знание об общем, т.е. представляет собой форму синтеза знания о единичных вещах. Чувственная метафора — это только аналогия явления, число которых потенциально бесконечно, тогда как понятие через определение позволяет провести чёткие границы своему содержанию (Платон). Умозаключение как форма познания позволяет перейти от одного знания к другому, а также провести доказательство тех или иных положений.
Единственной традицией, вставшей на путь последовательного отрицания формы мышления, был дзен-буддизм. Дзен-буддизм в своей духовной практике сознательно отказывается от мышления с говорением и переходит к непосредственной форме передаче истины (например, показыванием пальцем, пантомимой и т.д.). Но, на эти жертвы «наши» борцы с логосом, по-видимому, были не готовы.
Отрицание логоцентризма и мышления ведёт к трансформации философского мышления в направлении индуизма и буддизма, в основе познания которых лежит принцип созерцания, принцип Coincidentia oppositorum (яркий символ – китайская монада) и идея изначальной пустотности (простоты, чистоты) сознания.
Такую трансформацию и тенденцию мы непосредственно наблюдаем в философии Гуссерля, Хайдеггера, Генона и Дугина в России. Философия указанных авторов, по своему содержанию, сближается с философией индуизма и буддизма, а, по форме, по любви к говорению – с западной традицией. Дзен-буддизм — самая радикальная форма протестантизма в буддизме, поскольку изначальная его связь с буддизмом махаяны — с трудом прослеживается. Учение дзен, действительно, можно рассматривать как универсальное современное учение, которое, возможно, помогает субъекту физически выжить в современном мире, но, одновременно, ведёт его к интеллектуальной и нравственной деградации.
Таким образом, ещё раз подчеркнём, что философия хаоса Дугина, так же как философия традиционализма и индуизма, изначально (до творчества русского философа) построены на принципе Coincidentia oppositorum, т.е. на грубом нарушении закона противоречия. Александр Гельевич готовит нам заключительную смесь, «болтушку» второго порядка — смешивает исходные учения самым причудливым образом, и, действительно, получает настоящую философию хаоса, только не в положительной форме как «животворящего хаоса», а в классической форме безмыслия, беспорядка и гносеологического «бардака».
«Постфилософия» оккультного разума: апофеоз безмыслимости.
« Родила царевна в ночь,
То ли сына, то ли дочь.
Ни мышонка, ни лягушку,
А неведому зверушку».
А.С.Пушкин
Предпосылки «Постфилософии» Дугина.
Среди многотомного собрания сочинений господина А.Дугина, особое внимание привлекает книга с интригующим названием «Постфилософия». В этой работе автор формулирует основные положения своего философского мировоззрения, разрабатывает новую парадигмальную методологию, и на её основании предлагает оригинальную деконструкцию истории современного общества постмодерна (по терминологии традиционалистов).
«Постфилософия» — очередное из многочисленных «фундаментальных» сочинений господина Дугина. Произведение, в целом, написано крайне небрежно, как по форме, так и по содержанию, и не продумано до конца. Во всём чувствуется спешка и желание как можно быстрее завершить данный труд, и начать новый. Первый недостаток, вызывающий справедливое возмущение, имеет отношение к вопросу обоснования основных, претендующих на новизну и оригинальность заявленных положений автора. По-видимому, это обременительная, но необходимая процедура Дугину изрядно надоела, и он решил от неё избавиться навсегда. Ведь книг надо написать много, а обоснования забирают много времени и душевных сил ! Выдвинутые для обсуждения идеи либо просто декларируются, либо «обосновываются» столь же сомнительными положениями. Очень часто процедура обоснования заменяется демонстрацией эрудиции и энциклопедической образованности автора, либо рассказами о личном его знакомстве с известными философами (Фукуяма и др.). Автор сочинения, по-видимому, убежден, что достаточно своим слушателям или читателям рассказать о том, как он пил кофе с учеником ученика Э.Гуссерля, и затем задал ему умный вопрос – и этого будет достаточно! Ведь невозможно же допустить, чтобы профессор философии, лично знакомый, например, с Хабермасом, — утверждал бы свои идеи без всяких оснований?! Автор «Постфилософии» систематически избегает ясных и точных определений, а их отсутствие заменяет демонстрацией красноречия и остроумными пассажами. Культура мышления крайне низкая, чувствуется, что он философию изучал не «по Гегелю». Непродуманность ключевых моментов, из которых слагается содержание всей книги, приводит к многочисленным противоречиям, когда автор не может «свести концы с концами». Многие мысли оказываются высказанными и просто брошенными философом на произвол. Сильно утомляет также лексическая избыточность «философского дискурса». Текста много, а мыслей неадекватно мало. Все попытки выяснить конкретный смысл понятий и идей произведения — ни к чему не приводят. Заверив читателя своего труда в том, что определение необходимого понятия будет непременно сделано, автор незаметно «соскальзывает» с предложенной темы обсуждения, переводя мысль в другую область. Желание читателя получить чёткие ответы, на поставленные самим автором вопросы, оказывается, в итоге, — практически не осуществимым. Всё есть в книге с эффектным названием, и автор, и философские слова, и экстравагантные метафоры, заменяющие мысли и мышление, но нет единственного и главного – нет философии. Все сотни страниц очередного опуса А.Г. Дугина – перманентное бредение на философские темы.
Название произведения, особенно претендующего на оригинальность и новизну, всегда говорит о многом. Если автор заявляет такое название как «Постфилософия», то у читателя, с необходимостью, возникает перечень вопросов, которые связаны с этим названием. Вопрос первый, что автор понимает под философией? Это вопрос очень важный и даже главный, поскольку приставка «пост» означает переход ко второму вопросу книги, ответ на который, во многом, зависит от ответа на первый вопрос. Тем не менее, нигде в своём произведении, господин Дугин вменяемо не отвечает ни на первый, ни на второй вопрос, необходимых для раскрытия темы книги. Дугин, вообще, в познании и творчестве не особый любитель ясности и определённости. Ясность формы и конкретность содержания, по-видимому, совершенно не волнует и не возбуждает его творческое воображение. Его больше вдохновляет стихия мутности и неопределённости, «пограничные состояния», «фазовые переходы», «сшивки парадигм», невидимые просветы, «парадигмальные щели» и изнанки, «складки и загадочные оттенки тёмного», полутени, сумерки и бытие ничто. Стихия неопределённости, неразличимости и бесформенности предоставляет автору просто неограниченные возможности для симуляции видимости философского процесса, и колоссальный ресурс для безудержной графомании.
«Постфилософия» Дугина — уникальный образец философского дискурса эпохи постмодерна. Философию, как образец логической культуры и учения о форме, конкретности и определённости (содержательности) мышления, Дугин кардинально пересматривает в контексте философии «иного начала» и традиционализма. Бесформенность, неопределённость, немыслимость и безмыслие автор «Постфилософии» полагает в основание своего нового философского или постфилософского, что, собственно говоря, одно и то же, учения о парадигме и парадигмальном методе. Именно учение о метапарадигмах и парадигмальный метод, становится у Дугина новым философским учением и инструментарием, посредством которого он осуществляет фундаментальную ревизию (постфилософскую) всего, т.е. не только мировой культуры с её историей, философией, наукой и политикой, но и всех исторических религий, в том числе и мировых.
Свой новый философский метод (или постфилософский) Дугин направляет не только против так называемых парадигм премодерна и модерна, утративших для него свою силу и значение, а, в первую очередь, против современной истории и парадигмы, которая её определяет. Дугин полагает, что все известные философии и философские методы не адекватны эпохе постмодерна, т.е. не в состоянии описать и осмыслить её подлинное содержание. Только новый парадигмальный метод способен совершить всеобщую деконструкцию (переосмысление) знания мировой истории и культуры.
Критический анализ философского наследия А.Г.Дугина, с точки зрения православного учения, предоставляет предельно убедительное доказательство ложности и деструктивности диалектической формы мышления. Главная опасность диалектики состоит в том, что она разрушает логическую форму познания. Диалектика выступает в роли основного могильщика предмета философии и ведёт её к окончательной деградации. Философское познание трансформируется в мифологическое. В своей работе «Постфилософия», А.Г.Дугин признаётся, что « … история западного мира поставленные философией Нового времени задачи выполнила. Философия исторически заменила собой религию, она вышибла религиозные представления о фундаментальном из человечества, и сегодня то, что приходит на место и философии, и религии, уже не является ни религией, ни философией». Неопределённый феномен современной культуры, который приходит на смену философии, Дугин называет постфилософией. «То есть постфилософия, — продолжает свою мысль философ, — это то, что выполняет функции аналогичные философии в эпоху модерна, но только в эпохе постмодерна. И то, что выполняет функцию, аналогичную функции религий в эпоху премодерна». Разумеется, что свои сочинения А.Дугин не относит к постфилософии. К сожалению, ясного ответа на собственный вопрос, что же приходит на смену философии, А.Дугин в своём сочинении так и не даёт. Тем не менее, такой ответ есть у нас. То, что приходит на смену философии и яркий образец чего представляет «Постфилософия» А.Дугина, есть, не что иное, как мифология новейшего времени. Западная философия, отделившись от мифологии и начав своё историческое развитие, примерно, в середине I тыс. до н.э., по прошествии 25 столетий, вновь трансформируется в мифологию. Мифологическая форма познания заменяет философскую, фантазия и вымысел заменяют понятийное мышление.
Если необходимость возникновения философии в Древней Греции была связана с кризисом мифологического мышления, как неадекватного требованиям развивающего познания, то возрождение мифологического мышления в XXI веке — имело своей предпосылкой глубокий кризис западной философии в XIX- XX вв.
Первый кризис философского мышления возникает во второй половине XIX века. Философская рефлексия обнаруживает, что мышление классической немецкой философии имеет объективированный (натурализированный) характер. Такой результат исторического развития философии был закономерен, поскольку она обеспечивала потребности математического естествознания и сама рассматривалась как форма научного познания. Познание природы и развитие естествознания занимало главное место в структуре жизнедеятельности человека Нового времени. Немецкая философия завершается утверждением абсолютности мышления как высшей формы познания. Тем не менее, натурализованное мышление оказывается неадекватным для исследований в области философской антропологии. Возникает гуманитарный кризис, его причину философское западное сообщество видит в господстве принципа историзма и логической формы мышлении в процессе познания, так называемый рационализм. Возникают философские учения, направленные против рационализма и мышления как основной формы познания в философии. Феноменология, указанный кризис связывает с натуралистически-объективистским мировосприятием и абсолютизацией натуралистической формы деятельности. Согласно Гуссерлю, натурализованное сознание явилось закономерным следствием естественной установки, в соответствии с которой, содержание объективного пространственно-временного мира всецело определяет и даже подавляет деятельность субъекта познания.
Естественную установку Гуссерль заменяет трансцендентальным субъектом, а в качестве альтернативы мышлению, выдвигает изначальную интеллектуальную интуицию (с интенциональностью), которая является, по сути, формой созерцания. Следовательно, начиная с Гуссерля, предмет западной философии трансформируется в направлении восточных религиозно-философских учений. Любопытно, что исследуя природу интуиции и проводя феноменологическую редукцию, Гуссерль интуитивно следует «экспериментальной логике» классической йоги (см. йогическая и фенологическая редукция в I разделе). Автор феноменологии сближается с классической йогой только в области методологии познания, тогда как, конечные цели его исследований и йоги — различны. Основная задачи феноменологических исследований Гуссерля — превращение философии в строгую априорную науку, которая будет фундаментом остальных наук.
Ученик Гуссерля, Хайдеггер, причину кризиса философии и европейской цивилизации видит в ложной трактовке вопроса о бытии как основного вопроса философии. Понятие бытия, утверждает немецкий философ, начиная ещё с Платона, трактовалось неправильно, поскольку не имело «человеческого» измерения: «Только выяснение сущности человеческого бытия раскрывает сущность бытия». Поэтому, основным моментом осмысления всего сущего является, по Хайдеггеру, человеческое существование, трактуемое как эмоционально волевое, практически-озабоченное бытие.
Вывод Хайдеггера о необходимости иного начала при построении новой философии А.Г.Дугин делает исходным пунктом своих философских экспериментов. Только в отличие от Хайдеггера и антропоцентрической концепции Dasein, в основание «иного начала» Александр Гельевич полагает идею хаоса, заимствованную из мифологии орфиков, учение Платона о парадигме, индуизм в форме веданты и философию традиционализма. В результате, русский философ получает философию хаоса, и искренне полагает, что она близка русскому духу и должна стать подлинно русской национальной философией.
Необходимость «Постфилософии».
Согласно А.Дугину, «Постфилософия» посвящена метафизике Радикального Субъекта как обзорный курс магистральных тем истории философии. С этой целью автор разрабатывает парадигмальный метод описания истории, который « имеет в себе как привычную (в основном для современных западных исторических и социологических реконструкций) модель трехчленного деления типов обществ (премодерн-модерн-постмодерн), так и инновационное предложение рассмотреть их в синохронической оптике. Такая методологическая инновация основывается, в свою очередь, на философских моделях, заимствованных из теорий европейских традиционалистов (Р.Генон, Ю.Эвола и т.д.), французских структуралистов (К.Леви-Стросс, М.Фуко и т.д.), сторонников теории циклического развития (О.Шпенглер, И.Данилевский, О.Тойнби) и русских евразийцев от Н.Трубецкого и П.Савицкого до Льва Гумилева» [А.Г.Дугин Постфилософия. Открытый вход в закрытую философию (предисловие). — [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-postfilosofiya-predislovie].
«В основе курса «Постфилософии», — пишет А.Дугин, — лежит деление всей истории человеческой мысли на три фундаментальные категории – традиционное общество, общество Нового времени (модерн) и постиндустриальное общество (постмодерн). Я называю это «парадигмами», чтобы подчеркнуть, что речь идет не просто о (диахроническом) развертывании единого динамического процесса развития человеческого мышления – от архаического к современному и пост-современному, но о законченных в самих себе и фундаментальных системах организации мысли, которые можно рассматривать и сопоставлять друг с другом, абстрагируясь от стрелы исторического времени — т.е. синхронически. Традиционно смену по логической цепочке традиционное общество (премодерн) модерн-постмодерн принято рассматривать как социологическую или гносеологическую синтагму, организованную по строгому принципу последовательности – от премодерна к простмодерну. Описывая эти явления как три самостоятельных «парадигмы» (а не единую трехчленную синтагму), я хочу подчеркнуть, что мы имеем дело не с постепенным совершенствованием несовершенного (органическим ростом от зерна к дереву), но с тремя равнозначными по основным параметрам довольно симметричными структурами, множествами, смена которых осуществляется не как роковая заданность, но как свободный, сознательный и волевой выбор человечества, общества, личности» [Там же].
Автор исследования категорически отрицает понимание истории как телеологический, необратимый и промыслительный процесс. История, для А.Дугина, свободный, сознательный выбор общества и человечества. Более того, необходимость перехода от парадигмы премодерна к модерну категорически отрицается, и само это представление (необходимость перехода) рассматривается как последствие гипноза и внушения [Там же].
А.Дугин говорит о конце философии и кризисе мысли. Исчезают философы, а с ними исчезает философия. Причину этого он видит в избыточности мысли для эпохи постмодерна, в успокоенности, комфорте и прагматической адекватности, « … мысль постепенно стирается и смысл, сопутствующий ей, постепенно исчезает из нашей жизни» [Дугин А.Г. Постфилософия 1. Три парадигмы Парадигмы и постмодерн: введение в проблематику и основы метода. — [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-ag-postfilosofiya-1-tri-paradigmy].
«Бедные философы, — романтически рассуждает А.Дугин, — просто исчезают — как некий аромат, как полузаметный привкус, как тонкая атмосфера, как легкий газ, испаряющийся моментально. Вместе с философами исчезает современная философия. Она тоже становится неопределенной, ускользающей … Чем сегодня заниматься философу? Может быть, историей философии? Но это уже скорей история, чем философия» [Там же].
Необходимость «Поостфилософии», согласно А.Дугину, это попытка осмыслить состояние мышления и человечества после того, как мысль потеряла своё значение. «Так Мартин Хайдеггер, — пишет Дугин, — утверждал: «Когда мы говорим, смотрите, какой мрак, мы еще помним о солнце, нам есть еще с чем сравнивать, но придут те, которым не с чем будет сравнивать». Это мы. Мы пришли и даже не понимаем, что мы в ночи, совсем не знаем света. Мы говорим: «ну разве это ночь?» Мы не знаем ничего другого, и говорим – «это просто так», «это мы такие», «это – развитие» [Там же].
«Вот осмысление состояния такого «мы», — Дугин и предлагает назвать постфилософией. Постфилософия – это «явление, некое состояние, у которого пока нет никакого названия, четкого определения, фиксированного места в традиционных классических системах, то мы, импровизируя, утверждаем, что мы будем рассматривать постфилософию или интеллектуальное состояние постмодерна » [Там же].
В другом месте своего произведения, доктор Дугин определяет предмет постфилософии следующим образом: «Также и на место философии приходит нечто новое, что мы будем изучать в рамках этой книги. Для простоты можно назвать это постфилософией. Нечто иное приходит на место мысли. Когда «экстравагантный ансамбль» приходит на место мира, на место философии приходит постфилософия. Это вещь тонкая, непонятная, интересная, местами отвратительная, ее-то мы и будем исследовать» [Там же].
В процессе чтения своих лекций по «Постфилософии» (а автор очередного опуса по современному оккультизму уже «добрался» до студентов МГУ), у А.Дугина, по его же словам, возникли проблемы с русским читателем: «… курс, — пишет оккультный философ, — дался мне с огромным трудом. Субъективно я испытывал ощущение, что я двигаю какие-то гигантские неподъемные заржавленные колеса, застывшие в случайном положении и утратившие связь с приводными механизмами. Кризис русского национального мышления, русского сознания я ощущал пронзительно и почти физически. Формулировки простейших умозаключений, наблюдений и констатаций по теме «Постфилософия» давались мне с огромным трудом. Я обращался к гранитной стене, причем дело было не в качестве студенческого состава (лекции посещали множество преподавателей, людей среднего и старшего поколения, ученых со степенями, специалистов различного профиля). Дело в том, что если даже на Западе – где все идет более или менее последовательно, планомерно и предсказуемо — переход к постмодерну составляет сегодня серьезный интеллектуальный вызов, рождает бурные споры и нарастающее недоумение, то в России традиционно все идет кувырком, все развивается с подвохом, и сплошь и рядом в совсем ином направлении по сравнению с ранее намеченным и обозначенным. У меня было постоянное чувство, что присутствующие «не верят» в то, что я говорю. «Не верят» в существование «традиционного общества», «не верят» в модерн, а постмодерн просто представляется откровенной мистификацией (тут они «не верят» с облегчением, так как «неверие» подтверждается экстравагантностью описываемого объекта). Но что показательно: пропорция «доверия» и «недоверия» была в целом одинаковой(!) и в отношении банальных общих мест, и в отношении рискованных экстравагантных гипотез… Вот это по настоящему и обескураживало…» [Там же].
С другой стороны, автор уверен, что его «Постфилософия» на Западе встретит больше внимания и интереса, чем в России. Мы в этом также не сомневаемся, поскольку дугинская философия иного начала и традиционализма — никакого отношения к нашей православной культуре и цивилизации не имеет. Философия «вагинального хаосоцентризма» и дугинское хайдеггерианство — чистейший продукт западной фундаментальной парадигмы и философии.
Нам представляется, что равнодушная и даже холодная реакция русских слушателей на «Постфилософию», верно почувствованная и так обескуражившая А.Дугина, вполне закономерна и объяснима. Дело не в том, что в России, как выражается автор, « традиционно все идет кувырком, все развивается с подвохом», и следует в «совсем ином направлении по сравнению с ранее намеченным и обозначенным». А, скорее, наоборот, именно в оккультном разуме мастера А.Дугина — всё происходит нетрадиционном способом и «кувырком» для восприятия здорового русского разума. И если до сих пор, не все слушатели сразу рассмотрели «бесовскую текстуру» в очередном философском «симулякре» профессора, — выражаясь на его любимом языке, — то, со временем, надеемся, что разберутся в этом. Мы имеем дело с серьёзным кризисом оккультного мышления господина Дугина, а не русского национального мышления и сознания.
«Русское сознание, — грустно пишет А.Дугин, — не доверяет мысли – ни своей, ни чужой. Это сплошной непрерывный «коан». «Вне меня ничего нет», втайне подозревает каждый русский. «Но и меня, видимо, тоже нет», неуверенно догадывается он. Это чрезвычайно обаятельно, но малопродуктивно для изучения философии. Особенно тогда, когда надо мыслить строго и о сложном» [Там же].
В неприятии русским сознанием идей «Постфилософии», её автор видит в недоверии русских людей к самой мысли. И это совершенно правильное замечание! Слишком много и часто русское историческое сознание доверяло разным чужим мыслям, особенно философским! Этот упрёк Дугина свидетельствует, скорее, не о недостатке, а о достоинстве русского мышления. И, с чего это, вдруг, мастер алхимии соединять несоединимое решил, что в своей философии он мыслит строго о сложном? Как возможно, без формы мышления — мыслить строго о сложном?! И кто его так жестоко обманул, сказав, что он, вообще, мыслит? Как может музыкант исполнять сложную партию, не зная нотного стана, того, что нота «до» это не нота «си»? Так и у господина А.Дугина, в его философской партии, вместо симфонии получается сплошная какофония, а он ещё ждёт философских аплодисментов!?
А.Дугин видит путь русского читателя к «Постфилософии» очень непростым и небыстрым, только « Если какая-то катастрофа заставит наше сознание очнуться, все, конечно, изменится, и эта книга имеет, на мой взгляд, все основания, чтобы стать настольным справочником для тех, кто хочет, хоть в чем-то разобраться» [Там же].
Чтобы катастрофические пророчества автора «Постфилософии» не сбылись, надо его очередной оккультный Талмуд — выбросить куда-то подальше, а то и вообще сжечь, как сжигали ведьм в «мрачное» средневековье.
Парадигмальный метод Дугина и предмет философии.
Cогласно автору «Постфилософии», наше современное мышление страдает неосознанной и некритической зависимостью от какой-то одной парадигмы (традиции или модерна). Преодолеть эту гипнотическую зависимость от одной парадигмы может парадигмальный анализ [Дугин А.Г. Постфилософия 1. Три парадигмы. — [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-ag-postfilosofiya-1-tri-paradigmy].
Следует отметить, что парадигмальный подход и теория метапарадигм, их методологическая разработка в «Постфилософии» и во всех других работах Дугина имеют первостепенное значение, поскольку в них содержатся все ключевые принципы мировоззрения и способа философствования господина Дугина. По иронии судьбы, парадигмальный подход и концепция фундаментальных парадигм также находились в центре нашего внимания, и будут систематически рассмотрены в начале II раздела трактата («Критика научного разума»). Необходимость в парадигмальном подходе, в применении его методологического и теоретического потенциала, действительно, давно назрела, поскольку позволяет, по новому, в предельно фундаментальном контексте, переосмыслить содержание процесса познания, его форм и истории.
Парадигмальный подход А.Дугин применяет к переосмыслению классической схемы традиционализма — премодерн-модерн-постмодерн. Философ стремится трансформировать социологическое и историческое содержание этих понятий в самостоятельные религиозно-философские категории. В результате, категории премодерна, модерна, постмодерна превращаются в независимые фундаментальные парадигмы, которые можно сравнивать в любых комбинациях. Этот подход, по замыслу автора, даёт возможность более точно описать, и, соответственно, более глубоко проникнуть в содержание парадигмы постмодерна. Что из этого получилось, мы увидим в наших критических исследованиях.
В основании нового философского (парадигмального) метода Дугина лежит понятие «парадигмы». В «Предисловии» к своей «Постфилософии», А.Дугин предлагает называть «парадигмами» «фундаментальные системы организации мысли» [А.Г.Дугин. Постфилософия. Открытый вход в закрытую философию. — [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-postfilosofiya-predislovie].
«В результате, — пишет Дугин, — мы получаем философский инструментарий для максимально корректного анализа всех трех парадигм и их содержания, которые могут осмысляться не только в своем внутреннем контексте, но в широкой перспективе их свободного сравнения с соответствующими множествами, взятыми из других парадигм» [Там же].
Таким образом, новый парадигмальный метод – это новая философская методология, которая позволяет проводить свободное сравнение парадигм премодерна, модерна и постмодерна и достигать полноты их анализа.
Разработку парадигмального метода А.Дугин начинает ещё в книге «Эволюция парадигмальных оснований науки», в которой он предлагает теорию обобщающих парадигм как методология исследования сущности и эволюции феномена новоевропейской науки [А.Дугин. Эволюция парадигмальных оснований науки. — [Электронный ресурс]. URL: http://www.arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=19].
По мнению А. Дугина, необходимо исследовать науку на уровне парадигмальных оснований в глобальном историческом контексте с учетом всех духовных факторов (идеологических, религиозных, мировоззренческих, мифологических). Необходима интерпретация науки на основании концептуализации тех фундаментальных парадигмальных сдвигов в историческом сознании, которые представляют собой разрушение многих исторических и научных очевидностей, ставящих под сомнение общую линию философско-научного вектора развития Нового времени. Сложившаяся ситуация требует исследования исторического и интеллектуального контекста зарождения науки в сопоставлении с иными, ненаучными и донаучными мировоззренческими системами. С этой целью, А. Дугин в книге «Эволюция парадигмальных оснований науки», для рассмотрения истории науки предлагает метод сверхобобщающих парадигм, которые выступают в качестве широкого теоретического концепта, обобщающего базовые установки человеческого мировидения. Философ исследует, прежде всего, парадигматический контекст, в котором зарождаются и формируются основные научные представления, т.е. пытается осуществить «деконструкцию истории науки» [А.Дугин. Эволюция парадигмальных оснований науки. – [Электронный ресурс]. URL: http://www.arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=11#14].
В данном исследовании понятие «парадигма» используется в самом общем значении. Поэтому для уточнения вводится понятие «сверхобобщающей парадигмы» или «метапарадигмы». Под ней автор понимает «обширный комплекс непроявленных установок, предопределяющих саму манеру понимания и рассмотрения природы реальности, которые могут в оформленном качестве порождать многообразные философские, научные, религиозные, мифологические и культурные системы и комплексы, имеющие — несмотря на все свои внешние различия — некоторый общий знаменатель» [Там же]. И далее, «Парадигма — это не миф, но система мифов, причем способная генерировать новые мифологические сюжеты и рекомбинации. Парадигма — это не теология, но система теологий, которые, различаясь по своим конкретным аффирмациям, сводимы к общей праматрице. Парадигма — это не мировоззрение, но некая предмировоззренческая туманность, способная выкристаллизовать из себя (как в системе Лапласа) неопределенно большую систему мировоззрений. Парадигма не идеология, но корневая подоплека идеологий, могущая сблизить одни идеологии с другими, внешне не просто различными, но противоположными, и наоборот, показать фундаментальные различия в идеологиях, формально очень схожих» [Там же]. Каждая парадигма порождает аксиоматические структуры: статус бытия, духа мира, взаимосвязи и т.д. «Парадигма предопределяет: как есть то, что есть, и что есть, а также, то, как мы постигаем то, что есть. Это замкнутый ансамбль» [Там же].
Автор предлагает три обобщающих парадигмы – сферы, луча и отрезка, которые могут лежать в основании теологии, мифологии, философии, гносеологии науки. Каждая парадигма диктует свое отношение к миру, их смена предопределяет ход человеческой истории, само возникновение науки и параметры восприятия реальности человеком.
Далее А. Дугин раскрывает содержание каждой парадигмы.
Парадигма сферы свойственна традиционным обществам. Она является исходной и свойственна большинству древних и современных цивилизаций. Согласно этой парадигме, Божество (Первоначало, Первопричина) находятся внутри мира и единосущно с ним. Для нее характерны концепции «циклического времени», «вечного возвращения». Парадигма луча следует хронологически и логически из парадигмы сферы.
В основе парадигмы луча лежат «религии откровения» или «монотеизм» с основной идеей о сотворении мира из «ничто», ех nihilo. Творец оказывается внешним по отношению ко Вселенной. Парадигма луча порождает однонаправленное время. Реальность становится разомкнутой с одной стороны. Отчуждение человека, лежащее в основе творения, преодолевается эсхатологически. Мир, согласно А.Дугину, переходит к другому модусу бытия, напоминающему природу реальности в парадигме сферы. Поэтому луч ограничен с одной стороны и неограничен с другой. «Она как бы рассекает сферу, отрицает от нее одну половину, которая постулировала прямое проистекание мира из Бога, называемое «манифестационизмом» (от латинского manifestatio, «проявление») или «ex deo» [Там же].
Парадигма отрезка возникает из «ничто» и приходит к «ничто». У мира нет божественного истока и нет перспектив возврата к Божеству. Здесь Вселенная есть замкнутая небытием со всех сторон богооставленная предметная реальность. Эта парадигма свойственна Новому времени и лежит в основании современной науки. Парадигма отрицает существование трансцендентного уровня, поэтому тяготеет к атеизму и деизму и механистическому пониманию природы реальности. А. Дугин также считает, что главенствующим подходом в парадигме отрезка является дискретность, дробность, относительность, и отрицает всеобщую живую взаимосвязь между предметами, существами и явлениями. Парадигма отрезка следует за парадигмами сферы и луча [Там же].
А. Дугин убежден, что на основании предложенного подхода можно выстроить диалектичную картину процесса эволюции парадигм. Ненаучные парадигмы также опираются на вполне стройные интеллектуальные конструкции, которые хотя и устроены несколько иначе, но оказывают влияние на собственно научную ортодоксию. Концепция «сверхмасштабных» парадигм может стать дальнейшим этапом развития научного сознания и самосознания.
Следует отметить, что стремление А.Дугина выявить парадигмальные основания феномена науки отражает потребность в нахождении фундаментальных сущностей (реальностей), парадигм, которые позволят объяснить особенности не только научных парадигм, но и других феноменов (философии, искусства, социальной, политической организации общества, господствующие ценности и т.д.). Поскольку очевидно, что научная парадигма лишь одна из точек мировидения, существуют и другие, которые детерминируют совсем иную взаимосвязанную систему социальных феноменов. Таких базовых точек зрения (обобщающих парадигм) А. Дугин выделяет три, каждая из которых представлена геометрической метафорой – сфера, луч, отрезок.
На наш взгляд, неправильно полагать в основу обобщающих парадигм указанные абстракции, поскольку это изначально вносит в последующий анализ неопределенность и неоднозначность, задает некий абстрактный схематизм и произвол – «предмировоззренческая туманность» и пр. В целом, следует сказать, что по форме мышления и подходам, автор не подозревает, что сам стоит на позициях парадигмы отрезка. Отсутствует также понимание того, что нельзя «объективно» исследовать этот вопрос, поскольку абстрактная объективность есть фундаментальная особенность именно парадигмы отрезка Новоевропейской цивилизации. В основе выделения А. Дугиным сверхообобщающих парадигм лежит формально-общий признак. Например, парадигма луча объединяет религии откровения – иудаизм, христианство и ислам. В основу их объединения положены следующие критерии: сотворение ex nihilo, разделение Творца и творения, однонаправленность времени, мессианизм и эсхатологизм.
Автором указаны важные признаки, но в то же время не отражающие существенные различия между традициями парадигмы «луча». Рассмотренные отличия в подходах приводят к различным конечным выводам.
Проблема в том, что господин Дугин нам не сообщает, что в парадигме сферы и луча мы имеем дело с разными «божествами». Боги древних цивилизаций — тварные «боги» — суть бесплотные силы, т.е. бесы, а Бог православных христиан — «Пресвятая Троица», Трансцендентная Личность («Яко вси бози язык бесове: Господь же небеса сотвори» Пс.95). Дугин не видит, что «сакральность» парадигмы сферы — тварная, демоническая, а «священность» парадигмы луча — нетварная, трансцендентная. Но и этих различий А.Дугину оказывается недостаточно, и он парадигму луча логически выводит из парадигмы сферы, монотеистическую религию из язычества. Мастер алхимии «доходит до того», что сущность христианства интерпретирует с точки зрения манифестационных (парадигма сферы) религий, т.е. язычества. Получается, что при переходе из парадигмы сферы в парадигму луча, духовный тварный мир (бесплотные силы: ангелы и бесы) трансформируется в христианского Бога. Откуда эта идея возникает мы также, хорошо знаем: из примордиальной (изначальной) традиции. Эта логическая преемственность парадигмы сферы и луча выступила предпосылкой для дальнейшего их объединения в «Постфилософии», в рамках парадигмы традиции (премодерна).
Неспособность обнаружить несовместимость парадигмы сферы и луча, является самой главной и роковой ошибкой всего парадигмального подхода, не только в первом его варианте, но и во втором. Особенно это прискорбно, учитывая личную религиозную идентификацию автора с православием.
Несмотря на эту вопиющую ошибку, в работе «Эволюция парадигмальных оснований науки» смешивать парадигму сферы и луча, по непонятным причинам, А.Дугин ещё не дерзает. Он нам также не сообщает, что подлинным основанием деления и классификации обобщающих парадигм является примордиальная традиция. Говоря ещё конкретнее, неоплатонизм с индуизмом (адвайт-веданта), как минимум. Но если учесть, что в основе всех религий парадигмы сферы и луча лежит одна и та же примордиальная традиция, то это означает, что господин профессор автоматически исповедует и все остальные учения (и традиции), как парадигмы сферы, так и луча. Дугин приемлет все формы мировоззрения – начиная от магии племени яки, до православного учения и ислама. Между языческим многобожием и религией Трансцендентной Личности (христианства), а также, иудаизма с исламом, — он принципиального различия абсолютно не видит. Согласно взглядам А.Дугина, различия между политеизмом и монотеизмом, это различия для профанов, тогда как для интеллектуальной эзотерической элиты (т.е. современных интеллектуалов типа Дугина), они (различия) отражают определенные аспекты единой изначальной истины (примордиальной традиции).
Таким образом, в основание деления и классификации обобщенных парадигм в «Эволюции парадигмальных оснований науки» положена парадигма сферы (примордиальная традиция). Но это основание Дугин в этой книге не афиширует и прикрывает «предмировоззренческой туманностью», из которой возникают парадигмы сферы, луча и отрезка. Это определение, как мы видим, не только не уточняет основание деления и классификации обобщающих парадигм, но только дополнительно подчеркивает их неопределенность и абстрактность.
В «Постфилософии» А.Дугин завершает разработку парадигмального метода, начатого им в «Эволюции парадигмальных оснований науки». «Теперь, — пишет А.Дугин, — сделаем первый шаг терминологический, необходимый для дальнейшего понимания того, о чем пойдет речь. Предлагается ввести понятие «парадигмы». Это несколько заезженный термин, он направо и налево используется в социологии, в лингвистической теории. Но я обращаю ваше внимание на его изначальное значение. Он образован от греческой приставки «para» — «через», «сверх», «около», и «deigma» — «явление», «проявление», «манифестация». Смысл термина заключается в том, что это некое состояние, которое описывает сразу две реальности: онтологию и гносеологию, бытие и сознание. Две вещи, которые чаще всего в философии противопоставляются» [Дугин А.Г. Постфилософия 1. Три парадигмы. – [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-ag-postfilosofiya-1-tri-paradigmy].
Под понятием парадигмы, автор понимает также «обширный комплекс непроявленных установок, предопределяющих саму манеру понимания и рассмотрения природы реальности, которые могут в оформленном качестве порождать многообразные философские, научные, религиозные, мифологические и культурные системы и комплексы, имеющие — несмотря на все свои внешние различия — некоторый общий знаменатель» [Там же]. «Парадигма, — также пишет Дугин, — это не миф, но система мифов, причем способная генерировать новые мифологические сюжеты и рекомбинации. Парадигма — это не теология, но система теологий, которые, различаясь по своим конкретным аффирмациям, сводимы к общей праматрице. Парадигма — это не мировоззрение, но некая предмировоззренческая туманность, способная выкристаллизовать из себя (как в системе Лапласа) неопределенно большую систему мировоззрений. Парадигма не идеология, но корневая подоплека идеологий, могущая сблизить одни идеологии с другими, внешне не просто различными, но противоположными, и наоборот, показать фундаментальные различия в идеологиях, формально очень схожих» [Там же]. «Парадигма предопределяет: как есть то, что есть, и что есть, а также, то, как мы постигаем то, что есть. Это замкнутый ансамбль» [Там же]. «Парадигма, — продолжает А.Дугин раскрывать содержание этого центрального понятия своей философии, — это нечто, что предшествует различению области онтологии (бытия) и гносеологии (познания)… Грубо говоря, в парадигме нет разделения на объект и субъект. Ну и соответственно на метод, который их объединяет или разделяет. Парадигма — явление достаточно трудное для схватывания, даже загадочное. Дело в том, что вся наша структура мышления основана на наличии субъекта и объекта познания. … Но мы в принципе не привыкли мыслить онтологию и гносеологию в том изначальном единстве, где еще нет разделения на объект и субъект. Нам это представляется состоянием хаоса, недифференциации, и уловит его довольно трудно. А коль скоро для нас возможно исключительно апофатическое, то есть отрицательное представление о таком слитии субъекта и объекта в состоянии парадигмы, то мы должны были бы признать, что существует только одна парадигма, поскольку это апофатическое явление, эта черная тьма, этот хаос рассматривается как нечто единое. Вот здесь и заключается вся тонкость понятия парадигмы: на самом деле парадигмы бывают разными — есть черное и черное. Черное потому, что если нет субъекта и объекта, то всё слито, нечего познавать, ничего не ясно. Но черное и черное могут быть различными. Мы можем сравнивать между собой различные неопределенности, различные туманности, различные предсистемности. Понятно, как можно сравнивать между собой системы. Но парадигмальный анализ приглашает нас сравнивать между собой предсистемы, то есть такие матрицы, из которых только еще могут родиться различные системы. Это сравнение нескольких разновидностей «животворящей тьмы», которая может породить огромное количество существ и вещей, а затем вобрать их назад. Сама парадигма не только не является проявленной системой, философским учением, религиозной догматикой, но она и не может быть проявленной, поскольку все, что проявлено, обладает определенной внутренней структурой, соответственно, о качестве и точности парадигмы мы можем судить, исключительно прослеживая некие тончайшие процессы генезиса тех или иных идей, взглядов, состояний » [Там же].
«В орфической аттической мифологии, — объясняет нам ещё другие значения понятия «парадигмы» А.Дугин, — у древних греков говорится о изначальном существе — Фанес. Это своего рода примордиальная туманность, в которой проявились бытие и небытие, боги, свет и тьма, адские существа. Этот Фанес, бесполый и предсуществовавший, неопределенный, круглый (а может быть, и не круглый) шар, был изначальной парадигмой, порождающей различные позднейшие ряды, различные системы, века, поколения богов. Что-то подобное надо понимать под «парадигмой» [Там же]
Парадигма, — уточняет Дугин в другом месте, — «это — животворная матрица, ускользающая от анализа, предсистема, порождающая широкий спектр систем, между которыми могут существовать различия и противоречия, но при этом сама она никогда и ни с чем не тождественна» [Там же].
Таким образом, парадигма, — согласно русскому оккультному философу, — это хаос (чёрная тьма), который имеет внутри собственной неопределённости и беспорядка — момент различия. Дугин предлагает, внутри черного — увидеть ещё более чёрное. В основание понятия парадигмы Дугин полагает древнегреческий миф о сотворении мира.
Действительно, в античной мифологии, согласно Гесиоду, Хаос располагается среди первопотенций наряду с Геей, Тартаром и Эросом; ему дается одновременно и физическое (Хаос как бесконечное и пустое мировое пространство) и мифологическое понимание Хаоса (он порождает из себя Эреб и Никту, и они Эфир и Гемеру). Досократики Акусилай и Ферекид считали Хаос началом всякого бытия [http://greekroman.ru/chaos.htm].
К концу классического периода в Греции существуют две концепции Хаоса, исходящие из гесиодовской концепции. Одна выдвигает на первый план понятие Хаоса как физического пространства, пустого или чем-нибудь наполненного; а другая понимает Хаос как нечто живое и животворное, как основу мировой жизни.
Первая концепция углубляется Аристотелем и еще больше Платоном. Аристотель в «Физике» понимает Хаос Гесиода просто как физическое место, где находятся те или иные физические тела. Платон под Хаосом понимал материю – лишённое всяких качеств начало.
Вторая концепция рассматривала Хаос как творческий принцип становления и единства противоположностей. У орфиков Хаос вместе с Эфиром был порождением Хроноса. С другой стороны, Хаос и Эфир порождали из себя некоего Андрогина, муже-женское начало, являвшееся началом всех вещей. Сам же Хаос у орфиков трактовался как «страшная бездна». Хаос орфиков находился в самом близком отношении к мировому яйцу, породившему из себя весь мир. Согласно Клименту Римскому («Беседы»), первоначальное состояние материи имело беспорядочный характер, которое постепенно превратилось в Хаос-яйцо, из которого возникают все формы мира : «Орфей уподобляет Хаос яйцу. Ведь в яйце — слияние первых элементов. Гесиод предположительно называет Хаосом то, что Орфей называет порожденным яйцом, выброшенным из безграничности материи» [Там же].
Неоплатоники представляли Хаос как монаду. Учение о совпадении начал и концов в Хаосе для античного мышления — одна из типичнейших тем.
Таким образом, «Хаос представляется как величественный, трагический образ космического первоединства, где расплавлено все бытие, из которого оно появляется и в котором оно погибает, поэтому Вечно творящее живое лоно для всех жизненных оформлений. Античный Хаос всемогущ и безлик, он все оформляет, но сам бесформен. Он — мировое чудовище, сущность которого есть пустота и ничто. Но это такое ничто, которое стало мировым чудовищем, это — бесконечность и нуль одновременно» [Там же].
Как мы видим, Дугин избирает вторую концепцию хаоса, как образ нераздельного первоединства, как бесформенное, которое всё оформляет, как пустота или ничто, в котором расплавлено всё бытие.
В своих объяснительных схемах Дугин широко использует древний оккультный принцип obscurum per obscurius . Если традиционно, процедура объяснения или обоснования какого-то выдвигаемого положения (для вменяемого мыслителя) состоит в том, что его стремятся свести к хорошо доказанному и безусловному, то «оригинальность» принципа — тёмное через ещё более темное (obscurum per obscurius), напротив, обосновывает неизвестное, посредством обращения его к ещё более неизвестному и сомнительному. Яркий пример этой оккультной схемы представлен в главе 7 «Постфилософии», в которой Дугин обосновывает необходимость трансформации парадигм и «благословенности вырождения» современного человечества [Дугин А. Постфилософия 7. Радикальный Субъект. – [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-postfilosofiya-7-radikalnyy-subekt].
Приведём пример применения этого принципа. Идею «благословенности вырождения» Дугин доказывает выдержкой из исмаилитского гнозиса (шииты семиричники), в котором содержится очень «интересная эсхатологическая и космогенетическая конструкция, которая чем-то напоминает ту реконструкцию относительно радикального субъекта…» [Там же]. Описывая эту «интересную конструкцию», философ совершает детальный исторический экскурс в учение шиитов-семиричников, «которые заканчивают признание священных имамов на Садыке, седьмом имаме и не признают пяти, которых шииты-двенадцатиричники признают» [Там же]. Подробное «путешествие» с господином Дугиным в учение шиитов-семиричников, в итоге, сообщает нам знание совершенно не имеющее никакого отношения к «благословенности вырождения» современного человечества, и не только не объясняет, но, скорее, дополнительно затрудняет его понимание. Выдвинутое положение Дугин доказывает путём его сведения к ещё более недоказанному и менее понятному содержанию.
Тем не менее, Дугин, вышеуказанный принцип (темного через ещё более тёмное) полагает в основание различения «небытия внутри него самого». Обоснование понятия парадигмы и выделение трёх фундаментальных парадигм осуществляется посредством эклектического соединения научной (представление), философской (понятия), мифологической (чувственной) и герметической (оккультно-диалектической) форм познания.
Если в книге «Парадигмальные основания эволюции науки» понятие парадигмы имеет ошибочный, но относительно определённый и содержательный характер, то понятие парадигмы в «Постфилософии» теряет свою определённость и тождественно понятию хаоса в античной мифологии и философии. Хаос у Дугина это первоначало, источник умопостигаемого и чувственного мира, единство противоположностей. Но, одно дело, когда мы имеем дело с противоположными определениями бытия; и совсем другое, когда мы утверждаем противоположность бытия и небытия. И совсем третье – когда мы имеем дело с «противоположными» определениями небытия. Господин А.Дугин, похоже, эти вещи не сильно различает. Поэтому и понятие парадигмы отражает настоящий методологический хаос в книге русского профессора. Приведенные примеры определения понятия парадигмы у Дугина настолько противоречивы, что понять и провести их критический анализ, совершенно невозможно. Понятие парадигмы объединяет, с одной стороны, неразличённое (и в то же время различённое) единство противоположностей бытия и небытия; а, с другой стороны, противоположности внутри небытия.
Таким образом, понятие хаоса, которое тождественно у Дугина понятию парадигмы, имеет парадоксальный характер, поскольку обладает противоположными и несовместимыми определениями. С одной стороны, хаос это неопределённость, пустота и небытие, а с другой, определённость, полнота всего и абсолютное бытие. Если парадигма это нечто, лишенное определений и внутренней структурой, некий черный хаос, туманная предсистема, то, что мы будем определять и изучать? Ведь мыслят и изучают то, что есть, что имеет определенность и форму. Хаос мыслить нельзя, ведь, не случайно, у древних греков понятие хаоса сильно сближалось с понятием небытия. Если определённости и формы нечто нет, то и мыслить нечего. Поскольку, бытие есть, а небытия нет (Парменид). «Стоит только согласиться с тем, что «есть небытие и [это] небытие необходимо существует» (В 2,5) , — утверждает Парменид, — как мы попадём в западню для мысли. Вторая западня состоит в допущении того, что «бытие и небытие тождественны и нетождественны». Здесь уже заведомо допускается существование небытия (первая западня), но далее небытие отождествляется с бытием. А затем тождество бытия и небытия отрицается.
Первая западня анонимна. Вторая же принадлежит «пустоголовому племени», чей ум беспомощно блуждает. Эти «пустоголовые» «двуголовы». Одна голова не может вместить два взаимоисключающих тезиса. В одной голове может уместиться лишь тезис, что бытие и небытие тождественны, а в другой – что бытие и небытие нетождественны. Но, продолжая мысль Парменида, можно сказать, что и тезис о том, что есть небытие, не может уместиться в одной голове, ибо он означает, что небытие есть бытие. В «пустоголовом племени» можно угадать гераклитовцев, ведь «двуголовые» для всего, говорит Парменид, видят « обратный путь», а этому учил Гераклит (у него «путь вверх» и «путь вниз» совпадают). Таким образом, Парменид подошёл к закону противоречия – к главному закону мышления» [А.Н.Чанышев. Курс лекций по древней философии: Учебное пособие для филос. фак. И отделений ун-тов. — М., «Высшая школа». 1981.374 С. С.151-152].
А.Дугин, как настоящий эпигон учения Гераклита, тем не менее, предлагает нам начать мыслить хаос. «Хаос» предлагает мыслить хаос — так следует понимать этот бодрый призыв! В завершении своего рассказа о парадигме, А.Дугин, самым кощунственным образом, мрачный хаос небытия называет «животворящим».
Следует отметить, действительно, если мы рассмотрим эволюцию мифа о Хаосе в античности и его философскую интерпретацию, то обнаружим множество его определений, часто совершенно противоположных и несовместимых. Господин А.Дугин просто заимствует необходимые для его теории значения. Зачем же тогда ему понадобилась идея парадигмы? Ведь он под парадигмой, в строгом смысле, понимает изначальное тождество бытия и небытия, которое определяет, детерминирует его определённое бытие. Парадигма это и предсистема, и праматрица, и мировоззренческая туманность. Если отбросить метафорический туман, напущенный А.Дугиным на парадигмальный метод, то, мы обнаружим, что перед нами, очередная попытка обосновать происхождения бытия из небытия. Очередная попытка мыслить небытие и заставить других заниматься этим бессмысленным делом. Только, если принцип совпадения противоположностей, обычно, применяется для наличного бытия, когда противоположности определены, то, в понятии парадигмы-хаоса, они изначально соединены в одно неразличимое «целое». Все элементы слиты в одно нераздельное «целое», в этом и заключается разгадка одного из самых «оригинальных» образов античного мифологически-философского мышления и учения о парадигме доктора Дугина. Но, понятие парадигмы, отражает не только способ проявления (которым ограничивается русский философ), но и способ порождения определённого содержания. Именно так происходит и с дугинским парадигмальным методом. Хаос-парадигма порождает сначала три неразличённые между собой примордиальные туманности, из которых впоследствии образуются конкретные, определённые парадигмы традиции, модерна и премодерна.
Нетрудно также увидеть, что Дугин понятие античного хаоса сближает с понятием небытия из философии индуизма. Из ничего у него возникает всё. Дугин пытается мыслить небытие оккультным способом. Для этого, он небытие берёт в чувственной форме – метафоре чёрного, в котором обнаруживает момент различия, который предлагает мыслить ещё через более чёрное — obscurum per obscurius. Пытается обнаружить в небытии ещё большее небытие.
Автор парадигмальной методологии, как это следует из его схоластических конструкций, не понимает, что само понятие парадигмы как образа, по своему содержанию очень близко к понятию формы. А понятие формы к идеям Платона. А понятие идеи к понятию вида. Идея есть форма, постигаемая умом. Парадигма это особый вид формы. Парадигма как образ (образец) или матрица не может, по своему определению, быть бесформенной, неопределённой. Иначе, что тогда она будет отображать, копировать? Ничто будет копировать ничто! И что дальше? Поэтому парадигма-матрица не может быть неопределённой и бесформенной (хаосом). Это принципиальное заблуждение Дугина, положенное в основание его понятия парадигмы. Парадигма это форма, прежде всего. Поскольку парадигма форма, постольку она формирует и порождает другие подвиды этой формы. Другое, более современное название парадигмы – матрица, но и матрица есть изначальная форма, которая лежит в основании производных от неё форм. Не может нечто бесформенное породить форму. Материя в космоцентричной античной парадигме не может сама породить форму. Форма это совершенно иной деятельный принцип, который (из вне) организует внутреннее содержание, оформляет материю (бесформенное).
Парадокс мышления Дугина состоит в том, что он понятие парадигмы заимствует из философии Платона, тогда как понятие хаоса из философии орфиков. Понятие парадигмы, как вида формы, у Платона соотносится и противоположно понятию хаоса как материи. Но, понятие парадигмы Платона не соотносится с понятием хаоса как творческого принципа. В связи с тем, что форма у Платона получила самостоятельное, независимое от мира природных вещей существование, возникла и проблема отношения мира форм (идей) к миру материальных вещей (к «материи»). Решая эту проблему, Платон исходил из того, что чувственные вещи возникают из взаимодействий «формы» и «материи», причем форме принадлежит определяющая, активная роль. Аристотель разделял представления Платона о форме и материи. Дугин, как это следует из его текста, понятие формы (парадигмы) дерзко отождествляет (соединяет) с понятием материи (хаоса).
Идея происхождения формы из бесформенного принадлежит, в большей мере, учениям индуизма и буддизма. В этих традициях принцип формы имманентно содержится в бесформенном (пустоте). Бесформенное содержит форму внутри себя. Это понимание, по-видимому, является для Дугина основополагающим, и понятие античного хаоса он интерпретирует с точки зрения индуизма.
В основе идеи парадигмы Дугина лежит противоречие, которое Дугин умудряется мыслить благодаря отрицанию закона противоречия и утверждению диалектического принципа. «Понимание о человеке в наиболее архаичной версии парадигмы Традиции, — пишет А.Дугин, — противоречит двум первым законам логики, выведенным Аристотелем. Первый закон тождества формулируется как A=A, а второй закон — исключенного третьего как «либо А == B, либо A =/=B». Этот второй закон, по замечанию Хайдеггера, из современных философов поставил под сомнение только Гегель, обосновав на его отмене (точнее, пересмотре) свою «Большую логику». Антропологическая картина Традиции утверждает, что человек и равен и не равен человеку, то есть A = A и A=/=A, тем самым нарушается строгость закона тождества. В понятие «человека», таким образом, включается одновременно и его самотождество (identitas) и его инаковость (alteritas) в отношении самого себя. И точно так же не дйствует и закон исключенного третьего – человек есть иное, нежели он сам, и одновременно не есть это иное (вместо «либо А == B, либо A =/=B» получается «и А == B, и A =/=B»)» [Дугин А.Г. Постфилософия 2. Постантропология. – [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-ag-postfilosofiya-2-postantropologiya].
Опираясь на принципы диалектики, Дугин не только полагает противоположности в качестве начала всех вещей, но и подобно «пустоголовым» «двуголовым» мыслителям (диалектикам), по меткому замечанию Парменида, утверждает сначала существование небытия, а затем пытается в «одной голове» вместить тождество бытия и небытия, а «в другой» — их нетождественность.
В понятие обобщенной парадигмы Дугин включает, помимо понятия хаоса из древней мифологии, понятия парадигмы из философии Платона и «онтологии» индуизма, также идею неравновесной термодинамики (И.Пригожин «Порядок из хаоса») из «парадигмы» модерна. В понятии парадигмы, помимо способа её проявления, Платон указывает также на её конкретное содержание – это Первообраз. Об этом Дугин, почему-то, умалчивает. Он «выхватывает» из определений парадигмы только те, которые ему выгодны. Тогда как понятие Первообраза указывает на то, что парадигма очень содержательная вещь. Именно конкретность и форма, — важнейшие её определения. Но эта определённость, по-видимому, мешала Дугину соединить такое понятие с неравновесной термодинамикой. Очевидно, что Дугин идею неравновесной термодинамики рассматривает как научную модель его онтологии, которая позволяет сообщить античному мифу о рождении мира из хаоса (или бытия из небытия в индуизме) дополнительное подтверждение. Тогда получается, что хаос внутри себя содержит принцип формы, который и приводит к процессам самоорганизации и образованию сложных упорядоченных систем. Но, дело в том, что экстраполировать процесс самоорганизации хаотических систем, имеющий место в отдельных проявлениях природы, на вопросы возникновения и происхождения всего мира — некорректно. Во-первых, рассматриваемые в неравновесной термодинамике системы являются открытыми, т.е. они находятся под влиянием других систем, которые и могут обеспечивать наблюдаемые эффекты. С другой стороны, есть второе начало термодинамики, которое утверждает, наоборот, повышение энтропии в системах. Следовательно, если где-то наблюдаются процессы самоорганизации, то они происходят за счёт роста энтропии в смежных системах.
Таким образом, как мы установили, при разработке понятия парадигмы и парадигмального метода, Дугин совершает целый ряд грубых логических ошибок, которые, в соединении с заблуждениями традиционализма, делают его методологию и способ познания совершенно непригодным для решения поставленных задач. В результате А.Дугин постоянно выходит за границы философской формы познания и подменяет её либо научной, либо мифологической, либо герметической; либо все их применяет одновременно.
Для герметической формы мышления, как мы установили в главе о происхождении науки, характерны механицизм, схематизм и гностический редукционизм.
Механицизм. Это разновидность непосредственного мышления, когда объект либо предмет исследования рассматривается как нечто составное, как некий агрегат самостоятельных, безразличных друг другу частей. Это поверхностный и бедный мыслью способ рассмотрения, который недостаточен даже по отношению не только к духовному миру, но и к природе. Эта особенность герметического мышления Дугина проявляется в том, что между отдельными частями «Постфилософии» отсутствуют единство, логическая связь и отношения необходимости. Логическая связь между отдельными частями произведения заменяется простой последовательностью в их размещении. А логика и смысл – произволом и безмыслием.
Схематизм. Идея схемы предполагает некую однородность, некоторое изначальное равенство высшего бытия и низшего, духовного и телесного, божественного и материального. Это упрощение и оплощение, и даже опошление глубокого и иерархически организованного содержания. Схематизм мышления — очень характерная черта дугинских текстов. Его предпосылкой является, в целом, очень низкая культура мышления. Культура мышления предполагает знание форм познания и их иерархию, развитую способность логического мышления и его форм. Дугин, как видно из его тестов, не различает понятия как формы познания и представления. Не понимает, что метафора не может быть формой философского мышления. Необходимую логическую операцию определения понятия, когда вид определяется через род, он подменяет процедурой определения вида через другой вид. Или, что ещё хуже, заменяет нелогической формой, например, каким-то остроумным рассказом или басней. В процедуре классификации и деления понятия профессор не указывает ясно и чётко признака, на основании которого она проводится. Эта логическая небрежность и бесформенность (мутность) приводит к тому, что Дугин не способен увидеть различие между предметами. Мастер алхимии, вообще, не имеет культуры различения. Это происходит потому, что при помощи метафоры невозможно точно (строго) определить понятие. В итоге, границы между ними «расплываются» и процесс познания превращается в перманентную глоссалалию. Схематизм у Дугина превращается в упрощение, опошление и примитивизм.
Гностический редукционизм. Гносеологический редукционизм также является следствием разрушения иерархической системы форм познания. В этом способе познания, метод познания (форма) неадекватен содержанию изучаемого предмета. Например, А.Дугин, формы вульгарной диалектики и её принципы (occidentia oppositorum и obscurum per obscurius), заимствованные из древней алхимии, применяет к познанию предметов и явлений превосходящих (христианская догматика) их по своему содержанию.
Хороший пример схематизма и гностического редукционизма представлен в восьмой главе «Постфилософии», в которой всё содержание фундаментальных парадигм Дугин сводит к так называемому «гносеологическому коду», который отражает субъект-объектные отношения внутри парадигмы. Гносеологический код премодерна, — пишет Дугин, — утверждает, что субъект познания совпадает с объектом: « Атман есть брахман». В коде парадигмы модерна субъект и объект не совпадают нигде и никогда [Дугин А. Постфилософия 8. Неравенство сознаний Гносеолгический расизм. – [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-postfilosofiya-8-neravenstvo-soznaniy].
Очевидно, что совершенно вульгарно всю парадигму премодерна сводить к индуизму (сведение высшей формы к низшей), а саму философию индуизма к примитивной схеме субъект-объектных отношений. Тем более, что никаких субъектов и объектов в современном понимании в премодерне не было. В характеристике парадигмы премодерна Дугин всё многообразие исторических форм религиозных сводит к веданте, а саму веданту к формуле брахман есть атман. Из этой формулы он, по-варварски, переходит к креационизму. Креационизм профессор сводит к адвайте, а вместе с ним, и православие. В результате, получаем формулу: православие это форма веданты.
Учение Дугина и традиционалистская концепция парадигм очень напоминает «славные» времена академика Павлова и советской физиологии в области, так называемой, высшей нервной деятельности. Предварительно, замучив лютой смертью миллионы лягушек (спинальная лягушка) и тысячи собак (последних друзей человечества), Павлов с однодумами хотели вывести высшую нервную деятельность животных и человека из рефлекса (рефлекторного нервно-мышечного акта) лягушки. Дугин с традиционалистами также захотели объяснить мировую историю из «примордиальной спинальной лягушки» (древнего индуизма).
В «Постфилософии» мастера Дугина герметическая форма является господствующей. С точки зрения античной и новоевропейской культуры мышления совершенно недопустимо так обращаться с формами мышления, как это имеет место у А.Дугина. Дугин механически соединяет учения и формы знания, в основе которых лежат принципы исключающие друг друга. Конкретно-исторический и логический анализ отдельных духовных явлений и областей философского знания проводятся им в предельно абстрактной и схематической форме, который не проясняет, а только запутывает их содержание. Сложная иерархия форм познания предельно примитивизируется и редуцируется к древним формам оккультного знания. В итоге процесс исследования и размышления теряет метафизическую глубину, и становится плоским, как экран в его последней главе. Периодически в текст, как способ доказательства, вклиниваются непонятные исследования по структурной лингвистике или, не лишённые остроумия, а, иногда, и совершенно нелепые лирические отступления на любую тему.
Безусловно, господин Дугин, известный оригинал и фантазёр, поскольку ещё никто до него не сотворил такую остроумную пародию на собственную философию. Дугин умудряется критиковать то содержание парадигмы постмодерна, которое выступает господствующей формой его собственного критического произведения «Постфилософия». Постмодерн и то, как его описывают постмодернисты в религиозно-метафизическом смысле, есть процесс возвращения, по своей форме, к древним оккультным формам познания. В постмодерне одновременно сосуществуют формы знания, традиции и учения, принадлежащие различным фундаментальным парадигмам и различным историческим эпохам. Герметическое мышление А.Дугина подвергает критике герметическую форму современного постмодерна. В основе герметического мышления лежит самая вульгарная и плоская форма диалектики, в которой мы наблюдаем тотальное разрушение философской формы вообще и форм познания. Из этого корня произрастает любовь Дугина к стихии неопределённости, хаоса, материи и дурной бесконечности. Герметическая форма мышления наполняется современным информационным «контентом» и порождает такие гигантские «симулякры» как «Постфилософия». Герметическое мышление это древняя примитивная форма мышления, в основе которой лежит принцип occidentia oppositorum (совпадения противоположностей), который приводит к упразднению сущности и смешивании всего со всем, в том числе и всех форм познания, разрушению логической формы. Второй принцип герметического мышления: тёмное, через ещё более темное — obscurum per obscurius. Это познание неопределённости через большую неопределённость, хаос через ещё больший хаос. Если первый принцип разрушает логическую форму, т.е. само мышление, то второй принцип погружает его в хаос, в состояние полной неопределённости, в состояние мрака и беснования. В абсолютное ничто. Что это такое? Это чистый буддизм как уничтожение личности, это нирвана, самоуничтожение и самоубийство. Поэтому, в своём произведении «Постфилософия» А. Дугин совершает ритуальное духовное самоубийство, на глазах у ничего не подозревающей, научной интеллигенции московского университета. Господин Дугин утверждает и верит в то, что от парадигмы можно куда-то сбежать. Это положение он стремиться доказать в последней и предпоследней главах своего оккультного романа. Но, манифестационная парадигма (буддизм это одна из её форм), положенная в основании его философского метода, преследует мастера умозрительной алхимии по всему пространству премодерна-модерна-постмодерна, и настигает его «постфилософское тельце» даже в самых укромных «парадигмальных щелях и складках».
В основе понятия парадигмы, доктор Дугин, как мы выяснили, полагает хаос. Оказывается, что в наше время реально существуют субъекты, которые исповедают «религию» Хаоса, так называемые маги Хаоса — хаоты или хаоситы. Сторонники Хаоса разделяют мировоззренческий подход, отрицающий всякую системность, любые концепции в восприятии и интерпретации окружающего мира. Хаосизм любим магами в первую и главную очередь за эклектичность — «ото всюду понемногу». Не надо, также, особо глубоко разбираться в предмете, бери что понравилось, компонуй в самых изумлённых смыслах [Восприятие Хаоса магами Хаоса. – [Электронный ресурс]. URL: http://lurkmore.to/Хаос].
После чтения романа А.Дугина «Постфилософия» и знакомства с его концепцией фундаментальных парадигм (премодерн-модерн-постмодерн), принадлежность господина Дугина к хаоситам не вызывает ни малейшего сомнения. Дугин, как классический хоасит, «надёргал» «отовсюду понемногу» идей из разных мифов, учений, философий и религий, и, свалив их в одну кучу, – сотворил свой очередной шедевр непонятного жанра и неведомого содержания.
Таким образом, последний оккультно-мифологический роман мастера умозрения господина А.Дугина является классическим образцом произведения в стиле постмодерна, помпезным псевдофилософским симулякром и пародией на философскую форму познания. В основу своего опуса постсоветский алхимик полагает эффектную эклектику взаимоисключающих типов познания, принадлежащих всем известным видам фундаментальных религиозных и философских парадигм. «Постфилософия» оккультного разума — это ритуальная форма философского самоубийства и порождения информационного (знания лишённого смысла) шумахоса (синтеза шума с хаосом), апофеоз безмысленности, заключительный (хочется надеяться) этап деградации предмета философии и способа его познания.
Последовательное разрушение профессором А.Дугиным принципа формы приводит к тому, что он перестаёт различать (а может никогда и не различал) форму философского знания, научного, религиозного, мифологического, герметического, филологического и художественного. По этой причине, религиозная форма, а также все предметы и феномены культуры у него «тщательно» смешаны.
Позволим себе провести небольшой мастер-класс от Гегеля для Дугина, посвященный основным формам познания:
«Мышления как деятельность есть, следовательно, деятельное всеобщее – деятельность производящая именно себя, так как деяние, то, что произведено, есть всеобщее»[ Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т.1. Наука логики. М. «Мысль», 1975. С.112].
« Уже в этом предварительном изложении нам приходится говорить о различии между чувственным, представлением и мыслью; это различие имеет решающее значение для понимания природы и видов познания…» [Там же].
«Различие между чувственным и мыслью мы должны видеть в том, что характерной особенностью первого служит единичность, и так как единичное (взятое совершенно абстрактно, это единичное есть атом) находится также в связи с другими единичными, то чувственное есть внеположность их друг другу, ближайшими абстрактными формами которой являются совместность и последовательность» [Там же, С. 112-113].
«Представление имеет своим содержанием такой же чувственный материал, но этот материал в представлении характеризуется как мой, как находящийся во мне, и как всеобщность, как соотношение с собой, как простота» [Там же].
«Представление совпадает здесь с рассудком, отличающимся от представления лишь тем, что он устанавливает отношения между всеобщим и особенным или между причиной и следствием и пр., т.е. отношения необходимости между изолированными определениями представления, тогда как в неопределённом пространстве представления эти определения остаются рядоположными и связываются друг с другом только посредством простого а также. Различие между представлением и мыслью очень важно, пототому, что можно вообще сказать, что философия делает единственно только то, что превращает представления в мысли…» [Там же, С.113-114].
«… содержание человеческого сознания, имеющее своим основанием мышление, выступает сначала не в форме мысли, а в форме чувства, созерцания, представления – в формах которые должно отличать от мышления как формы» [Там же, С.85].
«Содержание, наполняющее наше сознание, какого бы рода оно ни было, составляет определённость чувств, созерцаний, представлений, целей, обязанностей и т.д., а также мыслей и понятий. Чувство, созерцание, образ и т.д. являются, поэтому формами такого содержания, которое остаётся тем же самым, будет ли оно чувствуемо, созерцаемо, представляемо или желаемо, будет ли оно только чувствуемо без примеси мысли, или чувствуемо, созерцаемо и т.д. с примесью мыслей, или, наконец, только мыслимо. В любой из этих форм или в смешении нескольких таких форм содержание составляет предмет сознания. Но, когда содержание делается предметом сознания, особенности этих форм проникают также и в содержание, так что соответственно каждой из них возникает, особый предмет, и то, что в себе есть одно и то же, может быть рассмотрено как различное содержание» [Там же, С.86-87].
«Так как особенности чувства, созерцания, желания, воли и т.д., поскольку мы их осознаём, называются вообще представлениями, то можно, в общем, сказать, что философия замещает представления мыслями, категориями или, говоря ещё точнее, понятиями. Представления можно вообще рассматривать как метафоры мыслей и понятий. Но, обладая представлениями, мы ещё не знаем их значения для мышления, ещё не знаем лежащих в их основании мыслей и понятий. И наоборот, не одно и то же – иметь мысли и понятия и знать, какие представления, созерцания, чувства соответствуют им» [Там же, С.87].
«В нашем обычном сознании мысли соединены с привычным чувственным и духовным материалом; в размышлении, рефлексии и рассуждении мы примешиваем мысли к чувствам, созерцаниям, представлениям… Но, совершенно другое – делать предметом сами мысли, без примеси других элементов» [Там же]. « Но размышление всегда превращает чувства, представления и т.п. в мысли» [Там же, С.88].
«Так как именно мышление является собственно философской формой деятельности…» [Там же].
«В наших представлениях имеет место одно из двух: либо содержание принадлежит области мысли, а форма не принадлежит ей, либо, наоборот, форма принадлежит ей. Если я говорю. Например: гнев, роза, надежда, то это мне всё это знакомо со стороны ощущений, но это содержание я выражаю во всеобщей форме, в форме мысли. Я в нём много опустил особенностей и выразил это содержание лишь как всеобщее, но всё же это содержание остаётся чувственным. Наоборот, если я представляю себе Бога, то содержание здесь, правда, чисто мысленное, но форма ещё чувственная: она такова как я непосредственно нахожу её в себе. В представлениях, следовательно, в отличие от созерцаний содержание не только чувственное, но либо содержание чувственно, а форма принадлежит мышлению, либо, наоборот; в первом случае материал дан, а форма принадлежит мышлению, во втором случае мышление есть источник содержания, но благодаря форме содержание превращается в данность, которая, следовательно, происходит к духу извне» [Там же, С.123-124].
«В логике мы понимаем мысли так, что они не имеют никакого другого содержания, кроме содержания, принадлежащего мышлению и порождаемого им» [Там же, С.124].
«Остальные науки интересуются лишь тем, чтобы познать логические формы в образах (den Gestalten) природы и духа – в образах, которые суть только особенный способ выражения форм чистого мышления» [Там же С.125].
«Так, например, бытие есть чистое определение мысли…» [Там же].
« Наиболее совершенным способом познания является познание в чистой форме мышления. Человек действует здесь совершенно свободно. Что форма мышления есть абсолютная форма и что истина выступает в ней так, как она есть в себе и для себя, — в этом состоит вообще основное положение философии» [Там же, С.127].
Дугин часто смешивает, вслед за Хайдеггером, предмет философии (форму чистого понятийного мышления) с лингвистикой. Мыслить без слов невозможно, но не всякое слово есть понятие. Попытка свести философское содержание к лингвистической детерминации глубоко неверно. Понятийное мышление сводит многообразие чувственного и умопостигаемого мира к определённой категориальной структуре. Понятно, что она (категориальная структура) имеет объективированный и натурализированный характер, и поэтому форму необходимости. Но это не значит, что чувственное познание и понятийное (логическое) равноценны; а произвольное, случайное философствование (субъективное) — лучше формы необходимости.
Философия, как мы уже отмечали ранее, отличается от науки и религии, прежде всего, формой познания. Философия, в западной традиции, это познание в форме мышления. В свою очередь, мышление имеет три основные формы познания: понятия, суждения и умозаключения. Понятия, имеющие предельный уровень своего объёма, называются категориями. В науке, в отличие от философии, господствует форма представления. В ней формы мышления соединены с формами чувственного представления. Философия изучает предельные основания бытия или сущего, как чувственного, так и умозрительного. Для философии, свободное мышление есть абсолютная форма познания. Следовательно, предметом философского познания является исследование отношений бытия и мышления. Если мы выходим за эту предметную область, — мы, автоматически, выходим за границы философии в её строгом смысле. На нехристианском Востоке, господствующей формой познания выступает созерцание. Именно оно является предметом её изучения.
А.Камю очень точно заметил, что философия (не только экзистенциализма) после Гегеля совершила логическое самоубийство. Она выступила против формы мышления, на путь его категорического отрицания, но это отрицание она совершает средствами того же мышления, только в отличие от классической философии она его применяет некритически и несознательно. Постклассическая философия заменяет объективированное мышление произвольным, случайным. Гуссерль, в своей феноменологии попытался выдвинуть альтернативу объективированному мышлению (ограничиться формой созерцания), но эта отчаянная попытка закончилась полным крахом, поскольку без мышления знание и сознание невозможны.
Хайдеггер форму понятия подменяет формой чувственного сознания. Например, если, согласно классической философии, мыслить ничто нельзя, и запрещено, то он предлагает его интерпретировать в категориях эффективного переживания – фундаментального ужаса. И этот «метафизический ужас» полагается в основании бытия. Хайдеггер также из слова, путём его грамматического, этимологического и семантического анализа, пытается обосновать новое понимание предмета философии, обнаружить его «новое» «подлинное» содержание.
А.Дугин, ободрённый примером Хайдеггера, постоянно выходит за границы философской формы познания и подменяет её либо научной, либо мифологической, либо герметической, либо лингвистической; а, чаще, всеми нефилософскими формами одновременно.
Разрушение логической формы после Гегеля свидетельствует о завершении философии как феномена культуры. Об этом много и справедливо говорил Е.С.Линьков. Философия как феномен культуры, со своим особым предметом и формой познания, закончилась раньше, чем полагает Дугин ( XX-XXI веков). Дугин ошибся, примерно, лет на двести.
Учение о трёх парадигмах
В «Постфилософии» А.Дугин развивает свой парадигмальный подход применительно к предмету философии. В этой книге теория обобщающих парадигм, представленная в работе «Парадигмальные основания эволюции науки», претерпевает «оригинальную» трансформацию. Парадигма сферы и луча объединяются в рамках парадигмы премодерна, парадигма отрезка превращается в парадигму модерна. Возникает также третья парадигма – парадигма постмодерна.
Обратим внимание также ещё на один немаловажный аспект новой методологии А.Дугина. Процесс объединения подпарадигмы сферы (манифестационная) и креационистской подпарадигмы (луча), в рамках парадигмы премодерна,- было для него вынужденной процедурой. Традиционная схема традиционализма: премодерн, модерн и постмодерн, основанная на исторических и социологических признаках, — не соответствовала делению по религиозно-философскому основанию.
Социально-исторические понятия премодерна-модерна-постмодерна А.Дугин преобразовывает в философские категории. С этой целью, он переосмысливает схему премодерн–модерн-постмодерн на основании парадигмального подхода и теории обобщающих парадигм. Автор «Постфилософии» пытается разорвать временную (диахроническую), историческую последовательность в отношениях между премодерном-модерном и постмодерном традиционную для современной истории, социологии, философии и культуры. Разорвав внутренние связи и преемственность между этими социально-историческими категориями, А.Дугин начинает их рассматривать синхронично, т.е. сравнивать во всех возможных комбинациях и вариантах. Социально-исторические понятия премодерна, модерна и постмодерна он перетолковывает как некие независимые, интегральные категории философского анализа после завершения исторического развития философии, как формы осмысления действительности.
Чтобы не нарушить рассмотренную классическую схему традиционалистов, Дугину пришлось пожертвовать самостоятельностью парадигмы сферы (манифестационной) и парадигмы луча (креационистской), и смешать их в одной парадигме премодерна (традиции). В результате такого, методологически безумного «новаторства», парадигму премодерна незадачливый философ превратил в настоящую понятийную свалку.
Дугин не понимает, что философская классификация категорий традиции-модерна-постмодерна получилась искусственной. В категорию традиции входят религиозные системы, которые несовместимы друг с другом. В социологии и истории они объединены, поскольку, действительно, имеют общие социологические и хронологические признаки, но религиозная сущность их различна.
В соответствии с принципом obscurum per obscurius, Дугин образует различные виды первобытого хаоса (три вида) и называет их примордиальными туманностями. Примордиальная туманность это изначальная парадигма, порождающая «различные системы, века, поколения богов».
Эти три вида примордиальной туманности на следущей ступени проявления, согласно общей логике парадигмального метода, должны порождать, соответственно, примордиальную традицию, примордиальный модерн и примордиальный постмодерн. Примордиальная туманность традиции порождает из себя примордиальную традицию. Эта примордиальная традиция составляет универсальную изначальную матрицу для всех мировых религий. Естественно возникает вопрос, какая примордиальная туманность лежит в основе примордиальной парадигмы модерна? Конкретного ответа Дугин не даёт, а просто её определяет как более чёрную, чем чернота примордиальной туманности традиции. Этот же вопрос возникает и к содержанию примордиальной туманности парадигмы постмодерна. Дугин на эти вопросы не отвечает, тогда как, согласно логике его концепции обобщающих (фундаментальных) парадигм, каждая парадигма самостоятельна и имеет независимое происхождение. Следовательно, каждая парадигма в своём основании должна иметь собственную примордиальную туманность.
Как известно, выбор основания классификации имеет большое значение. Разные основания дают различные классификации одного и того понятия. Поскольку Дугин в основание деления и классификации парадигм полагает оккультный, абстрактный принцип obscurum per obscurius, то, в результате, получает три примордиальные туманности, различия между которыми мнимые. Действительные различия между парадигмами возникают только на примордиальном уровне не туманностей, а определённых парадигм традиции, модерна и постмодерна. Следовательно, только на примордиальном уровне проявленной парадигмы возможно определить действительное основание для деления парадигм.
Сравнивая на примордиальном уровне парадигмы традиции, модерна и постмодерна, необходимо выяснить те признаки, на основании которых мы можем их сравнивать и делить. Поскольку примордиальная парадигма это самый элементарный уровень определённости, получается, что в основание деления должна быть положена одна из примордиальных парадигм. Но для этого необходимо определиться в самом главном, какая примордиальная парадигма принимается за истинную? Мы знаем, что для традиционалистов это неоплатонизм и индуизм. Но профессор Дугин на этом этапе проявления парадигм в этом почему-то не признаётся. В итоге получается, что разделение трёх примордиальных парадигм совершается, также как и на предыдущем уровне, по неопределённому абстрактному принципу. Говоря проще, деление примордиальных парадигм происходит, вообще, без какого-либо основания.
В учении о трёх парадигмах Дугин «загнал» себя и исследуемый предмет в жёсткую искусственную схему, которая «душит» возможность свободного развития его собственного содержания. Этому методу можно привести следующую аналогию из области анатомии и физиологии. Разумно ли, в целом, правильную, но внешнюю и абстрактную схему деления человека на голову, туловище и конечности — использовать для изучения и объяснения процессов, происходящих в организме? Очевидно, что невозможно (вне комического контекста) выразить сущность физиологических процессов в организме в категориях головы, туловища и конечностей. Похожую процедуру совершает русский профессор, в попытке объяснить мир в категориях премодерна-модерна-постмодерна, в своём многострадальном и курьёзном произведении.
Любопытно также то, что с подобным образом мысли мы ранее сталкивались в философии Гегеля, когда он рассматривает эволюцию Абсолютного духа как необходимого процесса развития формы искусства (античность), религии (средневековье) и философии (Новое время). Трагические последствия применения этой априорной схемы, в своей крайней модификации, мы разбирали на примере книги О.Сумина «Гегель как судьба России». В схеме Дугина, также присутствуют три элемента, которым отвечают, соответственно, премодерну – религия, модерну – философия, постмодерну – постфилософия. Отличие её от схемы Гегеля в том, что он отрицает внутреннюю связь и отношение необходимости между тремя парадигмами, старается вырвать их из исторического контекста (антиисторизм).
Если, например, тот же Гегель, разработав свой спекулятивный метод и философию абсолютного идеализма как высшую (в его понимании) форму познания, всю мировую культуру, историю и философию рассматривает с точки зрения этого абсолютного идеализма, то, Дугин, по идее, учение о трёх парадигмах и парадигмальном методе, должен был положить в качестве основания высшей формы истинного познания, а современность рассматривать с точки зрения этой истины. С одной стороны, у Дугина эта общая логика имеет место, но, с другой, непонятно до конца, что он понимает под постфилософией – собственное учение или неопределённую и неопределившуюся форму познания в современную эпоху (постмодерн). Если профессор их отождествляет, то, в чём, как говорят, подвох, смысл работы? Получается, что автор, невольно осуществляет критику на собственное учение, и мы имеем дело с героическим и мужественным примером самопародии на собственное творчество. Если же, под постфилософией, автор понимает только современную эпоху, а, по-видимому, субъективно, так оно и есть, то собственное учение должно выступать как критерий истинности, как канон и органон. Характеристику современности А.Дугин во многом заимствует из философии постмодернизма и описывает её в категориях постмодерна. При таком раскладе, учение Дугина должно превосходить лучшие учения и системы мировой философии. Следовательно, если современность это постфилософия, то учение Дугина это высшая философия. Именно второй вариант отношений между учением о парадигмах и современностью, по-видимому, присутствовал в первоначальном замысле автора. Что, в результате, получилось из этих благих намерений, — увидим после завершения краткого анализа концепции Дугина.
В первой главе своего опуса А.Дугин решается на самые абсурдные заявления. Например, «В период премодерна (в парадигме премодерна) философии как самостоятельного мыслительно-культурного процесса не было, а то, что напоминало тогда философию, было «служанкой теологии», как говорили средневековые богословы. Философия была своего рода упражнением определенных рациональных, рассудочных функций человеческого существа, которые обслуживали более фундаментальные и непоколебимые догмы, истины и интуиции, данные в Традиции, религии, культе, богословии. Философия была сферой «прикладного богословия», богословия, применимого к неким второстепенным вещам, например, если не находили прямых указаний в Традиции, Священном Писании или в текстах, которые его комментируют. Тогда искали комментарии к комментариям, или пытались сакрализировать, как это было в схоластике, греческих мыслителей, Аристотеля, учению которого в католическом Средневековье был придан характер церковной догмы» [Дугин А.Г. Постфилософия 1. Три парадигмы. – [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-ag-postfilosofiya-1-tri-paradigmy].
«Таким образом, философии, выделенной в отдельную сферу, — продолжает нести очередную чушь господин Дугин, — в эпоху премодерна, или парадигмы Традиции, не существовало. Это очень важный момент, поскольку не существовало не только философии, но не существовало и «человека», которого мы знаем по эпохе модерна, не существовало и познания субъектно-объектного типа, которым мы привыкли пользоваться как чем-то само собой разумеющимся, не существовало отдельно «природы» [Там же].
Оказывается, согласно профессору, древнегреческая философия это не философия, Парменид, Аристотель, Платон и др. это не философия, поскольку «не существовало познания субъект-объектного типа ». «На самом деле, — пишет Дугин, — ни Гераклит, ни Ксенофан, ни даже Платон и Аристотель — никакие не философы. Они кто угодно, только не философы. Их мировоззрение, отрывки их произведений, их интеллектуальное, их физиологическое бытие полностью принадлежит миру религии, миру мифа, миру Традиции, но только религии чрезвычайно далекой от современности, религии невнятной, непонятной в цельном ее состоянии людям модерна». Найдя у кого-то из них что-то похожее на свои взгляды, люди модерна говорили — «вот это древнегреческая философия, вот это философия досократиков. На самом деле этот термин – «философия» — существовал, но означал он в эпоху премодерна нечто совершенно другое, нежели то, что стал означать в эпоху модерна. В греческом языке «философией» назывался процесс рационального размышления, как правило, применявшегося в трактовке мифов. «Философия» (как, впрочем, и наука в ее греческом понимании) была элементом более широкого религиозного контекста» [Там же ].
На это, по меньшей мере, весьма странное заявление русского традиционалиста, ответим следующим образом. В философии Парменида, Аристотеля и Платона больше философии, чем в трудах философов модерна, (которые, в отличие от А.Дугина, понимали свою связь и преемственность с великой философией Древней Греции), а в трудах философов модерна, соответственно, больше философии, чем во всех трудах традиционалистов и господина Дугина, вместе взятых.
Философия никогда не существовала в чистой форме «самостоятельного мыслительно-культурного процесса». На протяжении всей своей истории она всегда была, самым теснейшим образом, связана с мифологией, теологией и наукой. Доктору Дугину, как восторженному почитателю М.Хайдеггера, было бы неплохо знать известные слова своего учителя о том, что «западная метафизика теологична, даже там, где она отмежевывается от церковного богословия». [Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Время и бытие. М., «Республика». 1993. C. 77].
П.П.Гайденко, также, в своих капитальных исследованиях по истории философии и науки, постоянно подчёркивает глубочайшую внутреннюю связь между философией и наукой. Более того, без истории концептуальной (математического естествознания) науки модерна, невозможно понять и объяснить происхождение идей в философии Нового времени.
Новая наука о природе, полагает Гайденко, начиная с XVII в. во многом определяет содержание и задачи метафизики, а в XVIII-XIX вв. и вовсе оттесняет последнюю на задний план. Именно экспериментально-математическое естествознание легло в основу сциентического способа мышления, которое во многом было определяющим для европейской культуры и индустриально-технической цивилизации, а позже и для всего мира. «…точная наука, — приводит слова Г.Ромбаха Гайденко, — есть философия нового времени» [П.П.Гайденко «История новоевропейской философии и ее связь с наукой» – [Электронный ресурс]. URL: http://society.polbu.ru/gajdenko_histphilosophy/ch00_i.html].
А.Дугин также «ополчается» против модерна, не зная, или не понимая связь философии и науки модерна с герметизмом, о которой довольно было сказано в трактате.
Поскольку парадигма премодерна вызывает больше всего вопросов, рассмотрим, как Дугин обосновывает возможность объединения огромного количества всех мировых религий и политеистических традиций в рамках одной фундаментальной парадигмы. Оказывается, что всё многообразие религиозных форм «не что иное, как различные версии проявления парадигмы премодерна. И все они внутри себя непротиворечивы, потому, что там действует закон конкретной систематизированной среды: «мы находимся в четком и ясном фиксированном контексте, где концы с концами сходятся». Подобно состоянию вещества – есть неопределенное множество твердых веществ и их свойства различны, но все они подчиняются общим законом твердых тел. То, что делает твердое тело твердым, это парадигма » [Дугин А.Г. Постфилософия 1. Три парадигмы. – [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-ag-postfilosofiya-1-tri-paradigmy].
Несмотря на то, что Дугин, совместно с традиционалистами, не любит парадигму модерна, тем не менее, он постоянно к ней обращается за помощью. Он заимствует из физической науки (парадигмы модерна) учение об агрегатных состояниях вещества и представление о фазовых переходах в качестве модели-метафоры для объяснения понятия парадигмы и парадигмального метода. Насколько корректна и уместна приведённая аналогия? — автор не исследует. Но мы отметим, что физическая (механическая) форма организации природы (учение об агрегатных состояниях вещества) является самой примитивной в сравнении с химической и органической; тем более, в сравнении с социальной, интеллектуальной и духовной ступенью. Тогда как в фундаментальных парадигмах А.Дугина идёт речь о религиозных традициях и учениях. Следовательно, профессор осуществляет гносеологическую редукцию при обосновании понятия парадигмы – явление более высокоорганизованное интерпретирует в категориях более низкого уровня. Даже с точки зрения модерна эта методологическая ошибка недопустима. На этом примере мы также видим к чему приводит некритическое применение метафор в философии. Александр Гельевич, свойства вспомогательного субъекта (по терминологии М. Блэка) метафоры переносит на главный субъект. Более того, оба субъекта метафоры соответствуют родовому таксону в логической классификации. Дугин, согласно типологии Аристотеля, в своей метафоре «твёрдого вещества», производит перенос значения с рода на род и, в результате, «дико» извращает действительные отношения между религиозными формами.
Любопытно, что варварские логические процедуры Дугина настолько очевидны и элементарны, что их обнаружить может даже школьник. Тогда как, профессор философии абсурдность своего применения «фазовых переходов» в религиозной сфере — совершенно не замечает! Объяснение этого умопомрачения здесь самое простое. Автор «Постфилософии» совершенно не понимает значения и сущности понятия формы в процессе познания, в том числе и в философии! Если классическая философия боролась с метафорическим мышлением, поскольку осознавала его разрушительную природу; то, господин Дугин, отказавшись от самостоятельности в мышлении, вслед за европейскими нигилистами, «успешно» продолжает русскую философскую традицию европейничанья (или обезьяничанья) и безмыслия.
И, наконец, согласно А.Г.Дугину, философия как таковая, — это продукт деятельности модерна. Модерн – это плохо, следовательно, и философия в собственной форме – это нехорошо! Если это так, тогда зачем доктор Дугин в предисловии к своей «Постфилософии» так горько «тужит» и «заламывает руки», как Ярославна на крепостной стене, в связи с концом философии и исчезновением её «тонкого аромата»? Если философия это продукт страшного «фаллосо-логоцентрического» модерна то, чтобы быть последовательным и «вагино-хаосоцентричным», певец археомодерна и сверхчеловек (радикальный субъект) доктор Дугин обязан выступить против постоянного оскорбления своей персоны, когда его называют выдающимся философом. Получается, что признавая себя философом, Александр Евгеньевич признаёт себя носителем парадигмы модерна. С кем же тогда уважаемый философ, на самом деле, ведёт «бескомпромиссную» борьбу?!
Дугин не замечает, что парадигмальный анализ и учение о трёх антисторических парадигмах являются классическим продуктом парадигмы модерна (если пользоваться его терминологией), а, ещё точнее, — релятивистской методологии (принцип относительности Галилея, теория относительности Эйнштейна). Автор отказывается от конкретно-исторической интерпретации выделенных парадигм, поэтому каждая из них становится абсолютной. Это позволяет ему отношения между ними рассматривать в любом порядке, парадигму модерна оценивать с точки зрения премодерна, и, наоборот, и т.д. Может быть, профессора Дугина это занятие и забавляет, но, с нашей точки зрения, — это совершенно пустое мероприятие.
Все три фундаментальные парадигмы абсолютны, равноценны и независимы. Каждая из них формирует свой уникальный интеллектуальный и духовный мир. Если это так, то вопрос об истине автоматически исчезает, поскольку каждая из парадигм — истинна. Поэтому, господин Дугин и говорит, что вопрос о том, как всё происходит на самом деле, в этой концепции неуместен и от него необходимо отказаться. Для Дугина, абсолютной истины не существует. Все формы знания и три фундаментальные парадигмы – это всё миф, выдумка, и, как мы узнаем позже, некоего, опять же, мифического (лично придуманного Дугиным) Радикального Субъекта. Для Александра Гельевича, мир, в котором мы живём, также есть миф, истина — миф, познание – миф. Наука, религия и философия – миф. Всё есть миф !!!
Постоянное нарушение закона противоречия русским традиционалистом является источником многочисленных абсурдных утверждений, перечислять которые можно также бесконечно, как бесконечна библиотека его сочинений-симулякров!
С одной стороны, Дугин как традиционалист, парадигму традиции должен принимать как истинную. Но, проблема в том, что парадигма традиции объединяет, по его собственным словам, неисчислимое множество верований, учений, религий. Их объединяет только то, что они принадлежат к религиозной форме.
Несмотря на колоссальное разнообразие и различие религиозных традиций, между ними есть что-то общее, которое Дугин не называет, но которое их всех объединяет в парадигму премодерна. « Для того, чтобы его (общее – А.И.) понять, — пишет профессор, — необходимо абстрагироваться от того, каким видели мир представители разных традиций (христиане XIV–XVI веков, или мусульмане того же периода, как видят его сегодняшние буддисты, все еще продолжающие пребывать в той же — парадигмальной — эпохе), поскольку сами люди, жившие в этой Традиции воспринимали Традицию (как парадигмальное явление, Традицию с большой буквы), как свою привычную традицию (с маленькой буквы); и конкретно – как западно-христианскую европейскую традицию » [Там же].
Как всегда, оригинальный способ понимания общего в парадигме традиции предлагает нам господин Дугин. Его не смущает тот факт, что прежде чем абстрагироваться от того как видели мир представители разных традиций, необходимо этим видением изначально обладать. И как нам людям XXI века, научиться видеть как люди XIV-XVI веков? Способ понимания общего в парадигме традиции также парадоксален, как и все философские идеи Дугина. Оказывается, чтобы понять общее различных религиозных учений премодерна, необходимо отказаться от определённости каждой из них!
Можно только догадываться, что под этим общим Дугин понимает религиозную форму вообще, религиозное отношение как таковое. Что такое религия вообще или традиция, автор «Постфилософии», как всегда, нам не сообщает. Понятно, что религия вообще это очередная абстракция герметического мышления и религии вообще не существует. Учитывая, что в основе парадигмы премодерна лежит примордиальная традиция (неоплатонизм с индуизмом), то любую историческую религиозную традицию или учение следует рассматривать как модификации этой основы – неоплатонизма с индуизмом. В своих неопределённых намёках автор хочет также сказать, что, только находясь вне конкретного религиозного содержания, т.е. не принадлежа никакой из конкретных исторических религий и традиций, дистанцируясь от них, можно понять сущность (общее) парадигмы традиции. Только находясь вне парадигмы традиции, мы способны увидеть её как некий целостный феномен. Тогда закономерно возникает следующий вопрос, если вне, тогда к какой парадигме принадлежит познающая сторона, субъект исследования. Если он традиционалист, то он должен, мысля логически, принадлежать какой-то из традиций. Невозможно, сразу, одновременно принадлежать всем религиям парадигмы традиции. Логично, если он будет себя идентифицировать с примордиальной традицией (неоплатонизм с индуизмом). Но, для «экстравагантного мыслителя» Дугина этот вариант очень тривиален. Поэтому, господин философ выбирает «трудный путь, опасный как военная тропа». Дугин идентифицирует себя сразу со всеми религиозными традициями парадигмы премодерна. Но, идентифицируя себя со всеми, он, в действительности, никакой не принадлежит!!! Оказывается, что традиционалист Дугин, на самом деле, никакой не традиционалист !!! Он только много говорит о традиции, тогда как его истинная сущность открывается в конце его сочинения, в главе 7. «Радикальный Субъект» и в главе 8. «Неравенство сознаний», о которых мы пока не будем распространяться.
Теперь становится намного понятней феномен личности Дугина, который заключается в том, что для него все религии истинны, поскольку любая из них есть проявления одной и той же изначальной традиции. Очевидно, что под вывеской традиционализма у него скрывается крайний, радикальный экуменизм и религиозная индифферентность. Поэтому, господину Дугину всё равно, что православие, что ислам, что буддизм, что «черт в ступе» !!!
Метафизика Радикального Субъекта.
«Люди ушли, — пророчествует Дугин в предпоследней главе своего труда, — исчерпав свою собственную миссию в эпоху автономного гуманизма, которая началась во времена Просвещения и закончилась в конце прошлого века, и от человечества, от этих разнообразных, многомерных типов, которые думали, страдали, жили, умирали, любили, творили великие дела, осталась кучка дерьма в лице современного телебизнеса и тех жалких остатков, которые мы определяем как постчеловечество — то, что осталось от человечества, и что представляет не больше интереса, чем тараканы или черви для титанов Возрождения. Автономное человечество началось примерно в конце XV — начале XVI века, а закончилось оно в конце прошлого, ХХ века» [Дугин А. Постфилософия 7. Радикальный Субъект. – [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-postfilosofiya-7-radikalnyy-subekt].
В этой главе философ «уточняет» содержание понятия парадигмы, начатого в первых главах, одушевляя и демонизируя его сущность. «Потому что если мы вспомним,- пишет он, — как фундаментально действуют парадигмы на определение субъекта, на определение идентичности субъекта, на предопределение стратегий гносеологического познания, и насколько парадигмы аффектируют онтологию в рамках своих полномочий, то мы поймем, что именно парадигмы ответственны за то, чтобы сказать, что есть то, что есть, и что есть то, что должно быть, и было, и что есть на самом деле, а что кажется. Это именно парадигмы» [Там же].
В момент «фазовых сдвигов», отмечает философ, «возникает уникальная возможность заглянуть за край этих парадигм». В границах слома, перехода парадигм «возникает возможность вообще понять, что мы имеем дело не с само собой разумеющимся, не с реальностью, не с объективной истиной, не с бесконечно и вечно простирающимся перед нами интеллектуальным пейзажем, а мы имеем дело с определенной конструкцией, с которой можно обращаться механическим образом» [Там же].
«Только в эпоху смещения парадигм, — продолжает автор «Постфилософии», — мы можем осознать парадигму как парадигму. Но парадигма никогда не позволяет схватить, осмыслить себя, увидеть себя именно как парадигму. В этом и есть революционный потенциал метода парадигмального исследования» [Там же].
Согласно господину Дугину, существует некий центр, который скрывает себя, излучает гипноз (суггестию) и заставляет нас воспринимать окружающий мир (культуру, политическую систему и т.д.) как некоторые данные объективного опыта. В момент метафизики сбоя открывается то, что находится ещё глубже, чем парадигма [Там же].
Понятно, что такое представление о парадигмах и центрах суггестии могли возникнуть только под влиянием буддизма и идеи майи – мира как иллюзии.
Инстанции, отмечает профессор, которая глубже чем парадигма нет места ни в метафизике, ни в онтологии. Например, в метафизической проекции парадигмы премодерна, пишет Дугин, «вся реальность вплоть до небытия инкорпорирована в эту метафизическую, глобальную картину и за ее пределами просто ничего не может быть, потому, что у этой картины премодерна нет предела, она вечна и бесконечна, и никоим образом вне ее парадигмального основания ничего не может быть. Между тем, мы говорим о такой парадоксальной вещи, как возможность зайти в парадигму с тыла, посмотреть ее изнанку, распознать, схватить, или обнаружить нечто. Хотя говоря «нечто», мы переходим уже даже не на запредельный язык, а совершенно парадоксальный, не соответствующий называемым описываемым нами предметам, но это «нечто» можно оставить в качестве условной вещи. Это «нечто» не может быть нечто, но оно не может быть и ничто» [Там же].
Это нечто, — пишет Дугин дальше, – посторонние трансцендентные аттракторы, несхватываемые реальности и факторы, действующие сквозь эти парадигмы [Там же].
Прежде чем перейти непосредственно к содержанию того «нечто», что находится глубже парадигмы, Дугин приводит дополнительные разъяснения относительно подлинной сущности традиционализма.
Дугин утверждает, что представители традиционного общества, поскольку они находятся внутри этой парадигмы, «никогда и ни при каких обстоятельствах не способны осмыслить свой образ жизни, свою веру и свою цивилизацию как традиционное общество» [Там же]. Оказывается, только традиционалисты способны понять и осмыслить традицию, поскольку они свободны по отношению к парадигме, которая её определяет! Перед нами очередной парадокс сверхпарадоксального и экстравагантного мышления автора опуса! Дугин утверждает, примерно, следующее: лучше понимает профессию, допустим, токаря, — не токарь, не тот, кто учился, как точить болванки и точит их, а некий свободный бездельник, который курит и наблюдает за токарем со стороны!
«Традиционалисты, — пишет А.Дугин, — говорят о парадигме Традиции — о парадигме, а не Традиции. Есть такое явление (чтобы окончательно проиллюстрировать то, о чем я говорю), как Юлиус Эвола — традиционалист вообще без традиции. Это один из крупнейших традиционалистов, второй после Генона традиционалист, автор лучших традиционалистских произведений о буддизме, о герметизме, об алхимии, о йоге, о средневековой традиции. Он — лучший из традиционалистов, последовательный теоретик традиционализма, который вообще ни к какой традиции не принадлежал. Когда его спрашивали — «Уважаемый барон Эвола! Вы — известный политический деятель, террорист, известный властитель дум молодежи, вы постоянно, на каждой странице по сто пятьдесят раз упоминаете необходимость принадлежности к Традиции, о величии Традиции. А сами вы к какой-то традиции принадлежите?» На что Эвола им отвечал в духе Степана Трофимыча Верховенского из «Бесов» Достоевского, которого спросили: «Скажите, а вот вы в каком-нибудь тайном обществе состоите?» на что Степан Трофимович задумался и говорит: «А черт его знает, может и состою». Так и Юлиус Эвола, когда его спрашивал кто-то из его друзей или когда его просто интервьюировали: «А вы-то сами, барон, к чему-то принадлежите?», он отвечал: «А черт его знает, может, и принадлежу». В этой фигуре Юлиуса Эволы, традиционалиста без традиции, открывается сущность традиционализма как подхода. На самом деле, тот факт, что традиционализм может быть без традиции, никоим образом не показывает, что традиционализм — нечто ущербное. Наоборот, традиционализм и есть то наиболее интересное, что может возникнуть во время фазового перехода » [Там же].
После этих откровенных признаний, подлинная сущность традиционализма и личная позиция профессора Дугина приобретает окончательную ясность.
Традиционализм – это внешнее, спекулятивное (умозрительное), отстранённое и отвлеченное изучение определённой исторической традиции. Традиционализм – это форма религиозно-философского блуда! Порнография философского духа! Такой подход, во многом объясняет совершенно неадекватная и, применяя дугинскую лексику, идиотская идея мастера алхимии постмодерна сведения всех религий, религиозных форм всех времён и народов в одну фундаментальную парадигму премодерна. Такой подход объясняет парадоксальную и вызывающую сомнение в душевной адекватности личную позицию господина Дугина в вопросах исповедания и правоверия. Благодаря современным возможностям интернета, любой читатель может в этом убедиться. Дугин, с одной стороны, публично себя позиционирует и идентифицирует с Православной Церковью, является прихожанином старообрядческой церкви, вошедшей в состав Русской Православной Церкви Московского Патриархата, и даже поёт на клиросе. В СМИ, автор «Постфилософии» «поёт осанну» не только президенту, но и патриарху, духовной политике Церкви, комментирует Её решения. Одно время (это, конечно же, вершина дерзости) он даже пытался стать ведущим православного канала. С другой стороны, Дугин восхищается и активно пропагандирует традиционализм, переводит на русский язык труды его представителей. Традиционализм это гностическое эзотерическое учение, которое отрицает истинность и спасительность христианского учения. Гностицизм – это совокупность еретических сект и движений, с которыми Православная Церковь вела неприменимую борьбу в первые века христианства. В Европе, в средние века, многих гностиков сжигали на кострах, чтобы те не губили души духовно неокрепших людей. То, что пишет Дугин в «Постфилософии» (мы не берём другие его работы) о христианстве и креационизме — настоящий бред! Дугин постоянно расхваливает и восхищается инославными религиями, и чудовищно искажает содержание христианского учения!
Мы полагаем, что нет необходимости доказывать, что познание религиозной традиции невозможно без личного опыта. Невозможно также исповедовать, одновременно, несколько религий или традиций, которые совершенно несовместимы и исключают друг друга. Понятно также, что тот, кто исповедует несколько или все (как Дугин) религии, — не исповедует никакой. Похоже, именно с таким тяжелым случаем мы сталкиваемся в бурной симуляции религиозности у господина Дугина. Дугин обычный, классический традиционалист, т.е. свободный от какой-либо традиции, возомнивший себя сверхчеловеком или Радикальным Субъектом.
Господин Дугин, выражаясь его же языком, это особая «постсоветская инстанция», которая не просто нашла в себе « возможность зайти в парадигму с тыла» и «посмотреть ее изнанку», а сумела в момент «метафизического сбоя» «распознать» и « схватить» ее за «трансцендентный аттрактор». Более того, оказывается, сам профессор, в действительности, является этим «трансцендентным аттрактором», т.е. подлинным основанием не только парадигмы премодерна, но, и, страшно даже подумать, — самого Мирового Яйца .
В своём «постфилософском делании», Дугин постоянно говорит о парадигме и парадигмальном методе, но до конца не понимает, что такое парадигма и почему это понятие занимает особое место в современных исследованиях? Причина понятна, вынеся христианское богословие «за скобки», Дугин, тем самым лишил себя истинного знания и понимания сущности этого понятия, которое в его «Постфилософии» является центральным.
Забегая несколько вперед (обстоятельное изложение содержания парадигмального метода мы даём во II разделе трактата), отметим, что, согласно византийскому богословию, Образ (Парадигма) – это конкретно Сущее Лицо Пресвятой Троицы. Образ является также фундаментальным принципом проявления Божественной природы и основа связи человека с Богом. Парадигма (или образ, или икона, или матрица, на современном языке) – это всеобщий принцип сотворения мира и человека. Парадигма – это форма организации и отношений между составными частями тварного мира, всеобщий принцип их взаимоотражения (преп. Максим Исповедник «Мистагогия»). Таким образом, Парадигма (Образ) – это и конкретное Божественное (Трансцендентное) Сущее и принцип Его проявления. Парадигма – это принцип сотворения и способ связи Бога и мира, Бога и человека.
Есть ещё одно значение понятия парадигмы, которое отражает способ существования нашего знания. Парадигма – это высшая форма организации знания, в которой отражается парадигмальная природа его предмета (Бога и мира). Парадигма – это способ и форма организации знания в его предельном (религиозном, христианском) контексте. В основе каждой фундаментальной парадигмы лежит собственный «Первообраз» (собственная Изначальная Парадигма, собственная Исходная Матрица), который определяет способ организации и всю системы знаний этой парадигмы.
Дугин систематически смешивает объективный характер происхождения фундаментальных парадигм (как следствие грехопадения) и последующий этап их распространения среди народов. Принятие и отвержение народом той или иной парадигмы, автор «Постфилософии» объясняет психологически как определённое внушение – суггестию, которое навязывается человеку извне и непонятно кем.
Человек не может избежать определяющей роли фундаментальных парадигм, поскольку они для него имеют принудительный, надиндивидуальный характер. Невозможно, как фантазирует Дугин, находиться вне действия парадигмы! Между парадигмами нет никаких «щелей и складок», как мечтает русский оккультный философ! Между парадигмами нет «пустоты», потому, что бытие есть, а небытия нет! Возможность «существования» небытия «внутри» бытия не признаётся и отвергается всяким ответственным и определённым мышлением.
Дугин считает, что существует некая инстанция, которая автономна по отношению к этим парадигмам и которая может сделать выбор между ними. «И вот эта инстанция представляет для нас колоссальный философский, жизненный, политический интерес». Эта инстанция разоблачает парадигму в эпоху фазовых переходов, способна манипулировать парадигмами и оценивать их [Там же].
Эта парадоксальная, колоссальная инстанция, — Дугин нам, периодически, открывает её название, – Радикальный Субъект, трансцендентный и автономный по отношению к фундаментальным парадигмам, способный ими манипулировать, оперировать. Радикальный Субъект — инстанция более фундаментальная, чем парадигма и проявляет себя только в момент смены парадигм. Сущность Радикального Субъекта Дугин сближает со сверхчеловеком Ф.Ницше. Сверхчеловек Ницше – победитель Бога, победитель ничто. Радикальный Субъект — это технический термин для называния того, что Ницше понимал под сверхчеловеком, применительно к конкретной операции по отслаиванию парадигмы. Это не просто субъект, — субъект инсталлируется парадигмой, как и объект. Радикальный Субъект — это нечто, что находится с обратной стороны парадигм, и что не совпадает ни с одной из этих парадигмальных моделей. Радикальный Субъект — метафизическое явление, вещь постпарадигмальная [Там же].
«Соответственно, у этого «кто», — пытается определить его содержание Дугин, — у этого парадоксального начала, которое способно манипулировать парадигмами, оперировать парадигмами, просто нет ни онтологического, ни антропологического, ни гносеологического, ни гендерного места» [Там же].
Совершенно странные и дикие рассуждения! Если у этого «парадоксально начала», как выражается А.Дугин, нет «онтологического места», то, следует полагать, что оно «принадлежит» «месту» в сфере небытия?
«Конечно, очень трудно, — признаётся господин Дугин, — сказать что-то о его реальности. Единственное, с чем мы можем столкнуться, это с тем, что этот «кто» — фундаментально неопределимый «кто» — дает о себе знать на швах смены парадигм. Вот здесь он каким-то образом просыпается, он о чем-то говорит, и исчезает в тот момент, когда эта парадигма укрепляется, а предшествующая отходит» [Там же].
Этой инстанцией, несмотря на то (вновь себе противоречит Дугин на каждом «шагу»), что о ней трудно что-то сказать, — является Радикальный Субъект. «Внимание к этой инстанции привлекало мое сознание, я был одержим с юности поиском этой ускользающей реальности, поскольку всякий раз рециклирование и осмысление философских позиций приводило меня вновь и вновь к этому, что, несмотря на всю полноту и роскошь этих философских парадигм есть нечто, что в них принципиально не укладывается, что как-то странным образом, темным и неприсутствующим светом трансформирует их, делает их при всей их абсолютности чем-то не до конца фундаментальным» [Там же].
Инстанция Радикального Субъекта ускользает от определения и видит парадигму с обратной стороны. Радикальный Субъект, согласно Дугину, это «Тот, «кто» видит парадигму с обратной стороны. Тот, «кто» способен ее отчленить от реальности. Тот, «кто» заглядывает по ту сторону матрицы, предопределяющей структуру вещей, структуру субъекта и объекта. И, пожалуй, самым ярким определением, которое Ницше дает сверхчеловеку, самым близким к той теме, которая нас интересует, является следующее: сверхчеловек есть победитель Бога и ничто, — говорит Ницше. Победитель Бога и ничто. Мы знаем, что сказал Ницше о смерти Бога. Он сказал: Бог умер, вы убили его. Вы и я, — сказал Ницше» [Там же].
«И вот эта идея смерти Бога, — делает вывод профессор, — безусловно, определяет парадигму модерна. И сверхчеловек является в этом очень тонком смысле победителем Бога, потому что он, сверхчеловек, говорит и вещает в самом центре, средостении парадигмы модерна. Но дальше возникает такой момент: сам же Ницше абсолютно ясно понимает, что смерть Бога оставляет человечеству и миру одно — ничто, поскольку мир создан из ничто, и в креационистской парадигме исчезновение Бога влечет за собой ничто. Чистое ничто — ουκ ον. Ничто. После Ницше многие философы стали говорить о европейском нигилизме. Ницше впервые употребил этот термин — европейский нигилизм. Европейский нигилизм или ничто — это содержание онтологии и антропологии эпохи модерна после эвакуации божественного начала. Когда человек побеждает Бога, человек предстает перед стихией ничто. Но поскольку ничего, кроме Бога и ничто, не существует, соответственно, человек мгновенно исчезает и уступает место ничто. Обычный человек. Так оно и происходит в постмодерне, потому что человек, который выводит все последствия смерти Бога в конечном итоге превращается просто в экран, в эрогенный экран ризомы, распространяющейся во всех горизонтальных направлениях » [Там же].
Может быть, это те немногие слова Дугина, под которыми можно подписаться. Очень точно и правильно. Без Бога, человек и его жизнь превращаются в небытие – в ничто. Только в модерне человек не побеждает Бога (пишет, возможно, как всегда, метафорически, Дугин), а сам превращается в ничто, именно в то nihilo, из которого Господь Бог воззвал его к бытию. Добровольно отказавшись от Бога, человек уничтожает условия своего осмысленного бытия во временной жизни и обрекает себя на вечные муки за гробом.
Причину, по которой современный человек приходит в безобразное постчеловеческое состояние, Дугин видит в воздействии на него гипноза парадигмы модерна.
«Парадигмы, — пишет Дугин, — перемалывают всё. И парадигма модерна перемолола всю парадигму премодерна, а то, что не перемолола, перемелет, да и неважно, перемелет ли она всех мусульман, христиан или не перемелет. Лучше бы перемолола. Потому что если перемелет, то она докажет, что никакие это не христиане, не мусульмане, а просто сурки, которые находятся под гипнозом той или иной матричной системы» [Там же]. «Поскольку он победитель Бога, — продолжает свою интерпретацию Ницше Дугин, — то он освобождается и от парадигмы модерна — он победитель ничто. Ведь сверхчеловек — победитель ничто, он — непобежденный, в отличие от последних людей, ничто его не побеждает. Он побеждает ничто. Соответственно, он побеждает это и он не попадает сюда, поскольку последние люди для него — прах земли. Он на них плюет, даже за людей не считает… Учение о сверхчеловеке Ницше не позволяет строго идентифицировать его видовую принадлежность: Кто он? Я думаю, что сверхчеловек является той фигурой, которую можно взять в качестве названия для той инстанции, о которой пойдет речь. В своем философском анализе, который сопряжен с парадигмальным подходом, я предлагаю другое название в синонимическом ряду для определения той фигуры, о которой мы сейчас говорим. Это Радикальный Субъект. Радикальный Субъект — это технический термин для называния того, что Ницше понимал под сверхчеловеком применительно к конкретной операции по отслаиванию парадигмы. Это не просто субъект, субъект инсталлируется парадигмой, как и объект. Радикальный Субъект — это нечто, что находится с обратной стороны парадигм и что не совпадает ни с одной из этих парадигмальных моделей » [Там же]. Радикальный Субъект — метафизическое явление, вещь постпарадигмальная [Там же].
Выходит, что согласно Александру Гельевичу, мы, например, не только «куча дерьма», как он называет всё современное человечество, но обычные «сурки», которые находятся под гипнозом парадигмы христианского учения, которая всех христиан скоро «перемелет» («Лучше бы перемолола», — не скрывает своего подлинного отношения к христианам профессор). Тогда как господин Дугин, в отличие от христиан, словно «вагино-хаосоцентричный» орёл (аватара Радикального Субъекта), — гордо реет (как горьковский буревестник) на транспарадигмальном пленэре, и плюет на нас, как на «прах земли» и «ничтожных унтерменшей»!
В контексте своего парадигмального метода Дугин трактует, по-видимому, самое своё любимое произведение Ф.Ницше «Так говорил Заратустра». Последние люди Ф.Ницше, — объясняет нам метафоры Ницше профессор, — это «человечество, схлопнувшееся до маленькой ячейки, сидящее перед компьютером, пожирающее гамбургер и посылающее СМС-ку». Последние люди «живут, потребляют, смотрят телевизор, эту «няню» бесконечную…» [Там же].
Ницше предлагает сверхчеловека как иную программу «Он говорит, что сверхчеловек есть тоска, брошенная на тот берег, он говорит: что есть обезьяна для человека — стыд и жалкое уродство, то же самое человек есть для сверхчеловека — стыд и жалкое уродство» [Там же]. Последние люди и сверхчеловек, по мнению Дугина, это участники постмодерна. В постмодерне обычные люди заменяются последними людьми, и возникает ключевая фигуры или инстанция, из-за которой, собственно говоря, Дугин и разрабатывает свой парадигмальный метод.
Дугин — совершенно «уникальный философ». После того, как он с пафосом растолковал нам слова Ф.Ницше о последних людях и сверхчеловеке в контексте христианской теологии, далее, содержание Радикального Субъекта он раскрывает уже в контексте индуистского учения о Мировом Яйце. В изложении своих идей, Дугин, действительно, как и его Радикальный Субъект, легко манипулирует всеми традициями и свободно переходит от одного учения к другому, от одной религии к другой.
Эту «зверскую ахинею» (термин А.Дугина) мы пересказывать не будем, а рассмотрим результаты перевоплощений (аватар) Радикального Субъекта.
«Итак, Радикальный Субъект, — пишет Дугин, — в премодерне фактически не отличим от духовного субъекта и фундаментально скрыт за ним…. Просто Радикальный Субъект здесь разлит и слит с духовным субъектом…» [Там же].
«При наступлении парадигмы модерна, когда этот субъект переходит от духовного и открытого к человеческому субъекту или от богочеловечества к человечеству, возникает некий автономный индивидуум» [Там же].
«Следы Радикального Субъекта в эпоху модерна можно обнаружить в экстремистских политических организациях, среди нонконформистов, среди денди, среди людей, которые стоят на краю общества. Ницше говорил, что предвидит тот момент, когда последний благородный человек станет последним чандалой» [Там же].
Примеры Радикального Субъекта Дугин видит в контрэлите, на периферии истеблишмента, культуры, политической жизни, в революционных ячейках, «которые ведут обреченную борьбу абсолютно неизвестно за что, но против всего… Это радикальное сверхчеловечествобросает вызов человеческому архетипу, от которого он начинает максимально дистанцироваться» [Там же]. Следует признать, что характеристика, данная доктором философии революционерам и контрэлите, к которым он также частично относит и себя, весьма точна и оригинальна. Это, действительно, люди, которые ведут обречённую бессмысленную борьбу, неизвестно за что, но против всего!
«Это существование мышления на полной периферии человечества» [Там же].
В период постмодерна, по системе Дугина, приходит новая аватара Радикального Субъекта. «Радикальный Субъект вообще прощается с человеческим архетипом, то есть с субъектностью этого гуманистического этапа, но одновременно с этой субъектностью прощается и уже нам понятная ризома, потому, что человек стал человекоэкраном, делёзовской человеко-кошкой» [Там же]. Современный человеческий архетип это «подчеловеческое ризомное человечество, мировая сингулярность множеств», «люди, сращенные с компьютерами», «киборги нового мирового порядка» [Там же]. «Радикальный Субъект, который был неотделим от тайных глубин человеческого архетипа в эпоху богочеловечества, покидает свою клетку или свою форму. И вот сверхчеловек и Радикальный Субъект обнаруживает свое отличие в тот момент, когда происходит смена парадигм. Кончается премодерн, но Радикальный Субъект, практически тождественный обычному богочеловеческому субъекту, отличается от последнего только тем, что всё кончается, а он — нет. Всё изменяется, а он — нет» [Там же].
Особое место в «Постфилософии» Дугина занимает тема современного человечества, в описании и характеристике которого он задействует весь критический арсенал философии постмодерна.
Тема современного человечества постмодерна для Дугина это тема зверя. «Тематика зверя, — отмечает постсоветский мечтатель, — очень фундаментальна для постмодерна, и если мы внимательно посмотрим на феноменологию ризоматического существования шизоидных масс, описанных у оптимиста шизоанализа Делёза и у пессимиста шизофренических масс Бодрийяра, мы увидим некую странную бастердизацию — это тип человека-свиньи, человека-кошки, человека-собаки» [Там же].
Согласно дугинской зооантропологии, человек не был животным, животное не может стать человеком. Но «… человек может стать животным, это будет плохое, больное животное, но животное» [Там же].
«Вот этот бывший человек и новообразованный зверь, — пишет профессор, — который живет прямой и неисправленной рациональными системами телесностью, раскатанной, как ризома, как корневище по всему горизонтальному плану мирового экрана, мирового интернета, рекламных баннеров, поверхности телевизора — вот этот ризоматический животный субъект, свободный от любых, даже примордиальных, первичных табу, упорядоченный в безграничную селекторную сексуальность, — это выведенный человеко-зверь, тот зверь, которого никогда не было, который не предшествует человеку, но который ему последует» [Там же].
Человеческие шизомассы, раскрывает свою звериную эсхатологию Дугин, в своём развитии направляются в сторону свиновселения, а белокурая бестия ему подыгрывает. Мы живём в постантропологическом пейзаже, свиновселение – это продукт нашей собственной мысли!!! [Там же].
В конце главы о Радикальном Субъекте, Дугин, наконец–то, сообщает нам «кто стоял за сменой парадигм, и какова цель смены этих парадигм. Сами парадигмы не могут же меняться? Кто-то ими двигает. Понятно, что остывает вселенная, да, есть законы манифестации. Но всё равно, если законы манифестации представляют собой механическую фатальность, то человеческая история и смена парадигм не имеют никакого смысла. Речь идет о том, что судьба мира не может быть чистой механикой. Либо это судьба поддельного мира, симулякра вселенной, либо это настоящий мир, настоящая реальность — и тогда она должна управляться высшей и свободной волей. Чьей волей? Волей Радикального Субъекта, который и ведет всю историческую линию к собственному проявлению. И не будь этой смерти Бога, не будь этой деградации при переходе от премодерна к модерну, не будь этого закрытия Мирового Яйца сверху, мы бы не узнали о Радикальном Субъекте, мы бы о нем не задумывались, и его бы никогда не появилось» [Там же].
Для обоснования этой странной идеи Дугин обращается теперь уже к католической мессе. «Есть в католической мессе, — пишет торжественно Дугин, — в пасхальной и рождественской — такие слова: «O felix culpa, qualetalem attanctum meruet habere redencturem», то есть: «о, благодатная вина, столь великого Искупителя нам давшая». Речь идет о том, что если бы, согласно христианской теологии, праотцы не совершили преступления — culpa, они бы остались в раю, и Бог бы не воплотился, они бы остались в хорошем, прекрасном раю, но их человечество было бы только человеко-человеческим, не было бы боговселения и обожения» [Там же].
Эти слова из мессы, Дугин считает доказательством необходимости трансформации парадигм и переводит на язык постфилософии следующим образом: « … благословенна трансформация парадигм, благословенно падение, благословенно закрытие Мирового Яйца сверху, благословенно вырождение» [Там же].
«Это вырождение и эта сволочь имеет свое значение для демонстрации фундаментальной и абсолютной метафизической полноты и правоты определенной инстанции, поскольку в ее интересах и только в ее интересах проверить на прочность, на метафизическую адекватность всё то, что подпадает под суггестию матрицы, и доказать тем, кто не попадается на ее излучение, их собственную победу и величие. Сложный путь, но таков он» [Там же]. « …. Постфилософия, — заключает главу о Радикальном Субъекте Дугин, — … превращается… в нечто совершенно иное, в увлекательное и абсолютно новое напряженное занятие, которое точнее всего будет определить, как метафизическую войну» [Там же].
В этом предварительном заключении к своей «Постфилософии», Дугин, с точки зрения Мирового Яйца, и никак не меньше, предлагает нам интерпретацию необходимости грехопадения в христианском учении. А «эта сволочь», т.е. историческое человечество, находящееся под суггестией парадигмальной матрицы, « имеет свое значение для демонстрации фундаментальной и абсолютной метафизической полноты и правоты определенной инстанции…», т.е. Радикального Субъекта [Там же].
В последней главе «Неравенство сознаний. Гносеологический расизм» Дугин вновь возвращается к «инстанции» Радикального Субъекта и даже пытается, вопреки своему «вагино-хаосизму», дать определение этому центральному понятию своей книги. Но перед этим успевает высказать несколько очередных безумных заявлений. Первое – знание в эпоху постмодерна невозможно. «Главным стартовым тезисом этих лекций, который нуждается в доказательствах, — пишет Дугин, — является тезис о том, что знание в эпоху постмодерна невозможно. Знание не может быть основано на парадигме постмодерна. Само представление о знании исключено в этой базовой парадигме» [Дугин А. Постфилософия 8. Неравенство сознаний Гносеологический расизм. – [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonizm.ru/content/dugin-postfilosofiya-8-neravenstvo-soznaniy].
«Это делает эпоху постмодерна совершенно уникальной, поскольку постчеловечество начинает жить в таких условиях, в таких ситуациях, где знание не просто не существует, оно невозможно по определению» [Там же].
И хотя Дугин, как всегда, давать определение понятию «знание» совсем не собирается, понятно, что он хочет сказать, что знание заменяется информацией. Понятию информации, в порядке исключения, профессор даёт определение (правда, в других работах): информация — это знание лишённое смысла. Но, что такое смысл, — он дальше не рассматривает, полагая, что это понятие не нуждается, в силу своей очевидности, в дополнительном уточнении. Тогда как, на самом деле, выяснение содержания понятия «смысла», смысл смысла, именно для профессора Дугина, было бы очень важным!!! Поскольку ему бы пришлось, с необходимостью, снова столкнуться с понятием «мышление» и давать ему определение. Соответственно, пришлось бы столкнуться с формами познания, определить отношение философии традиционализма к форме мышления, если она претендует на какую-то философскую респектабельность. Но, к сожалению, Дугин, как всегда, или этого не понимает, или банально боится потерять себя, выйдя за маргинальные границы традиционализма. Как мы уже отмечали, традиционализм исторически возникает как форма протеста против модерна с его рационализмом, а это означает, что и против немецкой философии, которая этот рационализм воплощает. Весь пафос их борьбы основан на отрицании рационализма, историзма, телеологии и т.д. Ограниченность, наивность и умозрительная близорукость традиционалистов, совместно с другими борцами против классической немецкой философии, так и не позволили им понять, что без мышления как формы познания, — совершенно нечего делать в области философии. Наряду с созерцанием и духом, мышление это всеобщая (априорная) форма познания. Всеобщность мышления означает, хочет того Дугин с Геноном и Гуссерлем или нет, что форма мышления есть, наряду с двумя другими, – фундаментальной формой философского познания. Если вы от неё отказываетесь или не понимаете её значения – то вам нечего делать в философии. Проблема Гегеля не в том, что он пользовался формой мышления, а в том, что он две другие, равноценные ей формы (созерцание, дух), включил в форму мышления, которая «поглотила» их. А поглотила она их потому, что сама есть продукт рациональной теологии протестантизма, т.е. стала заложницей католическо-протестантской парадигмы.
Формы мышления, созерцания и духа не только равночестны (все три имеют всеобщий характер, все три формы априорны), но и единосущны, нераздельны и неслиянны. С точки зрения сущности, они едины, с точки зрения способа её проявления, как душевные ипостаси, они – различны. Закон противоречия здесь не нарушается, поскольку они различны и едины в разных отношениях.
Без истинной Церкви, как источника нетварных энергий (благодати), — единосущность этих форм невозможна, поскольку тогда единство трёх модальностей-ипостасей распадается. Именно с таким мышлением, отпавшим от нераздельного единства трёх форм, мы имеем дело в немецкой философии. Но, форма мышления здесь не «виновата» сама по себе. Чтобы быть истинной, она должна действовать совместно с формой созерцания и духа. А форма духа вне Церкви не существует. Следовательно, чтобы мышление было истинно, его необходимо оживить — воцерковить.
Возвращаясь к Дугину, мы видим, что отказавшись от понятийного мышления как философской формы, он возвращается к дофилософским формам и способам познания — мифологической и герметической. Это основные базисные формы его способа «философствования». Дугин также постоянно использует форму позитивной науки Нового времени, симулируя видимость борьбы с ней как «креатуры» парадигмы зла-модерна.
Для доказательства своего главного тезиса, что знание в эпоху постмодерна невозможно, Дугин прибегает к идее кода. Определение понятию «код» профессор, как всегда, не даёт, и к этому мы уже также привыкли. Дугин только намекает, что код неразрывно связан с субъектом, т.е. тем элементом процесса познания для кого он и существует. Есть субъект — есть код, нет субъекта, соответственно — нет кода. Идея в целом понятна, только непонятно, зачем нужно понятие «кода», когда без него вполне можно обойтись? Есть субъект – есть знание, нет субъекта – нет знания.
Куда же исчезает субъект познания?
«Нечто напоминающее процессы познания, — открывает нам страшную тайну об утрате гносеологического кода господин Дугин, — и в самых сложных, и в самых простых формах, в эпоху постмодерна сохраняются, а вот гносеологического кода, который был бы фундаментальной предпосылкой возможности познания и процесса познания больше не существует, потому что нет субъекта. Это мы знаем, благодаря Делёзу, говорившему о «смерти автора», говорившему о том, что изгнание субъекта является основной программой философии постмодерна. Но когда исчезает субъект, вместе с ним исчезает и объект, превращаясь в виртуальный {так?} экран, где субъект и объект не то, что совпадают и сливаются друг с другом, где они просто хаотически нерасчленимы » [Там же].
«Это то, — продолжает профессор, — что возникает вместо субъекта и объекта, то, что инсталлируется парадигмой постмодерна вместо субъекта и объекта. Делёз называет это ризомой. Об этом ризоматическом существовании в рамках актуальной реальности мы много говорили, это плоская поверхность экрана, или корневище, которое не растет ни вверх, ни вниз, ни обращается к процессу субъектных отражений идей и мифов, ни склоняется в сторону материальных, фундаментальных корней. Критика ствола, растения с позиции ризоматического корневища составляет основу программы постмодерна, которая вполне реализуется. Мы говорим о исчезновении кода» [Там же].
Как профессиональный сказочник, профессор Дугин субъект очень впечатлительный. Образ ризомы и ризоматического существования Дельоза, который отражает процесс слияние субъекта и экрана монитора (телевизора), по всей видимости, очень сильно поразил его мифологическое воображение. Современное постчеловечество, иначе как в форме киберчеловечества, соединенного своими посттелами с гирляндами гаджетов и обвешанного проводами, — господин Дугин не представляет! Гипертрофированное воображение не позволяет ему осознать, что постмодернистский «антропологический пейзаж», изображенный в его произведении, сильно напоминает сюрреалистическую картину. И достаточно ему самому отключить своё сознание от экрана монитора (выдернув его шнур из розетки), — и мир для него будет выглядеть совсем по-другому.
Если говорить серьёзно, то проблема зависимости современного человека от экрана, СМИ и интернета действительно существует. Но не надо забывать, что свободная воля человека никем не отменялась. И если есть воля и желание, то человек может свободно обойтись без экрана. Информационная зависимость, есть не что иное, как новый вид человеческой страсти. Но принципы действия информационной зависимости, — ничем не отличаются от действия других форм страсти (блуда, пьянства, гордости и т.д.). Так что, не надо нас запугивать, господин Дугин! Распускаемые вами слухи о смерти субъекта, знания и познания, утраты человеческого кода и процесса гносеосимуляции — сильно преувеличены !!! По крайней мере, для разоблачения шарлатанно-постмодернистского чтива, — гносеологической код мы найдём!
Процесс сближения и слияния субъекта и объекта (в различных формах), — не есть только феномен постмодерна (современности). Его основная причина — это грехопадения первого человека. Процесс соединения (проникновения) субъекта и объекта, в наши последние времена, лишь переходит в свою высшую завершающую стадию.
Предлагаем ещё один образец схематического мышления Дугина, посвященного истории исчезновения гносеологического кода.
«Гносеологический код, — начинает свою скорбную песнь профессор, — в эпоху премодерна, Традиции, учреждал представление о субъекте познания реальности, об объекте познания реальности и об их совпадении в Абсолюте. Согласно индуистской формуле «Атман есть брахман». Это базовое онтологическое и гносеологическое индуистское утверждение, основа индуистской, адвайто-ведантистской традиции» [Там же].
«Модерн, — пишет дальше Дугин, — предлагает новый, революционный по отношению к премодерну, гносеологический код Просвещения. Есть субъект и объект познания … В гносеологической парадигме модерна они строго не совпадут нигде и никогда, что и порождает фундаментальную онтологию современного знания в парадигме модерна» [Там же].
«А вот, что происходит, — завершает свою герметическую схему Александр Гельевич, — с кодом, когда мы переходим к парадигме постмодерна. И гносеологический код Традиции, и гносеологический код Просвещения исчезают. Тем не менее, знание в раннюю эпоху постмодерна, в которой мы живем, есть, и постчеловеческое существо всё время пребывает в процессе познания, общения с внешним миром, внутренний процесс мозга как-то действует. И что же приходит на место знания в эпоху постмодерна? На место знания в эпоху постмодерна приходит симулякр знаний или гносеосимуляция » [Там же].
Отсутствие подлинного знания, в эпоху постмодерна, согласно постмодернистам и Дугину, заменяется гносеосимуляцией или симулякром знания. Гносеосимуляция (или симулякр знания), — согласно Дугину, – это процесс познания, который не переходит в онтологическое измерение, в котором знание принципиально невозможно декодировать. Что такое онтологическое измерение Дугин толком, по привычке, не объясняет?! Невозможность декодировать следует, очевидно, понимать, как невозможность это знание интерпретировать с точки зрения парадигм модерна и премодерна. Другими словами, с точки зрения премодерна и модерна, знание постмодерна – бессмыслица, переводя на нормальный язык шифрограммы профессора Дугина.
«Смысл процесса гносеосимуляции, — пишет Александр Гельевич, — состоит в том, что нам представляется нечто континуальное, непрерывное, но состоящее из абсолютно гетерогенных элементов. И, тем не менее, эти гетерогенные элементы не поддаются заведомому членению. Иными словами, это — речь, составленная из слов разных языков, которые, более того, никоим образом не соотносятся друг с другом ни в падежах, ни в смысловых эквивалентах, и тем не менее, эта инфернально-глоссолалическая речь постмодерна воспринимается нами как абсолютно адекватный музыкальный пассаж. Если угодно, мы ее воспринимаем, но не понимаем» [Там же].
« …. язык, — продолжает обличение гносеосимуляции профессор Дугин, — на котором говорит постмодерн — это язык, которого не знает никто, который не имеет расшифровки, поскольку он состоит из фрагментарных элементов, несистематизируемых и принадлежащих к настолько гетерогенному контексту, что количество этих гетерогенных элементов превышает количество всех вероятных языков, в том числе математических реконструкций. Иными словами, в гносеосимуляционном процессе слиты два абсолютно невозможных в других форматах явления» [Там же].
И далее, «… классический постмодернистический текст являет собой смешение двух абсолютно несопоставимых реальностей. Одна реальность, которая выстроена по законам интерпретации гносеологического кода, — это реальность мифа, реальность суггестии, иррациональный нарратив, обращение к бессознательному и то, что в парадигме модерна называется мистификацией, шарлатанерией или мракобесием. То есть элементы гносеологического кода постмодерна становятся как бы системным квазиязыком или элементами квазиязыка философии в языке постмодерна. И другим элементом гносеологического кода, который сюда примешивается, является код Просвещения, то есть рационализм. Это выверенный и описанный метод, рефлексия относительно самого себя познающего и того, что он делает. Код Просвещения тоже является частью, необходимой, вернейшей частью этой гносеосимуляции. Если бы гносеосимуляция работала с одним гносеологическим кодом, это был бы запутанный, но модернизм, или экстравагантный, но традиционализм» [Там же].
Невозможность интепретации (отсутствие гносеологического кода) постмодернистского текста, происходит, согласно Дугину, вследствие смешения двух парадигм. «Нет такого постмодернистского кода, в котором не были бы взяты за основу или интерпретированы те или иные элементы из тезауруса премодерна. В этом состоит специфика постмодернистического дискурса, что он постоянно обращается к стихии архаического. И эта стихия архаического, бессознательного обширна.…А другим кодом являются — с таким же абсолютным доверием и без всякого конфликта, без всякой внутренней оппозиции, которая существует между методологиями и стратегиями премодерна и модерна, — элементы рационального дискурса» [Там же].
«Всякое знание, — завершает обличение гносеосимуляции профессор, — в эпоху постмодерна либо является гносеосимуляцией и интегрировано в этот процесс, либо его нет вообще, либо оно попадает в сферу черного ничто, остается за скобками и абсолютно нигде не существует. В постмодерне единственным знанием является гносеосимуляция или симулякр знания, поскольку в процессе смешения двух кодов как раз и происходит смешение между субъекта и объекта и исчезновение через противоречие» [Там же].
Трагическую картину процесса гносеосимуляции Дугин рассматривает как отличительную черту современной эпохи. Тогда как «в модерне» всё было хорошо, затем, непонятно почему и зачем, вдруг гносеологический код исчезает, процесс познания подменяется гносеосимуляцией и мы погружаемся в «сферу черного ничто».
Комичность обличения профессором Дугиным процесса гносеосимуляции состоит в том, что он, сам того не замечая, даёт характеристику и оценку, правда не полную, своего собственного постмодернистского текста (более точно на языке постмодерна — бесовской текстуры).
Во-первых, согласно отрывкам из текстов Дугина, цитируемых нами выше: «В эпоху постмодерна нельзя создать не постмодернистское произведение». Текст Дугина создан в эпоху постмодерна, следовательно, — он постмодернистский.
Во-вторых, как постмодернистский текст, он представляет собой нечто «непрерывное, состоящее из абсолютно гетерогенных элементов», которые «не поддаются заведомому членению». Это речь, «составленная из слов разных языков, которые, более того, никоим образом не соотносятся друг с другом ни в падежах, ни в смысловых эквивалентах», это «инфернально-глоссолалическая речь», которую мы «воспринимаем, но не понимаем».Это язык «которого не знает никто, который не имеет расшифровки, поскольку он состоит из фрагментарных элементов, несистематизируемых и принадлежащих к настолько гетерогенному контексту». В текстах Дугина также «слиты два абсолютно невозможных в других форматах явления», «две абсолютно несопоставимых реальностей. Одна реальность, которая выстроена по законам интерпретации гносеологического кода, — это реальность мифа, реальность суггестии, иррациональный нарратив, обращение к бессознательному и то, что в парадигме модерна называется мистификацией, шарлатанерией или мракобесием. То есть элементы гносеологического кода постмодерна становятся как бы системным квазиязыком или элементами квазиязыка философии в языке постмодерна. И другим элементом гносеологического кода, который сюда примешивается, является код Просвещения, то есть рационализм » [Там же].
В-третьих. В параграфе, посвященном анализу метода Дугина, мы, со своей стороны, независимо от него, пришли к выводу, что текст «Постфилософии» представляет собой бессмысленный (алогичный) конгломерат противоречивых и необоснованных положений, принадлежащих несовместимым фундаментальным парадигмам. Автор произведения, вслед за представителями неклассической философии, совершает ритуальное философское самоубийство, заменяя философскую понятийную форму познания, по собственному признанию, «инфернально-глоссолалической речью» «инфернально-одержимых» «инфракорпоральных сущностей». «Постфилософия» Дугина, в некотором роде, отражает и завершает философию постмодерна в форме традиционализма, как тотальное отрицание формы разума и апофеоз безмыслимости!
Этот вопрос, вполне уместно, будет завершить бессмертными словами из басни Крылова:
«Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» —
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал ».
Процесс гносеосимуляции, — пишет Дугин, — протекает в направлении расширения объёма вещания и максимализации информационных фактов. Этот процесс называется транспарентностью информации: « И, тем не менее, расширение знаний, — отмечает профессор, — происходит параллельно именно исчезновению этого кода… Исчезновение кода — это процесс, как и процесс расширения объемов информации. Эти два процесса являются абсолютно взаимосвязанными. Чем шире поток информации, тем уже возможности ее понимания и ее интерпретации. И когда поток информации, то есть отсутствие закрытых информационных сегментов станет абсолютным, именно в этот момент окончательно улетучится возможность понимать хоть что бы то ни было из того абсолютного объема, который будет предъявлен человеческому существу. Это очень тонкий момент гносеосимуляции. Гносеосимуляция — это шифрограмма, которая не подлежит декодированию, поскольку она не несет никакого смысла. Если вспомнить «Макбета» Шекспира — это «сказка, рассказанная идиотом» [Там же].
Прокомментируем это очередное дугинское «открытие». Процесс транспарентности информации широко известное явление во всемирной истории. И это свойство процесса познания не принадлежит исключительно постмодерну. Процесс транспарентности знания и информации есть следствие господства аналитической формы падшего разума над синтетической. В период постмодерна этот процесс достигает максимума.
Разоблачив потерю гносеологического кода и процесс гносеосимуляции, в последней главе своей «Постфилософии» Дугин вынужден более подробно остановиться на понятии Радикального Субъекта, ради которого, собственно говоря, и писалось это произведение.
Согласно Александру Гельевичу, Радикальный Субъект — «…это инстанция, которая присутствует во всех трех парадигмах, не изменяя своего качества. Это уникальное явление, которое указывает на то, что эта реальность имеет транспарадигматический характер, то есть метапарадигматический характер. Это инстанция, которая не инсталлируется парадигмами, она реагирует на инсталлируемые парадигмы, но не зависит от того, как распределяются роли субъекта и объекта, и от других основопологающих ролей философии в той или иной парадигме. И вот, что мы видим относительно радикального субъекта, его поведения в связи с изменением статуса человека в трех парадигмальных уровнях [Там же].
В премодерне Радикальный Субъект совпадает с традиционным человеком. В модерне, « …вдруг он сознает, что всё, что его окружает — фундаментально не то. В случае премодерна, радикальный субъект не мог отличить себя от этой парадигмы, потому что его всё устраивало. В модерне его не устраивает ничего, и он находится на периферии, вместе с революционерами, антиэлитой (в смысле Паретто), с убийцами, ворами, с кем угодно, только не в самом этом пространстве человеческого круга» [Там же]. «Сверхчеловеку в эпоху модерна было невозможно отделиться от человека, поскольку какую-то связь он с ним чувствовал. Он был, как Ницше или Эвола, лишь маргиналом» [Там же].
В эпоху постмодерна Радикальный Субъект отделяется от человеческого состояния и перестает вообще хоть как-то соотноситься с антропологической парадигмой модерна [Там же].
В эпоху постмодерна, человеческое достоинство, человеческий архетип рушится «Сверхчеловек приходит в эпоху постмодерна и приходит тогда, когда человеческое достоинство, человеческий архетип рушится, открывается снизу, низвергается в ризоматический хронос Делёза, в котором возникают лишь сполохи случайного эонического времени» [Там же].
В эпоху постмодерна Радикальный Субъект находится вне человека, поскольку и человек находится вне себя. Он взаимодействует с парадигмами, но сохраняет свою идентичность и самостоятельность на всех трёх уровнях.
«Иными словами, — пишет Дугин, — сверхчеловек появляется тогда, когда кончается человек» [Там же]. Радикальный Субъект (дугинский сверхчеловек) возникает в постмодерне, тогда, когда человек превращается в недочеловека и утрачивает свое достоинство. Инстанция человека в постмодерне, согласно Дугину, «аффектирует не только саму эту парадигму, но также и наше знание, и представление о других парадигмах» [Там же].
«Радикальный Субъект, – подытоживает характеристику своей загадочной инстанции профессор, — на самом деле метапарадигмален. Он стоит по ту сторону парадигм. И он только сейчас, в эпоху постмодерна, через корректный анализ и абсолютную иллюстрацию гносеосимуляционного процесса как основного процесса парадигмы постмодерна способен проиллюстрировать наглядно и понятно свое отличие не только от этой парадигмы постмодерна, но и от парадигм вообще. Ведь логика пути Радикального Субъекта постепенно ведет к его обособлению, выделению и становлению самостоятельным, метапарадигмальным полюсом, сверхчеловеком, абсолютно новым персонажем метапарадигмальной картины. Именно в постмодерне он способен обнаружить себя как того, кто он есть, высказать и проявить свою собственную программу, чего он не мог сделать ни в парадигме премодерна, ни в парадигме модерна, и только сейчас, в парадигме постмодерна, Радикальный Субъект, сверхчеловек начинает выступать как самостоятельная, метапарадигмальная инстанция. Он еще невидим, и язык его непонятен, поскольку в рамках постмодерна он метапарадигмален, и то, что он говорит, тоже не может быть интерпретировано в рамках парадигм. Но если отсутствие гносеологического кода в постмодерне является схлопыванием этого кода, и поэтому постзнание и постгносеология являются чистым нигилизмом, то непонятность языка радикального субъекта проистекает совершенно из другой инстанции. Он не подпарадигмален, он — надпарадигмален. Он метапарадигмален. И его язык является недешифруемым по совершенно иной причине, на совершенно ином метафизическом основании, чем классический постязык гносеосимуляционных процессов» [Там же].
Таким образом, в дополнение к тому, что мы узнали о Радикальном Субъекте в одноименной главе, в последней главе Дугин нам сообщает следующее. Радикальный Субъект в парадигме постмодерна начинает выступать как самостоятельная, метапарадигмальная инстанция. В эпоху постмодерна Радикальный Субъект находится вне человека, поскольку и человек находится вне себя. Он взаимодействует с парадигмами, но сохраняет свою идентичность и самостоятельность на всех трёх уровнях. Язык Радикального Субъекта (трансязык) непонятен и недишифруем, поскольку он метапрадигмален. Отличить его от постязыка гносеосимуляционного процесса возможно только при помощи старой алхимической формулы — «черное, более черное, чем само черное». Разоблачение пустотности и бессодержательности языка гносеосимуляционного процесса «возможно лишь при наложении этих двух форм темноты. Есть темное — трансязык, которое еще более темное, чем само темное, чем ничто меонтофагических революционных программ. И просвечивает это темное, более темное, чем само темное, дает о себе знать, становится иным, отличным …. Иными словами, трансязык не существует вне постязыка. Мы его не можем понять, но на фоне постязыка он впервые дает о себе знать» [Там же].
Завершает «метафизику Радикального Субъекта» Дугин «страшным и последним» «фундаментальным знанием Радикального Субъекта» : « …основой для философии Радикального Субъекта или для философии сверхчеловека является очень тонкая, но, тем не менее, пронзительная убежденность в том, что симуляцией является не только откровенная симуляция эпохи постмодерна, а что симуляцией, в конечном счете, являются все фундаментальные парадигмы. И если бы не было маленькой червоточины в самой первой парадигме, никогда бы мир и человечество не пришли к нынешнему кошмару и никогда бы тех процессов, которые развертываются перед нами, просто не произошло бы. То, что оказалось способным полностью быть поглощенным симуляцией, само по себе, изначально, даже в самые золотые эпохи, являлось не более, чем симуляцией. Вот это фундаментальное знание Радикального Субъекта открывает новую страницу метафизической, вневременной постпарадигмальной постфилософии и на место знака эта парадигма нового трансязыка ставит черную ночь. Черную, более черную, чем само черное» [Там же].
Последнее откровение в «Постфилософии» профессора Дугина: все выделенные фундаментальные парадигмы являются симуляцией. Симуляцией чего, Дугин не уточняет, надо полагать гносеологического процесса. Это фундаментальное знание, согласно Дугину, открывает новую вневременную фундаментальную постфилософию, « и на место знака эта парадигма нового трансязыка ставит черную ночь. Черную, более черную, чем само черное”!
Таков итог парадигмального метода и метафизики Радикального Субъекта господина Дугина. «Зверская ахинея» и идиотская, напыщенная галиматья!!!
«Меня много раз спрашивали, откуда симпатия у традиционалистов к постмодернистам, — продолжает безумствовать профессор. — Являясь палладинами абсолютного ничто, носителями ночи и сборищем коллективных бесов, они более точно, эти наши коллеги, определяют сущность того, чем является парадигма постмодерна, чем те, кто пытается заделать или прикрасить ту разверзшуюся на наших глазах онтологическую или эсхатологическую брешь, то есть они ближе к истине» [Там же].
Симпатия у традиционалистов к постмодернистам совсем не случайна, поскольку обе эти философские партии, в действительности, являются продуктами так обличаемого ими постмодерна, как по форме, так и по содержанию. В этой связи, определение, данное Дугиным постмодернистам как «палладинам ничто» и «сборищем бесов», будет справедливым и для самих традиционалистов.
Другой вывод. Соблюдение закона противоречия является необходимым условием всякого определенного мышления. Его нарушение приводит к тому, что определения становятся тождественными, происходит упразднение сущности и познание становится случайным. В споре с диалектиком, по словам Аристотеля, «невозможно выяснение никакого вопроса, ибо он не говорит ничего определенного». Философские исследования Дугина — самое яркое доказательство правоты великого философа, которого Дугин обвинил в безумии. А.Дугин – классический, махровый диалектик-варвар, который нигде не говорит ничего определённого. Чтобы не быть голословными, мы процитировали все ключевые определения и описания «Радикального Субъекта». Что мы поняли или выяснили о его природе? Да ничего! Мы подозреваем, что господин Дугин, как специалист по вопросам небытия и ничто, сам толком не знает, что это за «парадоксальное начало» — Радикальный Субъект?! Дугина можно назвать законодателем новой формы мышления постмодерна – Чудовищного Мышления. И это совсем не метафорической преувеличение, если вспомнить, что понятие хаоса, положенного им в основание своей философии, в античной мифологии имело свой образ — мирового чудовища, сущность которого пустота и ничто.
Три источника и три составные части дугинизма. Демонизм
против атеизма.
Если проводить аналогию с марксизмом, то место диалектического материализма в философии Дугина занимает философия иного начала (хаоса), место французского утопического социализма — французский утопический традиционализм, место английской политической экономии — четвёртая политическая теория.
Философия традиционализма возникает, как мы установили выше, как форма протеста против современной западной цивилизации (общества модерна) и её ценностей: рационализма, гуманизма, либерализма, демократии, сциентизма и атеизма. Естественно, что коммунистическая идеология, диалектический материализм и коммунизм с атеизмом – это продукт модерна.
Что же нам предлагает взамен господин Дугин в своей «Постфилософии»? В своей теории происхождения мира господин философ исходит из идеи хаоса, который порождает логос, поскольку содержит его в себе! Известно, что в античности понятие хаоса по своему содержанию сильно сближали с понятием материи, а логос – с мышлением и идеей. Следовательно, происхождение логоса из хаоса это выраженная другими словами, старая идея происхождение сознания (мышления) из материи, т.е. классический материализм К.Маркса. Что такое Coincidentia oppositorum и obscurum per obscurius? Это знаменитые законы материалистической диалектики: борьбы и единства противоположностей и отрицание отрицания, только сформулированные в оккультной форме. Следовательно, если брать философскую часть, то Дугин, под видом нового парадигмального метода и новой философии (в основе которой должен быть положена философия Гераклита) русского хаоса (хаосологии), «впаривает» нам «модернизированную» форму диалектического материализма им. К.Маркса с Ф.Энгельсом. Таким образом, философия иного начала это модернизированная форма диалектического материализма.
Историю как линейный процесс, имеющий начало и конец, смысл и цель (в историческом материализме), традиционализм отрицает. Для него история это порождение христианского мировоззрения, виновного в построении цивилизации и общества модерна. Традиционализм предлагает нам бесконечную циклическую модель времени, в каждом цикле которой, развитие проходит путь от полного совершенства до полного упадка. Таким образом, понимание истории как промыслительного и телеологического процесса (хотя и в марксистской форме), Дугин заменяет дурной, бессмысленной бесконечностью повторения одного и того же!
Взамен французского утопического социализма, Дугин & Company выдвигает, не менее утопическую (поскольку она основана на лишённых каких-либо доказательств положениях), идею существования изначальной (примордиальной) традиции как Единой Истины. Никто толком из традиционалистов не знает, что это за истина и знание, тем не менее, большинство склоняется к идее, что это расширенный неоплатонизм (т.е. который включает индуизм). Примордиальная традиция – умозрительная фикция, плод некритического мышления и следствие кризиса христианства на Западе. И эта фикция полагается в основание целого учения. Идея примордиальной традиции не нова, и периодически, в различных модификациях, воспроизводилась в истории. Если атеизм, вообще отрицает Божественное бытие, то традиционализм, наоборот, не только не сомневается в Его существовании, но и утверждает внутреннее единство всех исторических религиозных форм и традиций. Тем самым, примордиальная традиция отрицает истинность христианского учения и отождествляет его с язычеством, оккультизмом, магией и т.д. Отождествляет Божественную природу с тварным падшим духовным миром, в том числе, с дьяволом и его слугами (бесами, демонами). Следовательно, заменяет коммунистический атеизм — традиционалистским демонизмом.
Идея примордиальной традиции используется Дугиным для обоснования Евразийской политической доктрины. Идея Евразийского Союза возникла, с одной стороны, как способ сохранения целостности территориального единства России, её многонационального, мультирелигиозного и мультикультурного государства; а, с другой, с целью создания надгосударственного геополитического союза государств Евразии по типу Евросоюза, как альтернативы мировым процессам глобализации. Проблема только в том, что в состав Евразийского Союза должны войти народы исламского мира. Согласно примордиальной традиции, ислам и православие есть части Единой Истины, следовательно, нет предпосылок для вражды и антагонизма. Самое главное, это экономические, военные и геополитические преимущества такого союза. Объединение в одно супергосударство на принципах традиционализма, приведёт неизбежно, с одной стороны, к ограничению деятельности Православной Церкви, а, с другой, к постоянным и многочисленным конфликтам на религиозной почве. Созданию постоянного очага напряженности. Религиозные различия всегда были, есть и будут ключевым фактором межрелигиозных войн и противостояний. Таким образом, идея Евразийского Союза на принципах философии традиционализма, при условии её реализации, может стать миной замедленного действия для конфликтов на межрелигиозной почве, созданию постоянного очага напряженности. Можно предположить и менее вероятный, но, тем не менее, возможный вариант. Евразийский Союз – как модель первой экуменической цивилизации, полигон для подготовки мирового сообщества к приходу антихриста. В любом случае, православные основы нашей культуры будут если не уничтожены, то существенно трансформированы. Таким образом, в основе евразийской доктрины Дугина лежит идея деконструкции цивилизационных основ России и русской государственности.
Согласно французским «новым правым» и господину Дугину, «консервативная революция» должна привести к восстановлению традиционного (восточного, религиозного) порядка, основанного на иерархическом подчинении народных масс некой интеллектуальной элите традиционалистов, типа радикального субъекта Дугина.
Предлагаем, «на закуску», настоящий «шедевр» постфилософского дискурса господина А.Дугина, чтобы до конца оценить оригинальность его способа мышления (различного в оттенках черного) и глубину псевдоморфозы предмета философии: «Не существует «чистой природы» без человека — носителя культуры, потому что «чистая природа» — это то, чем могут наслаждаться зайцы, белки, кролики, ужи… Они в ней живут, они — часть ее. Но что такое «чистая природа» без ее культурного носителя, без субъекта, мы не можем сказать. Мы же не можем спросить у зайца: «Ну как оно тебе, в лесу?» Ясно, что вопрос совершенно человеческий. Разве заяц там для этого? Ясно ведь, что для другого. А, кстати, для чего там заяц и что он там делает — это очень большой вопрос. Я думаю, если бы у нас была возможность по-настоящему спросить зайца, как ему вообще, я думаю, что мы бы пережили колоссальный переворот, мы бы увидели другую сторону мира. Кстати, определенные культы архаических народов созданы для того, чтобы поинтересоваться философией койотов, лис, воронов, и эта философия очень интересна. Если представить себе возможность таких метаморфоз, актуализированных магических метафор, мы обрели бы большой объем онтологического и гносеологического содержания. Тем не менее, мы живем в человеческом мире, и для нас парадигмальными являются те формы, та природа, и то в ней участие, которые подкрепляются человеческими установками» [Там же]
Вот вам образец постфилософского русского мышления во всей своей красе! Хайдеггер, по сравнению с нашими постсоветскими вопрошателями зайцев, толкователями философии койотов и лисиц, — просто метафизический отстой!!! Кастанеда – также, вчерашний день. У нас даже возникает подозрение, что автору, всё-таки удалось «по настоящему, спросить у зайца», в лучших традициях 90-х, с паяльником и утюгом: « Как ему вообще? Что он в лесу делает? Почему бессмысленно бегает кругами по лесу, а не сидит в аудиториях МГУ и не следит с замиранием сердца за умиранием неродившейся русской философии »? Иначе, как по-другому, объяснить тот колоссальный переворот, который произошёл в сознании советского человека (А.Г.Дугина), когда ему вдруг открылась другая сторона мира?! Единственным, по личному признанию автора этого мудрёного пассажа, образом — встречей с самым загадочным существом русского мира – зайчиком-побегайчиком! Бесспорно, что встреча с зайчиком предпочтительнее, чем с белочкой. Именно от встречи с зайчиком, опять же, по словам профессора Дугина, постфилософия прирастила «большой объем онтологического и гносеологического содержания».
Таким образом, вопросы господина Дугина адресованные русскому зайцу: «Ну как оно тебе в лесу, Заяц?» и « Для чего ты Заяц там?» — остаются, по-прежнему, открытыми.
«Ну, Заяц погоди!»
Выводы
1. Творчество А.Г.Дугина имеет ярко выраженный антихристианский характер. В своих многочисленных работах он последовательно и целенаправленно осуществляет деконструкцию христианских оснований русской государственности и культуры, на основании философии индуизма, древнегреческой мифологии и неоплатонизма.
2. Философия Дугина — образец деградации её предмета, как по форме, так и по содержанию. С точки зрения формы, деградация состоит в том, что понятийное логическое мышление — подменяется чувственным, метафорическим, а философия — превращается в мифологию. Метафорические понятия и отдельные мифы Дугин синтезирует на основании герметических диалектических принципов. Основные характеристики герметического мышления Дугина: механицизм, схематизм, гностический редукционизм. В целом, его способ философствования можно определить как герметическая мифология. Классический предмет западной философии – мышление и бытие, русский философ подменяет изучением хаоса (материя), психологией и социологией.
3. Дугин варварски отождествляет христианство и языческие учения. Не видит принципиальных, несовместимых различий между трансцендентной природой христианской Пресвятой Троицы и языческими богами (бесами), между Личностью Творца и безличностным принципом восточных нехристианских религий, между сущностью нетварной благодати и тварными (демоническими) энергиями, между Таинствами и инициациями в языческих мистериях (и посвящениях).
4. Дугин не понимает природы мышления и его отличия от чувственных форм познания. Не видит различия между понятием и чувственным образом (метафорой). Не понимает необходимости логической операции определения понятий и их классификации. Не может эти логические операции корректно провести.
5. Дугин не понимает сущности классического аристотелевского и диалектического способов мышления, в чём их принципиальные отличия. Некритическое отношение к диалектической форме является источником совершенно абсурдных и фантастических положений.
6. Философскую форму познания Дугин полагает более развитой и превосходящей, чем религиозную. Религиозную форму неправомерно отождествляет с логической, а философскую — с формой чувственного познания (метафора).
7. Понятие парадигмы Дугин не в состоянии определить непротиворечиво и строго. Его трактовка совершенно не соответствует исторической традиции его применения, и тождественна понятию хаоса.
8. Дугин пересматривает содержание категории хаоса, который традиционно, в античности, противопоставлялся форме и идее, и рассматривался как синоним материи и бесформенности. С этой целью, используя диалектический метод, в понятие хаоса как материи он вносит содержание формы и идеи (логоса). В результате, было получено центральное понятие «новой философии» — парадигмы-хаоса. Согласно заявлениям Дугина, его философия хаоса – это принципиально новое, русское направление развития философии М.Хайдеггера, альтернативное традиционной исторической философии. Но так ли нова предложенная Дугиным идея и философия? Понятие «нового хаоса», согласно дугинским представлениям, объединяет в себе « остатки» содержания традиционного понятия хаоса как материи и понятия логоса. В «новом хаосе» Дугина мы находим два старых понятия материи и мышления (логоса, сознания), — только в «одном флаконе». И, что же здесь принципиально нового мы можем обнаружить? Да ничего! Под видом новой философии и нового подхода к предмету философии, Дугин предлагает нам ортодоксальный диалектический материализм! Только более дурного «разлива» – не марксистский (основанный на гегелевской логике), а дугинский, варварский и примитивный (основанный на мифологическом мышлении досократиков и герметистов). В диалектическом материализме-марксизме, материя — это единственная субстанция и первоначало, тогда как сознание – продукт её саморазвития. Или, как показал Е.С.Линьков (самая респектабельная версия марксизма), мышление (логос, сознание) – это атрибут материи, т.е. её необходимый момент саморазвития, без которого материя не материя. Мышление, логос, сознание – это высший этап развития материи. Следовательно, различия между ними мнимые, и собственно материя и сознание (мышление) это суть моменты одной и той же единственной сущности – материи. В философии хаоса Дугина, мы видим старые действующие «лица» (материя и сознание) и «старые песни о главном» — диалектику и материализм, только в новой философской аранжировке. Для того, чтобы вновь «упереться рогом» в свой любимый диамат, Дугину пришлось «перелопатить» уже всеми забытые залежи философии Гераклита, традиционализма, экзистенционализма. Мы уверены, что и при другом исходном наборе философских первоисточников для своей философии, Дугин, в любом случае, получит «на выходе» диалектический материализм. Только называться он будет, возможно, ещё более многозначительно и загадочно. Например, философия мысленного присутствия. И так же, как и в философии хаоса (несмотря на упоминание в названии мышления), там будет отсутствовать главное, то, что делает философию философией – мышление и его формы. Дугинская философия мысленного присутствия, наверняка, будет настоящим шедевром постфилософского безмыслия.
9. Мы отмечали, что слова А.Камю, адресованные философии экзистенциализма, оказались пророческими. Дальнейшее развитие философии только подтвердило, что борьба философов против мышления (рационализма), как собственной формы философского знания, приведёт их к философскому самоубийству, к убийству предмета философии. В исторической цепи философских самоубийств фамилия Дугина будет вписана золотыми буквами. Потому, что только наш, только русский философ, мог так тотально надругаться над формой мышления и предметом философии. И в этой области, помимо революции, балета и космоса, благодаря философии Дугина, мы также можем «стать впереди планеты всей».
10. Философию диалектического материализма, в форме философии хаоса, Дугин полагает в основание своего варианта евразийской концепции и четвёртой политической теории, которая является очередной комбинацией абсурдных идей диамата, традиционализма и политического хайдеггерианства. Дугин пока до конца четвёртую политическую теорию ещё не придумал, — и это очень хорошо! В ней, согласно его планам, отрицанию будут подвергнуты все предыдущие теории: первая (либерализма), вторая (коммунизма) и третья (консервативная). Через год Дугин сможет построить и пятую теорию. Для этого необходимо будет «по-взрослому», нон-конформистски сказать «абсолютное нет» четвёртой теории и т.д. Четвёртая теория будет надстройкой над евразийством, которое, похоже, философу уже не так интересно как раньше. Дугин сам толком не может объяснить, о чём будет четвёртая теория. Но, чего там не будет, по его заявлениям, так это «субъектов». Там не будет государства, народов, наций, религий и т.д. Там не будет консерватизма, поскольку это расизм, не буде либерализма, поскольку это гомосексуализм, не будет коммунизма, поскольку это атеизм. Ничего там не будет! Только будет мысленное присутствие тумманости радикального субъекта. В пятой политической теории не будет даже её автора, который будет вынужден прятаться в «парадигмальных складках» парадигмы модерна от преследований радикального субъекта четвёртой политической теории.
11. Возникает естественный вопрос, какое отношение христианского учения к рационализму, с которым боролся Дугин, традиционалисты и постклассическая философия? Причина объективации и натурализации мышления не в самом разуме и логической форме. Отвергать и отрицать форму мышления — безумие. Наряду с созерцанием и духом, мышление есть всеобщая (лучше сказать истинно-априорная) форма нашего познания. Она «априорна» нашей душе и сознанию. Мы слова не можем сказать без мышления, оно сопровождает созерцание и духовную деятельность нашей души. Причина объективизации мышления в ложной направленности его деятельности, связанной с грехопадением первого человека. Чтобы преодолеть объективацию мышления, его необходимо воцерковить.
12. Дугин, по сути, выводит модерн из христианства. Поскольку « во внутренней сакральности, — пишет он, — по природе ему отказали еще раньше – при переходе от манифестационизма к монотеизму. Так были разработаны предпосылки онтологии модерна.» [Дугин А.Г. Постфилософия 1. Три парадигмы http://www.platonizm.ru/content/dugin-ag-postfilosofiya-1-tri-paradigmy]. Это означает, что всю вину за кризис европейской культуры, философии и науки постфилософ постсоветского пространства возлагает на христианство.